Читаем без скачивания Разомкнутый круг - Валерий Кормилицын

Максима не велено было пускать даже в Ромашовку.

«Самодур!» – думал о несостоявшемся тесте ротмистр, забыв про сон и потребляя фунты табака.

Старый колет опять стал впору.

«Ну, погоди! Поскрипишь еще зубами!» – Сжимая и разжимая кулаки, ходил Максим по комнате, отбрасывая ногами попадавшиеся по дороге стулья.

– Готовьте все к отъезду! – распорядился он.

Нянька не знала, как помочь горю своего ненаглядного «внучка».

Агафон, проснувшись, начинал рабочий день с похода к берегу Волги, где, скопив во рту приличное количество слюны, смачно плевал в сторону Ромашовки.

Староста готовил повозку, лошадей и припасы. Всё – на двоих человек.

Несколько раз Рубанов переплывал на лодке Волгу и поднимался в беседку, однако Мари так и не встретил. Вместо нее однажды наткнулся на гуляющего по саду толсторожего, в бакенбардах, лакея.

Увидев ротмистра, тот намылился дать деру и доложить барину, но был безжалостно схвачен, приперт к дереву и ознакомлен с гвардейским кулаком. Затем в карман его опустилась крупная ассигнация и записка к Мари.

В отличие от душегуба Церберова, толсторожий все понял правильно и купюру взял.

На следующую ночь укутанный в черный плащ и на всякий случай вооруженный английским пистолетом, Максим ждал Мари в беседке.

Моросил нудный дождь, и темень стояла непроглядная. К тому же, пока добирался до беседки, распорол о ветку щеку, и теперь она саднила и кровоточила.

«Не придет! – переживал он, прикладывая к щеке платок. – Ну зачем генеральской дочери простой дворянин и офицер? Ей графа подавай или полковника!» – поднимал в себе злость, чтобы легче было перенести потерю, коли она не явится.

Устав ходить, он уселся на мокрую скамью, завернулся в плащ и задумался.

Из-за шумевших на ветру деревьев Максим не расслышал шагов и, лишь когда ощутил на щеках ее прохладные ладони, вздрогнул от неожиданности и счастья.

– Мари! Вы пришли?! – прошептал он и поцеловал ее холодные губы.

– Что у вас на щеке? Господи! Снова кровь! – вскрикнула она и уронила намокший от дождя и крови платок.

– Пустяки! Напоролся на ветку. Главное, вы пришли! – Обнял ее, ощущая тепло женского тела сквозь влажную накидку, и сердце его чуть не лопнуло от любви к этой зеленоглазой колдунье. – Больше я вас не отпущу! Я люблю вас, Мари…

Туфли ее промокли, и она дрожала от холода. Положив руки ему на плечи и доверчиво прижавшись всем телом, замерла, ощущая в себе волну счастья и чувствуя на лице то его жаркое дыхание, то горячие губы. Ей было страшно и одновременно сладко…

– Вы правда любите меня? – прошептала она, прислушиваясь к себе, к своей душе и сердцу и понимая, что больше не сможет без него… Не проживет ни дня, ни часа, да что там час – даже минута без него делается длиною в год.

«Это, наверное, и есть любовь!» – сомневалась она, задыхаясь от счастья.

Глаза ее полнились слезами, а лицо обжигало приятное до изнеможения мужское дыхание, а нескромные, но горячие и сладостные губы искали ее губы, и глаза, и щеки, и скрученную спиралью прядь волос у виска.

«Господи! Как я люблю его!.. – подумала она, замирая от восторга. – А как же папенька? – мелькнула и тут же погасла мысль, когда он поднял ее на руки и бережно понес вниз, к лодке. – Ах! Все равно теперь!» – Плотнее прижалась к нему, чтобы унять дрожь.

В лодке он закутал ее в свой плащ, и пока Агафон, выбиваясь из сил, греб к берегу, держал Мари на коленях и покачивал, словно маленького ребенка.

Лодка причалила точно у беседки, и на едином дыхании Максим взлетел по лестнице, держа на руках бесценную свою ношу.

Дома, дрожа от холода и прогнав его из комнаты, она сняла влажное платье, накинув теплый халат, принадлежавший когда-то Ольге Николаевне, и села в кресло у печки.

Постучав, он прошел в комнату, отдал мокрое платье няньке и сел рядом, нежно проведя рукой по ее волосам, чтоб приободрить и успокоить. Чуть рассветет, и мы поедем венчаться! – тихо произнес он, глядя в ее зеленые, колдовские глаза.

«Как он просто и обыденно об этом говорит… – подумала она, зябко вздрагивая плечами и подставляя к огню ноги. – Ведь мы поедем ВЕНЧАТЬСЯ!..»

Склонив голову, он взял ее руку и поднес к губам.

– Я люблю тебя!

Она ничего не ответила.

Тогда он встал и, подняв ее с кресла, крепко обнял, больно прижавшись к ее губам своими.

Застонав, она чуть приоткрыла рот, чтобы уменьшить боль, и то ли с ужасом, то ли с восторгом почувствовала, как его язык проник в рот и бьется там, прикасаясь к ее языку.

Сердце ее сжалось, и ей показалось, что она падает, летит куда-то вниз, а по телу прошла горячая дрожь.

«А может, наоборот, я падаю вверх? Но вверх нельзя падать… Вверх можно только взлетать! Господи! Что это? – Закрыла она глаза и задохнулась, почувствовав мужскую руку на своей груди, а его губы на своем горле. – В беседке он такого не позволял. – С ужасом поняла, что халат слетел с ее плеч, и она стоит обнаженной. – Я сейчас умру от стыда» – Застонала от его рук, обхвативших бедра, и от губ.

Голова ее закружилась, и она вновь почувствовала, что летит. Ощущение было столь реальным и ярким, что она даже раскрыла глаза и вскрикнула, увидев, что он держит ее на руках и куда-то несет.

Затем она почувствовала спиной пух перины.

Она вновь закрыла глаза и закачалась на теплых волнах страха и удовольствия.

«Господи! Он тоже раздет. – С блаженством прижалась к его телу, ощущая тепло, нежность и ласку. – Боже мой! Что он со мной делает?.. Я никогда не думала, что его руки могут быть так нежны и требовательны. Я сейчас умру! – Дрожала от прикосновений губ и рук. – Это невыносимо… это невыносимо… это невыносимо, – стонала она. – О, Боже!..

Господи! Господи! Господи!.. Сейчас это произойдет… – думала она, ожидая, желая… и одновременно замирая от страха… а тело била дрожь, и она металась на жаркой перине, зарываясь в подушку, вскрикивая и выгибаясь.

Горло ее болело от густого, тягучего и раскаленного воздуха, и она хрипела, стремясь вобрать его в себя. Она задыхалась, пытаясь закричать и не умея сделать этого…

Подложив под голову руки, Максим глядел в потолок и боялся шевельнуться, чтоб случайно не разбудить ее.

Когда рассвело, он нежно поцеловал ее руку и поднялся, стараясь не касаться ее тела, почему-то думая, что она непременно испугается, коли он дотронется до нее.

Быстро одевшись, принес просохшее платье и вышел из комнаты, чтобы не стеснять Мари.

Во дворе их ожидали два возка с уложенными вещами. К тому же Изот, словно кто ему подсказал, где-то раздобыл женские сапожки и теплую накидку с капюшоном.

Усевшись в возок, Мари едва ли произнесла несколько слов, и Рубанов не тревожил ее, молча усаживаясь рядом.

Так и ехали они в каком-то недоумении нежности, чистоты и греха до чернавской церкви, где их ожидал заранее предупрежденный дьячок, за несколько золотых империалов не убоявшийся генеральского гнева.

Держась за руки, они прошли в пустую церковь, всю светящуюся от зажженных свечей, и медленно приблизились к старенькому священнику в застиранной рясе, готовясь принять от него таинство венчания.

Дальше все было как в тумане: что-то говорил священник и отвечали они.

И запах ладана… воска… и вечности…

Вышли они уже мужем и женой.

На улице рассвело, и у церкви толпились любопытные, жадно разглядывая новобрачных и с восторгом представляя, как обо всем расскажут соседям.

Новобрачные простились с нянькой и старостой, которые были у них посаженными родителями, и, перекрестясь, отправились далее, в уездный город, на одном возке, правил которым Агафон. Из уездного города они решили добираться в Петербург на перекладных.

Как после целый год судачили уездные кумушки и судили-рядили господа, Рубанов и Мари посетили несколько торговых лавок, и он купил ей шубу, платье, сапожки и целую кучу золотых безделушек.

Со слов лавочников выходило, что столичный офицер скупил товару на пять здоровенных телег-долгуш. Каждому было лестно сообщить, что молодые посетили именно его магазин и ушли не с пустыми руками.

В результате подобных инсинуаций торговля у них пошла бойко, словно в праздничные дни. Благодарные лопоухие слушатели обязательно приобретали такой же материал, или шубку, или золотую побрякушку, что купил своей милой гвардейский ротмистр.

Городишко просто трясло от прерванного сна и воображения.

Капитан-исправник хвастал, что даже раскланялся с Мари и Максимом, встретив их в лавке.

– Я сразу понял, в чем дело… Но любовь есть любовь! Не мог же я задержать влюбленных и передать деспоту отцу?!.

Среди молодежи авторитет капитан-исправника вознесся на недосягаемую высоту.

Генералу вечером он сказал, что Рубанов с его дочерью через городок не проезжали, а то бы беглецы непременно были пойманы и доставлены лично им к разгневанному отцу.

– Как же это можно без родительского благословения из дома убегать?! – честными полицейскими глазами смотрел он на Владимира Платоновича.