Читаем без скачивания Скуки не было. Вторая книга воспоминаний - Бенедикт Сарнов

На следующее утро, когда мы в очередной раз напомнили ему про его позорное прошлое «крутого большевика», он зазвал нас к себе в номер и объявил, что сочинил песню, которую сейчас нам споет. Взял со стола исчерканный и перечерканный вдоль и поперек листок бумаги (стихотворная форма, как видно, далась ему нелегко) и, заглядывая в него, спел такой куплет:

Сарнов и Ст. Рассадин,Рассадин и СарновУстроились неплохоВ стране большевиков.

Задорнова хвалили,Алексина блюли.И все это зарадиКусочка колбасы.

Пел он это (так, во всяком случае, ему казалось) на мотив песенки «Король Анри Четвертый…» из пьесы Александра Гладкова «Давным-давно». Но понять это можно было только потому, что каждый из двух этих куплетов он сопровождал припевом из «Анри Четвертого»: «Ля-ля бум-бум, ля-ля бум-бум…» и т. д.

Поблагодарив, мы взяли листок с текстом посвященной нам песни и молча удалились. Но спустя минут пять или десять вернулись и сообщили автору, что, внимательно изучив его сочинение, пришли к выводу, что песня ему удалась. Слов нет, песня хороша. Одна беда: он, Боря, плохо владеет рифмой. «Блюли» и «колбасы» — это ведь на самом деле никакая не рифма. Даже не ассонанс. Поэтому мы решили этот его «текст слов» немного подправить. И вот сейчас в слегка отредактированном виде ему его прочтем.

И прочли:

Сарнов и Ст. Рассадин,Как лагерные псы,Запродали РоссиюЗа ломтик колбасы.

Их надо перевешатьКак бешеных собак.А честный Боря БалтерСлужил за просто так.

Да, честный Боря Балтер —Не то что гад Сарнов! —Служил лишь ради славы,Чинов и орденов.

Первые строки наших импровизированных куплетов Боря слушал улыбаясь и одобрительно кивая. Впрочем, и финальные тоже выслушал спокойно. Сделал вид, что ничуть не обижен — умеет ценить хорошую шутку.

Но мы на этом не остановились, решили, что надо развивать успех, и взяли на себя обязательство сочинять по песне в день. Что ни день — то новая песня про Балтера.

Сейчас я уже не помню, сколько этих песен мы сочинили. Помню только, что в них была отражена роль Балтера на всех крутых поворотах истории нашего государства — от октября 17-го до наших дней.

В первой песне Балтер штурмовал Зимний:

Пока подонков разныхХвалил Сарнов-подлец,Наш храбрый Боря БалтерБрал у царя дворец.

Во второй песне была отражена роль Балтера в коллективизации:

Сарнов и Ст. РассадинАлексина блюли,А Балтер в это времяСгонял крестьян с земли.

Всех этих наших куплетов я сейчас, конечно, уже не помню. Помню только, что была в них освещена выдающаяся роль Балтера и в индустриализации, и в разделе Польши, и в присоединении к Советскому Союзу стран Балтии, и в войне с белофиннами.

А кончалась эта историческая эпопея прямым нашим обращением к герою:

Отдай крестьянам землю,Дворец верни царю.О прочих безобразьяхУж я не говорю.

Все эти наши стихотворные инсинуации Боря встречал благодушно. Выслушав очередной стишок, снисходительно улыбался: ладно, мол, резвитесь, молокососы! Что вы знаете о жизни, которую я прожил, несмышленыши!

Лишь однажды он вдруг почему-то взорвался: «Вы глумитесь над моими идеалами!»

Но никаких попыток отвечать на наши дразнилки в стихотворной, а тем более песенной форме больше не предпринимал.

Как я уже сказал, в жизни Биргера после его исключения из партии мало что изменилось. Быть «исключенным» (выброшенным из официальной жизни) ему было не впервой. Однажды в его жизни это уже случилось, и этот факт его биографии даже нашел художественное отражение в одной из песен Саши Галича:

Ох, ему и всыпали по первое,По дерьму, спеленутого, волоком!Праведные суки, брызжа пеною,Обзывали жуликом и Поллаком!

Раздавались выкрики и выпады,Ставились искусно многоточия,А в конце, как водится, оргвыводы —Мастерская, договор и прочее…

Он припер вещички в гололедицу(Все в один упрятал узел драненький)И свалил их в угол, как поленницу —И холсты, и краски, и подрамники…

Томка в миг слетала за «кубанскою»,То да сё, яичко, два творожничка…Он грамм сто принял, заел колбаскою,И сказал, что полежит немножечко.

Выгреб тайно из пальтишка рваногоНембутал, прикопленный заранее…А на кухне тёща из Иванова,Ксенья Павловна, вела дознание.

За окошком ветер мял акацию,Билось чье-то сизое исподнее…— А за что ж его?                          — Да за абстракцию.— Это ж надо! А трезвону подняли!

— Он откуда родом?                              — Он из Рыбинска.— Что рисует?                     — Всё натуру разную.— Сам еврей?                     — А что?                                   — Сиди не рыпайся!Вон у Ритки без ноги, да с язвою…

Курит много?                    — В день полпачки «Севера».— Риткин, дьявол, курит вроде некрута,А у них еще по лавкам семеро…Хорошо живете?                         — Лучше некуда!..— Риткин, что ни вечер, то с приятелем,Заимела, дура, в доме ворога…Значит, окаянный твой с понятием:В день полпачки «Севера» — недорого.

Пить-то пьет?                    — Как все, по воскресениям!— Риткин пьет, вся рожа окарябана!…Помолчали, хрустнуло печение,И вздохнув, сказала тёща Ксения:— Ладно уж, прокормим окаянного…

Песня называлась: «Вальс-баллада про тещу из Иванова».

Борина теща была не из Иванова, и звали ее не Ксенья Павловна. И жена Бориса была не Томка, а Лида. И сам Боря был не из Рыбинска, а коренной москвич. И принял он в тот день, я думаю, не «грамм сто», а поболее. В остальном же в Сашиной песне про первое Борино исключение все было рассказано более или менее верно.

Жена с тещей и теперь, конечно, пришли бы Боре на помощь. Но на этот раз все обошлось полегче, чем тогда, в разгар борьбы с абстракционистами, на которых Первый секретарь ЦК топал ногами и орал, обзывая их «пидарасами». Расправа с «подписантами» до масштаба всенародной идеологической кампании (какой при Сталине была борьба с космополитами, а при Хрущеве с абстракционистами) все-таки не разрослась, и на этот раз у Биргера даже мастерскую не отняли.

Не Бог весть какое материальное его благосостояние и раньше никак не зависело от государственной кормушки. Вот и сейчас он жил точно так же, как до исключения. Какие-то гроши зарабатывал уроками. А иногда вдруг — нечаянная радость! — продавалась какая-нибудь «картинка» (так именовал он свои работы: то ли по примеру Мандельштама, который свои стихи пренебрежительно называл «стишками», то ли потому, что у них, у художников, это было так принято).

Что же касается Бори Балтера, то его жизнь после исключения из партии изменилась кардинально. Ведь он был — писатель. На партийном языке — «работник идеологического фронта».

В иных — не таких уж частых — случаях работник идеологического фронта мог быть и беспартийным. Но — не вышибленным из партийных рядов.

Конечно, если бы из партии его исключили за неуплату членских взносов или за «аморалку» — скажем, за участие в каком-нибудь подпольном борделе (такие случаи бывали), — партия, чуть раньше или чуть позже, его бы простила и вновь допустила к государственной кормушке. Но исключение из железных рядов «за политику», плюс упорное нежелание «разоружиться перед партией» или хоть признать свои ошибки — это был самый настоящий волчий билет. О том, чтобы публиковать не то чтобы новые книги, но даже совсем пустяковые какие-нибудь статейки, он не мог теперь даже и мечтать. Даже к ответам на рукописи графоманов его бы теперь не подпустили!

А тут еще как раз в это самое время — так уж совпало! — случился крутой поворот и в его личной, семейной жизни.

Был в то время у Бори долгий роман с очаровательной молодой женщиной — Галей.

Боря нравился женщинам, у него раньше случались на стороне различные, как выразился бы Слуцкий, короткие романы и адюльтеры. Но роман с Галей, как я уже сказал, был долгим и, как видно, затронул его сильнее, чем все прежние «случайные связи». Боря даже пытался — сперва осторожно, а потом все более настойчиво — ввести свою Галю в наш — достаточно узкий — круг. Так что, похоже, дело было серьезное.