Читаем без скачивания Нищета. Часть первая - Луиза Мишель

— Может быть, такова и была среда, в которой вырос виконт д’Эспайяк. Но боюсь, он этим не воспользовался.

— Ваше присутствие явно его взволновало.

Бланш сделала вид, будто смущена. Сен-Сирг не стал больше ее расспрашивать. Теперь он знал, как ему поступить… Его переполняла радость. Вот то, что он искал! Именно о такой дочери мечтал он… Лицо старика выразило неподдельную симпатию к девушке. Он улыбался и, казалось, был счастлив.

Мадемуазель де Мериа ушла обнадеженная. Сен-Сирг просил ее приехать на другой день вместе с братом. Теперь ей предстояло сделать решающий шаг на пути к богатству. Разыгранная комедия увенчалась полным успехом, старый чудак попался на удочку. Все шло как нельзя лучше, и его преподобие Девис-Рот был немедленно поставлен в известность.

Когда гувернантка вернулась домой, в ее воображении, распаленном радужными мечтами, рисовалось блестящее будущее, и акции г-на Руссерана упали так низко, что она категорически отказалась навестить его, несмотря на все старания Одара склонить ее к этому.

L. Золотой ключ

Читателю уже известно, что бывшего учителя посадили в тюрьму, изобразив одним из тех русских революционеров, которых правительство республики не стыдилось в годы президентства Мак-Магона[129] выдавать петербургской полиции. Эта жалкая, республика менее гостеприимно относилась к политическим эмигрантам, нежели Вторая империя…

Хорошо зная людей, зная, почему власть имущие несправедливы, Леон-Поль не особенно удивлялся тому, как с ним обошлись. Давно привыкнув к произволу, он и на этот раз отнесся бы к нему с обычным стоицизмом, если бы жертвой ареста оказался он один. Но ведь ему помешали выполнить поручение г-жи Руссеран. Леон-Поля крайне беспокоила судьба тысячефранкового билета, предназначенного для Бродаров. Если бы эти деньги находились при нем, он сумел бы передать их по назначению. Ведь все, что сдают в канцелярию тюрьмы, остается в целости и сохранности, а найденное при обыске — может пропасть.

Бедняки очень щепетильны в денежных делах, и метельщик был весьма озабочен. Если агенты полиции рылись в его шкафу и нашли голубой билет Французского банка, не поддались ли они искушению присвоить его? Имелись все основания так думать. «Ведь полицейских вербуют отнюдь не среди тех, кто получил премию за добродетель, — размышлял узник. — В полицию обычно идут люди сомнительной репутации, ибо каждый честный человек знает, что этот институт власти, созданный для обеспечения безопасности граждан, давно уже стал основным препятствием к их свободе».

То, что Леон-Поль ни в чем не был виноват, ничуть его не успокаивало. Он помнил слова Дагессо[130]: «Если бы меня обвинили в краже башен собора Парижской богоматери, я первым делом постарался бы спастись бегством». Эта издевка над правосудием, принадлежащая одному из высших судейских чинов, почти через двести лет звучала вполне злободневно.

Не зная причин своего ареста, не усматривая связи между ним и попыткой купить рукопись (что послужило агентам полиции предлогом для вторжения), Леон-Поль тщетно ломал себе голову и никак не мог догадаться, за что его заключили в тюрьму. Но поскольку его любимое изречение гласило: «Умный человек покоряется неизбежному», он решил бороться против вопиющей судебной ошибки.

Однако, несмотря на свое философское отношение к жизни, бывший учитель волновался. Не за себя: его мало беспокоило то, что он за решеткой. Но ради своих друзей ему следовало быть на свободе. Несчастные люди! Леон-Поль вспомнил молодого Бродара, который с таким вниманием слушал историю его жизни; Мадлену в убогой комнатке, отказавшуюся, несмотря на бедность, от помощи г-жи Руссеран… С Анжелой он не встречался и не знал всего, что ей пришлось пережить, но питал искреннюю симпатию к горемычной девушке.

Он вспомнил также о Сен-Сирге и о данном ему обещании, которое не удалось сдержать по вине полиции. И Леон-Полю пришло в голову обратиться с письмом к богачу. Старик обладал золотым ключом, открывавшим все двери. Быть может, и тюремная дверь распахнется с помощью этой испытанной отмычки?

Поразмыслив хорошенько, метельщик пришел к выводу, что это наилучший способ выбраться из тупика, в который он попал. Виновен он или нет, большого значения не имело. Сен-Сиргу, который как будто проявил к нему интерес, конечно, не составит труда при желании внести за него залог.

Но когда заключенному позволят писать? Отсутствие этой возможности особенно тяготило бывшего учителя, так как необходимо было уведомить г-жу Руссеран о происшедшем. Бессильный что-либо предпринять, Леон-Поль покорился своей участи. К тому же он знал, что по закону любой арестованный должен быть допрошен в течение суток, и стал терпеливо ждать.

Забыв, по обыкновению, о себе и думая только о других, славный учитель вновь обрел столь необходимый для хорошего самочувствия душевный покой. Так всегда бывает с отзывчивыми людьми: благодаря тому, что они живут для других, подчиняют свои интересы интересам ближних, их совесть спокойна, а без этого нет счастья.

Учителю, однако, пришлось прождать целых двое суток: ведь с безопасными беднягами не церемонятся…

Леон-Поля должен был допросить следователь, но он заболел, либо сказался больным, и арестованный предстал перед его помощником. Это был старый чиновник, которого опередило на пути к успеху множество молодых людей, снискавших благоговение на Почтовой улице. Такая несправедливость, а возможно, и природная склонность сделали следователя угрюмым мизантропом. Но в конце концов он был честным человеком и во всем руководствовался долгом, прежде всего профессиональным.

Леон-Полю не стоило большого труда доказать, что он не тот, за кого его принимают. Его принадлежность к корпорации парижских метельщиков легко проверить. Ясно, что у него не может быть никаких причин ненавидеть самодержца всероссийского; он совершенно непричастен к заговорам с использованием пироксилина и прочих взрывчатых веществ.

Старый чиновник мог бы немедленно освободить бывшего учителя, поскольку было совершено очевидно, что полиция допустила ошибку; но в жилище задержанного нашли компрометирующие его рукописи. Они были аккуратно сложены на столе следователя, и их революционные по своему духу названия четко выделялись на веленевой бумаге: «Закат метафизических религий», «Заговор здравомыслящих», «Война мракобесам!», «Исследование законов общественного развития», «Революция посредством воспитания» и, в довершение — «Гибель существующего режима». Последний заголовок был подчеркнут красными чернилами.