Читаем без скачивания Прощай, Германия - Николай Николаевич Прокудин

Тем временем зампотылу полка затеял ремонт в столовой и в проходном коридоре вокруг компьютерного класса. Громобоев беспокоился, как бы солдаты не надумали днём взломать охраняемое только ночами помещение, поэтому предпочитал днём находиться именно там.

Он однажды столкнулся с зампотылом и спросил, зачем делать ремонт, если полк через полгода выводится?

— Мы же должны немцам помещения передать! — ответил майор Зверев. — С нас за состояние казарм строго спросят…

— Я уже видел один такой гарнизон, никому там ничего не нужно. В итоге всё будет брошено и разграблено.

— Зато мы оприходуем много материальных материалов и спишем, — цинично и откровенно ответил тыловик.

До Эдика сразу дошло, что начальство под видом ремонта опять расхищает крупные средства.

В эти же дни в Ваймаре начался крайне неприятный для Громобоева судебный процесс — впервые за всю службу судили его подчинённого. Судебное заседание намечалось провести быстро, за три дня. Из Москвы прибыла суровая дама средних лет с роскошной причёской и в вызывающе ярком костюме. Подсудимого Эргашева доставили в наручниках, под конвоем разведчиков из гарнизонной тюрьмы, а Эдуард привёз из полка троих пострадавших.

Когда машина остановилась на улице перед зданием гарнизонного военного суда, Громобоев выбрался из кабины и с любопытством огляделся: мрачное здание армии явно досталось по наследству ещё от фашистского военного трибунала или имперского городского суда. Свастику сменили на серп с молотом, но следы её на фронтоне оставались заметны. В остальном, наверное, особо ничего не поменяли, ведь судебные системы двух тоталитарных государств, были примерно одинаковыми.

Заседание вёл седой подполковник, за столом вместе с ним восседали два народных заседателя прапорщика. Один из заседателей чернявый и мордатый прапорщик постоянно позёвывал и клевал носом. Судья хмурился, ему был неприятен и сам процесс, и резонанс вокруг него. Адвокат подсудимого — прибыл из Казахстана. Он добросовестно отрабатывал деньги затраченные на него семьей Эргашева: зачитывала положительные характеристики из школы и техникума, ходатайства о снисхождении из администрации аула и из правления колхоза.

Первый день ушел на процессуальные формальности и на оглашение экспертиз: медицинских и психиатрических. Вроде бы все бойцы вменяемые, но почему-то поступали как умалишенные. Потерпевшие были какие-то деградировавшие моральные уроды, забитые деревенские парни, из неполных семей, росли без отцов. Они несли всякую чушь, что даже общественная правозащитница не выдержала и взяла слово.

— Я прибыла обличать армию, а вас защищать от насилия и поругания, но что я слышу из уст мужчин?! Какой-то детский лепет. Женщина, когда её пытаются изнасиловать — сопротивляется, бьётся до смерти! А вы? Что сделали вы? Сопротивлялись? Нет! Он кого-то из вас бил?

— Он сказал, если не сниму штаны и не встану на колени, то он меня изобьёт! — тихо произнес Чумаков. — Угрожал…

— Но даже не ударил? — удивилась правозащитная дама.

— Но ведь он говорил, изобью, и ткнул кулаком в грудь…

Остальные потерпевшие в своих показаниях, тоже говорили в основном лишь об угрозах избиения.

— Обещал избить…

— Мы мылись в душевой, и он сказал, если я не стану с ним делать… это самое… то он говорил — убью…

Правозащитница была в шоке, она не знала, что и сказать. Дама заклеймила позором и преступника, и потерпевших, заявила, мол, вы не мужчины, но и не женщины, а гораздо хуже… вы какое-то нечто среднее — «оно»…

Прокурор просил десять лет, но судья дал Эргашеву семь лет общего режима и бывшего военнослужащего отправили по этапу в независимый Казахстан. А потерпевших бойцов, вначале положили в госпиталь, на психиатрическое обследование и вскоре, по-тихому комиссовали. По состоянию здоровья…

До этого гнусного происшествия третий танковый батальон был на хорошем счету, но теперь его всячески поносили и на совещаниях упоминали только с худшей стороны, тыкали носом нового комбата Иванникова, и каждый раз заодно вспоминали Громобоева. Офицеры психовали, особенно злился Иван Иванович, да и Эдик нервничал, но приходилось терпеть, а что оставалось делать. Как не крути, всё одно — виновны. Однако вскоре в полку случилось другое происшествие, затмившее мужеложество.

Как-то ближе к ужину к полку примчалось несколько полицейских машин, которые блокировали въезды и выезды из городка. Служители закона и раньше частенько устраивали облавы на подвыпивших офицеров, которых тянуло на подвиги, ведь русские лихачи в невменяемом состоянии регулярно садились за руль. Командование обычно прилагало титанические усилия, улаживая проблемы с немецкими законами. В гарнизоне изменили правила хранения транспорта. Теперь в первый же день после приобретения машины, комендант гарнизона её арестовывал, и ставил на полковую штраф-стоянку. Офицеры и прапорщики по мере сил саботировали этот приказ, прятали машины на немецких улицах, попадались, наказывались, и эта борьба шла с переменным успехом. Но в этот раз было явно что-то другое. Две полицейские машины блокировали автопарк и почему то не пропускали внутрь военный самосвал.

Шеф полиции и его помощник прибыли в кабинет командира, туда же вызвали переводчика и зам командира по тылу Зверева. Этот моложавый холёный майор, был ровесником Громобоева, ему едва перевалило за тридцатник, а он уже успел окончить академию! Беседа длилась несколько часов, а в полку тем временем росло недоумение и недовольство наглым самоуправством со стороны немцев.

— Наглые реваншисты! Проклятые НАТОвцы! — возмущаясь, брюзжал бывший парткомовец Возняк. — Совсем обнаглели, едва только переметнулись в ФРГ! Скоро ходить будем по разрешениям — устроят гетто!

Эдик слушал его в пол уха, потому что писал отписку по травме и не реагировал на восклицания новоявленного психолога, тем более, что у них с бывшим парторгом-путчистом отношения не складывались, не было ничего общего. Внезапно пронзительно зазвонил телефон. Капитан снял трубку, выслушал и поспешил на выход.

— Ты куда помчался, словно на пожар? — встрепенулся Возняк.

— К командиру, — пояснил капитан, хватая со стола фуражку.

В кабинете Кудасова стояла напряжённая тишина. Один немец писал протокол, второй немец курил, вальяжно развалившись в кресле, вместе с ним нервно курили Зверев и Статкевич.

— Капитан Громобоев! Немедленно вызвать вот этих прапорщиков к вам в кабинет! — Кудасов толкнул по столу листок бумаги со списком фамилий. — Скажите им, пусть пишут явку с повинной!

— Какую повинную? А по какому преступлению? — попытался уточнить Эдуард.

— Они знают! И пусть не вздумают запираться! Чистосердечное признание облегчит им… В общем быстро! Бегом! И арестованного немцами прапорщика Зверлинга пусть приведут ко мне в кабинет.

Майор Зверев вскочил и тоже ринулся на выход.

— Куда! — рявкнул командир. — Сидеть!

— Я на склад! Уточню размеры хищений.

— Раньше надо было следить, майор Зверев! — комполка побагровел словно помидор. — Развели в гарнизоне зверинец!