Читаем без скачивания Разомкнутый круг - Валерий Кормилицын

Прижавшись к его груди, она ничего не сумела произнести, а лишь тихо плакала, радуясь, что дожила до такого светлого дня, и печалясь, что радость эта последняя.

Рядом стоял Агафон и терпеливо ждал своей очереди обнять барина, шумно при этом сморкаясь и вытирая нос рукавом рубахи.

Следом за нянькой выбежали какие-то две девки, но Максим их не знал и никогда до этого не видел.

Не успела улечься пыль, поднятая его возком, как на тройке гнедых примчался Кешкин дед.

Вот кто ничуть не изменился.

– Изот Михеич! – увидев его, воскликнул Максим. – Мне кажется, ты умудрился даже время перехитрить… – обнял его худую спину.

– Да какие в нас хитрости, – потупился тот, откашлявшись и с удовольствием прикидывая, что барчук стал важным господином, а старосте большого барина и почета больше.

А когда, засуетившись, подхватил саквояж, чтоб помочь внести его в дом, лицо его приняло такое блаженно-восторженное выражение, что Максим рассмеялся, подумав: «Нюхом чует, старый черт, за что хвататься».

После того, как староста брякнул саквояжем, ставя его в комнате, и потер усталую руку, он почувствовал к его высокоблагородию безграничнейшее уважение, а когда увидел заслуженные им награды, то просто стал преклоняться перед барином.

Отдохнув и пообедав, Максим решил оглядеть свое имение.

Изот специально ждал его, чтобы сопровождать.

Начали они с конюшни.

– Рысака Гришки нет! – сообщил староста. – Продать пришлось, – и на вопросительный взгляд Рубанова добавил: – Старый стал, болеть начал. А заместо него вона каку красавицу приобрел, – хлопнул по крупу нервно задрожавшую атласной кожей и заплясавшую на задних копытах кобылу. Кукушкой зовут!

– Какой кукушкой? Отродясь у меня не было кукушек, а только гришки…

«Но это же кобыла… – задумался он и тут же решил назвать ее Грешиней – от слова "грех". – Все-равно когда-нибудь согрешит, и на Гришку похоже».

В деревню поехали на дедовой тройке. Правил он, как заправский ямщик.

– Сколь за день-то ездить приходится… – объяснял дед. – То поля поглядеть, то лесное хозяйство проверить, то мельницу, то заводишко… Маета, словом! – довольно говорил он. – А вот андбар, где я зерно храню, когда по уезду скупаю… А затем купцам продаю, но уже за другие деньги…

Деревенька-то, вишь как разрослась? Почти триста душ на тебе таперь числится… И души все работящие и крепкие.

А вот и винокуренный заводишко. – Радостно зачмокал на лошадей староста. – Как ягоду соберем, вино гнать начну. Деньга пойде-е-ет!..

– То-то смотрю, более пятисот рублев прислать не в силах?! – улыбнулся Рубанов.

– Да на кой они вам при таком-то саквояже?..

А этот длинноволосый кто будет? – перевел разговор на безопасную тему староста.

– Архитектор.

– А на кой ляд нам этот анхитектор? Только деньги лишние платить. Я и без него все построю.

– Архитектор надобен для возведения церкви и нового барского дома.

– Да зачем нам церква… и домишко еще крепок! – начал было

Изот.

– Это чьи ж такие хоромы?! – прервал его Максим. – Губернатор, что ли, летний дом построил?

– Моя избенка! – скромно потупился староста, отводя взгляд от крепкого и просторного двухэтажного дома под блестящей жестяной крышей со здоровенным медным петухом на коньке. – А вона невдалеке – кабак! – попытался еще раз сменить тему.

– Не юли! Проверять книги не стану, но барин не должен жить хуже старосты! Или не так?

– Тах-то, тах-то! – понурил голову приунывший Михеевич.

– А теперь можно и кабак посмотреть.

Питейное заведение понравилось Рубанову больше всего.

«Как Шалфеев подчистую выйдет, поставлю его кабаком командовать, – подумал он, – ежели, конечно, Оболенский место не отобьет…»

После кабака посетили торговую лавку, стоявшую у дороги при въезде в деревню. Торговал в ней разбитной молодой парень. Увидев, что староста мигнул ему, он бодро подхватил отрез ткани и затараторил:

– Господа честные покупатели… В лавку просим! Есть у нас атласы и канифасы, всякие дамские припасы – чулки, платки, батисты. Продаем без обмеру, без обвесу, безо всякого обману.

Сдачи не даем и мелких денег не берем!

– Силен аршинник, – похвалил парня Рубанов и протянул полтину, чем испортил настроение старосте.

«Вона как деньгами сорит… Лучше бы мне дал!»

– А теперь просим в избу поужинать что бог послал, – пригласил он барина.

Хотя Максим и очень устал, однако отказать почел не удобным.

Прислуживали обе снохи. За время, что Максим их не видел, они стали ядреными сорокалетними бабами, с которыми и сейчас не грех было бы сходить в баню. Поймав себя на этой крамольной мысли, он даже покраснел.

Пока ужинали, Рубанов узнал, что ему принадлежат торговые лавки в уездном и даже губернском городах.

– Торговлишка идет бойко, – докладывал чуть опьяневший Изот.

– Людишки в Рубановке веселы, сыты и довольны, хотя в уездном городе нас считают бедными. И бог с ними… – ехидно произнес он. – Ан нет! У мужичков наших и хлебушко имеется в андбаре, и скот в зимнице стоит, и сани с телегами под навесом. Всего вдосталь у рубановских мужичков!.. Из-за этого и подати они исправно платят. Денежки-то в карманах водятся.

Лаптями и сбруей на ярманке не торгуют… Работать надо. А кто все ж надумает продать, так на то приказчик в лавке имеется. Продаст за малую мзду.

А в уездной газетенке господа про нас пишут, что скота в Рубановке мало, коль не торгуют, и промыслы пали.

Приехали бы, сукины дети, да поглядели…

А на кой наш мужик станет скот или телеги без нужды продавать?

В соседних деревнях – Чернавке там аль Ромашовке – как?..

Ихний староста за податями придет, а у крестьян денег нема.

В кармане - вошь на аркане, и та голодная…

«Так ступай, черт драный, да коровку продай!» – велит староста.

Ну, мужик, понятное дело, почешет в затылке – и в уездный город на базар. А господа отметят, что богатющий в Чернавке аль Ромашовке мужик пошел – скот продает от излишества.

Через некоторое время староста за оброком идет, а денег, мать иху растудыт, снова нет…

«Ну так ступай, в крестовину-железяку мать, телегу али сани продавай!» – велит он.

На базаре умнющие господа посчитали и в газетке тиснули, что промыслы в гору идут и всего у мужиков – страсть сколько, коли на продажу тащат… Тах-то вот!

Только жалко, помирать скоро… – пустил он слезу, – кто после управлять станет? Кабы не немец какой… – с опаской произнес он. – Все профукает.

– Немцев мне только и не хватало! – закусил водку осетровым балыком Максим.

После этих слов староста заметно повеселел.

– Сынка на смену готовлю, – будто так, между прочим, произнес он и озабоченно заглянул в глаза барину – одобрит ли? – Скоро к внучку, Кешке, уйду! – попытался разжалобить сердце Рубанова, и это ему удалось.

– Давай, дед, выпьем за храброго воина и твоего внука!

О делах говорить не хотелось. Было приятно сидеть вот так, по-простому, грустить об ушедших, думать о живых и радоваться, что завтра наступит полный неизведанного и приятного новый день.

– Ладно! Когда помрешь, тогда и поговорим… – обнадежил старосту Максим, и тот надолго задумался, как это будет выглядеть.

Прощались на высоком просторном крыльце, пахнущем сосновой смолкой. Провожать гостя дальше Изот был уже не в состоянии.

– Сынок домчит! – заплетающимся языком сообщил он и, когда разнеженный Максим с помощью Кешкиного отца устраивался в возке, произнес:

– С самой зимы, почитай, в своем именье генерал с дочкой живут! – махнул он рукой в сторону Волги.

Максим даже протрезвел:

– Ромашовы?

«Да кто же еще-то!» – подумал он.

– В отставку вышли его превосходительство! – раскачивался на крыльце староста.

Дома, утопая в мягкой перине и с удовольствием ощущая кожей прохладную чистоту льняного постельного белья, Максим наслаждался знакомым с детства хриплым боем часов, ночным скрипом половиц, вспоминал, как жутко от этого было в детстве, и даже хлопающая от ветра оторванная ставня не портила настроение, а наоборот, навевала приятные ностальгические чувства.

Не хватало одного, самого главного – родителей!..

Пуст был без них отчий дом…

Утром следующего дня Рубанов решил ехать на поклон к отцу с матерью и велел Агафону заложить тройку.

Прослышав про это, старая Лукерья стала слезно просить «внучка» взять ее с собой.

– Этого черта ить не допросишься – к дочке свозить! Ему бы, иродовой душе, лишь бы ничего не делать да нюхать свой табачище!

«Еще одну полезную привычку Агафон приобрел…» – с улыбкой отметил Рубанов.

– Ну, коли так, бабушка, то садитесь в коляску, – согласился он.

День выдался славный. Уже с утра солнце на совесть взялось за дело, Максиму было жарко в парадном колете, но он не решился расстегнуть его, а то вдруг отец осудит, подумает, что сын уставную форму одежды не соблюдает.

Поэтому, несмотря на припекающее солнце, он стоял перед двумя крестами, вытянувшись во фрунт, в наглухо застегнутом колете и прижимал к груди офицерскую шляпу.