Читаем без скачивания Женщины Цезаря - Колин Маккалоу

— Почему? — тупо спросил Катон.

— Потому что я больше не могу выносить эту бесконечную литанию: «Покончить с Цезарем здесь, покончить с Цезарем там», а ничего не получается!

— На этот раз, — уверил Бибул, — мы не можем проиграть. Публия Клодия не будут судить никогда.

— Это значит, что он тоже пострадает. Он — новый выбранный квестор, который не получит работы, если не будет жеребьевки, — сказал Гай Пизон.

Война в Сенате — судить или не судить Публия Клодия — разразилась после новогоднего фиаско в храме Юпитера Наилучшего Величайшего (значительно лучше отделанного внутри — Катул серьезно воспринял предупреждение Цезаря). Вероятно, потому, что процесс остановился, решили выбрать новых цензоров. Были возвращены два консерватора в лице Гая Скрибония Куриона и Гая Кассия Лонгина, что обещало тесное сотрудничество цензоров — при условии, что плебейские трибуны оставят их в покое.

Старшим консулом стал Пизон Фругий, усыновленный ветвью Пупиев из ветви Кальпурниев. У него была очень сварливая жена. Поэтому он твердо возражал против суда над Публием Клодием.

— Культ Bona Dea — вне компетенции Сената, — решительно заявил он, — и я ставлю под сомнение законность всего, что будет приниматься после сделанного: коллегия понтификов уже объявила, что Публий Клодий совершил святотатство. Его преступление не отражено в законах. Он не соблазнял весталку, он не пытался вмешиваться в ритуалы какого-нибудь официального римского божества. Ничто не может умалить значения содеянного им, но я — один из тех, кто согласен с женщинами Рима: пусть сама Bona Dea накажет его, как сочтет нужным, и тогда, когда сочтет нужным.

С этим заявлением был абсолютно не согласен его младший коллега Мессала Нигер.

— Я не успокоюсь, пока Публия Клодия не осудят! — объявил он. — Если нет такого закона на таблицах, тогда я предлагаю сформулировать его! Нечего болтать, что виновного нельзя судить потому лишь, что в наших законах не упомянуто данное преступление! Надо внести в закон такой пункт — специально для Публия Клодия, и я предлагаю сделать это сейчас!

«Только Клодий, — думал Цезарь, — может сидеть на задней скамье с таким видом, словно обсуждаемый вопрос касался всех, кроме него».

Спорили до того, что Пизон Фругий чуть не подрался с Мессалой Нигером.

В самом разгаре спора на Марсовом поле появился Помпей Великий. Он распустил свою армию, потому что Сенат не мог решать вопрос о его триумфе, пока не будет решена проблема Bona Dea. Документ о разводе опередил Помпея на несколько дней, но никто не видел Муции Терции. И еще пошел слух, что виновником всего случившегося с ней был Цезарь! Поэтому Цезарю было очень приятно посетить специальное contio во Фламиниевом цирке, где Помпей имел право произнести речь. И очень плохую речь, как, по слухам, отозвался о ней Цицерон.

В конце января Пизон Фругий начал отступать. Новые цензоры присоединились к драке и согласились составить законопроект, который давал возможность обвинить Публия Клодия в новом виде святотатства.

— Это полный фарс, — сказал Пизон Фругий, — но римляне любят фарсы, так что я полагаю, что этот закон пройдет. Вы — дураки! Все вы! Он соскочит с крючка! Его положение значительно улучшится по сравнению с теперешним, когда его все презирают!

Умевший хорошо формулировать законопроекты, Пизон Фругий сам вызвался составить законопроект. Закон получился довольно жестким, если смотреть с точки зрения наказания: пожизненная ссылка и полная утрата всего имущества. Но он содержал интересный пункт. Претор, председательствующий в специальном суде, должен сам составлять жюри. Следовательно, судьбу Клодия держал в руках председатель суда. Если претор будет за Клодия, жюри окажет снисхождение. Если претор выскажется за осуждение, значит, наказание предстоит самое строгое.

Это обстоятельство поставило boni в трудное положение. С одной стороны, они не хотели, чтобы Публия Клодия судили вообще, потому что, как только суд состоится, начнется жеребьевка по провинциям для преторов и их заговор против Цезаря рассыплется. С другой стороны, они были против осуждения Клодия, поскольку Катул считал, что проблема Bona Dea — вне компетенции мужчин и Сената.

— А кредиторы Цезаря вообще-то беспокоятся? — спросил Катул.

— О да, — ответил Бибул. — Если нам удастся путем наложения вето оттянуть суд над Клодием до марта, будет похоже на то, что жеребьевка вообще отменена. И тогда они начнут действовать.

— Сможем мы протянуть еще месяц?

— Легко.

В февральские календы Децим Юний Силан проснулся в тревоге. Его стало рвать кровью. Уже много месяцев возле его кровати лежал маленький бронзовый колокольчик. Но Силан пользовался им так редко, что, когда раздавался звон, просыпался весь дом.

— Так же умирал Сулла, — тихо сказал он Сервилии.

— Нет, Силан, — бодро возразила она, — это не более чем эпизод. Положение Суллы было намного хуже. С тобой все будет хорошо. Кто знает? Может быть, это твое тело очищается.

— Мое тело распадается, из меня выходит кровь, и скоро ее не останется совсем. — Силан вздохнул, попытался улыбнуться. — По крайней мере, я смог побыть консулом. В моем доме теперь будет еще одно imago консула.

Вероятно, долгие годы брака все-таки имели какое-то значение. Хотя предстоящая смерть Силана не была для Сервилии глубоким горем, она была тронута страданиями мужа. Она взяла его за руку.

— Ты был отличным консулом, Силан.

— Я тоже так думаю. Год выдался непростой, но я пережил его. — Силан сжал теплые сухие пальцы жены. — Я только тебя не мог пережить, Сервилия.

— Ты был болен еще до нашей свадьбы.

Он замолчал. Его невероятно длинные светлые ресницы, как веера, лежали на обвисших щеках. «Как он красив! — подумала его жена. — И как он мне понравился, когда я впервые увидела его! Я буду вдовой уже во второй раз».

— Брут дома? — спросил он через некоторое время, поднимая усталые веки. — Я бы хотел поговорить с ним.

И когда Брут вошел, Силан взглянул поверх его грустного лица на Сервилию.

— Выйди, дорогая, сходи за девочками и подожди. Брут позовет тебя.

Как ей не нравилось, когда ее просили выйти! Но она подчинилась. Силан сначала удостоверился в том, что она ушла, потом повернул голову и посмотрел на сына своей жены.

— Сядь на мою кровать, Брут.

Брут повиновался, его черные глаза в мерцающем свете лампы блестели от слез.

— Ты плачешь обо мне? — спросил Силан.

— Да.

— Ты плачь о себе, сынок. Когда я умру, ладить с ней будет еще труднее.

— Вряд ли это возможно, отец, — сказал Брут, подавляя рыдания.

— Она выйдет замуж за Цезаря.

— О да.

— Может быть, это окажется хорошо для нее. Более сильного человека я не встречал.

— Тогда между ними начнется война, — сказал Брут.

— А Юлия? Как вы оба будете жить, если они поженятся?

— Как и сейчас. Мы справимся.

Силан потянул на себя простыни. Казалось, он исчезает на глазах.

— Брут, мое время пришло! — воскликнул он. — Мне так много надо было сказать тебе, но я все откладывал и откладывал, пока не стало слишком поздно. Вот и вся история моей жизни!

Плача, Брут побежал за матерью и сестрами. Силан еще смог улыбнуться им, а потом закрыл глаза и умер.

Похороны, хотя и не за счет государства, получились пышными. Они прошли не без щекотливого нюанса: любовник вдовы председательствовал на похоронах ее мужа и произнес замечательное надгробное слово с ростры. Он говорил так, словно никогда в жизни не встречался с вдовой, а вот ее мужа, напротив, знал очень хорошо.

— Кто позволил Цезарю выступить с речью на похоронах? — спросил Цицерон Катула.

— А как ты думаешь, кто?

— Здесь — не то место, где Сервилия может распоряжаться.

— А разве Сервилия знает свое место?

— Жаль, что у Силана не было сыновей.

— Скорее, это его удача.

Они медленно пошли прочь от могилы Юния Силана, которая находилась на южной стороне города у Аппиевой дороги.

— Катул! Что нам делать со святотатством Публия Клодия?

— А что говорит об этом твоя жена, Цицерон?

— Терзается. Нам, мужчинам, не стоило совать нос в это дело, но раз уж мы сунулись, то Публия Клодия следует осудить. — Цицерон помолчал. — Должен сказать тебе, Квинт Лутаций, что я попал в очень неудобное и деликатное положение.

Катул остановился.

— Ты, Цицерон? Каким образом?

— Теренция считает, что у меня роман с Клодией.

На миг Катул словно онемел. Потом расхохотался. Присутствовавшие на похоронах с любопытством посмотрели на них. Странная пара: оба — в черных траурных тогах с узкой всаднической пурпурной полосой на правом плече, но один хохотал, а другой стоял, явно возмущенный.