Читаем без скачивания Женщины Цезаря - Колин Маккалоу

— И что же в этом смешного? — раздраженно спросил Цицерон.

— Ты! Теренция! — выдохнул Катул, вытирая выступившие от смеха слезы. — Цицерон, неужели она… ты… Клодия?

— На обеде у Аттика Клодия все время строила мне глазки, — высокомерно похвастался Цицерон.

— В эту женщину, — сказал Катул, продолжая путь, — проникнуть труднее, чем в Нолу. Почему, ты думаешь, Целер ее терпит? Он знает все ее ухватки! Хихикает, хлопает ресницами, делает полного дурака из какого-нибудь мужчины, а потом отступает за стены и наглухо запирает ворота. Скажи Теренции, чтобы не глупила. Наверное, Клодия просто так веселится за твой счет.

— Нет, это ты скажи Теренции, чтобы она не глупила.

— Благодарю, Цицерон, но — нет. У меня хватает хлопот с Гортензией. Я не хочу скрещивать мечи еще и с Теренцией.

— Я тоже не хочу, — сказал несчастный Цицерон. — Знаешь, Целер написал мне. Он мне пишет с тех пор, как уехал управлять Италийской Галлией!

— Обвиняет тебя, что ты — любовник Клодии? — спросил Катул.

— Нет, нет! Он хочет, чтобы я помог Помпею получить землю для его солдат. Это очень трудно.

— Будет трудно, если ты займешься этим делом, друг мой! — сказал Катул угрюмо. — Могу сказать тебе прямо сейчас: Помпей получит землю только через мой труп!

— Я знал, что ты так скажешь.

— Тогда о чем ты болтаешь?

Цицерон вытянул руки, словно хотел схватить Катула, и заскрипел зубами.

— Я не имею привычки болтать! Но неужели Целер не знает того, что весь Рим болтает о Клодии и об этом новом поэте, Катулле?

— Ну, — спокойно сказал Катул, — если весь Рим болтает о Клодии и о каком-то поэте, тогда он не может серьезно думать о Клодии и о тебе, не так ли? Скажи об этом Теренции.

— Грр! — прорычал Цицерон и решил в дальнейшем молчать.

Сервилия тактично выдержала паузу между смертью Силана и запиской Цезарю с просьбой поговорить — в комнатах на улице Патрициев.

Встретивший ее Цезарь был на себя не похож. Просто неприятного разговора вряд ли достаточно для такой перемены. Причина была иная — и достаточно веская. Его стали донимать кредиторы. Пустили слух по всей улице Банкиров, что в нынешнем году преторы не получат провинций. Это значило, что Цезаря могла ожидать не победа, а непоправимое поражение. Конечно, это все Катул, Катон, Бибул и остальные boni. В конце концов они нашли способ лишить преторов провинций. Фуфий Кален оказался очень хорошим плебейским трибуном. И если существовало худшее положение, то экономическая ситуация достигла его. Если даже такой консерватор, как Катон, видит необходимость понизить цену на зерно, тогда Рим действительно в трудном положении. Удача!.. Что вдруг случилось с удачей Цезаря?! Или богиня Фортуна просто испытывает его?

Но кажется, Сервилия была не в настроении выяснять проблему Фортуны. Она поздоровалась с Цезарем очень серьезно, не собираясь раздеваться. Потом села в кресло и попросила вина.

— Скучаешь по Силану? — спросил Цезарь.

— Наверное, да. — Она принялась вертеть бокал в ладонях. — Цезарь, ты знаешь что-нибудь о смерти?

— Только то, что она приходит. Меня она не страшит, если наступит мгновенно. Но если меня ждет участь Силана, я лучше покончу с собой.

— Некоторые греки говорят, что после смерти есть жизнь.

— Да.

— Ты веришь в это?

— Сознательно — нет. Смерть — это вечный сон, в этом я уверен. Мы не исчезаем, освободившись от тела, а продолжаем оставаться собой. Субстанция не гибнет. Существуют миры сил, которых мы не видим и не понимаем. Наши боги принадлежат к одному из таких миров. Они достаточно материальны, чтобы заключать с нами соглашения. Но мы не принадлежим к их миру — ни при жизни, ни после смерти. Мы уравновешиваем его. Без нас их мира бы не существовало. Так что если греки и понимают что-то, то они понимают это. Кто может быть уверен в том, что боги вечны? Как долго действует сила? Образуются ли новые силы, когда старые истощаются? Что происходит с силой, когда ее больше нет? Вечность — это сон без сновидений, даже для богов. В это я верю.

— И все же, — медленно проговорила Сервилия, — когда Силан умер, что-то ушло из его комнаты. Я не видела, как это ушло, не слышала ничего. Но оно ушло, Цезарь. Комната опустела.

— Я думаю, ушла мысль.

— Мысль?

— Разве не все мы — просто мысль?

— Для нас или для других?

— И для нас, и для других, хотя эта мысль не обязательно одна и та же.

— Не знаю. Я только знаю, что я почувствовала это. То, что заставляло Силана жить, ушло.

— Выпей вина.

Она выпила.

— Я очень странно себя чувствую. Но не так, как я чувствовала себя в детстве, когда умирали близкие. И не так, как я чувствовала себя, когда Помпей Магн прислал мне из Мутины прах Брута.

— Твое детство было отвратительно, — сказал он, встал и подошел к ней. — Что касается твоего первого мужа, не ты его выбрала. Ты не любила его. Он был просто мужчиной, который сделал тебе сына.

Сервилия подняла к нему лицо для поцелуя. Никогда раньше не сознавала она, что такое поцелуй Цезаря, потому что раньше она слишком жаждала его, чтобы потом разбираться в нем, анализировать. «Идеальное слияние чувств и духа», — думала она, обвивая его шею руками. Кожа грубовата, от нее исходил слабый аромат какого-то жертвенного огня, пепла в затухающем очаге. «Вероятно, — думала она, прикасаясь к нему и ощущая его, — я пытаюсь навсегда взять от него часть его силы, и единственный способ получить ее — мое тело против его тела. Он — во мне, и только мы двое. И не думать ни о чем, кроме того, что существует в нас обоих…»

Никто из них больше не проронил ни слова. Потом они погрузились в короткий сон, проснулись — и опять вокруг них жил и гудел большой, наполненный суетой мир. Плакали дети, кричали женщины, мужчины кашляли, отплевываясь. Они слышали громыхание тележек по булыжникам, тупой стук какой-то машины на соседней фабрике, слабое дрожание — это шевелился бог Вулкан глубоко под землей.

— Ничто не длится вечно, — сказала Сервилия.

— Включая нас, как я тебе говорил.

— Но у нас есть имена, Цезарь. Если их не забывают, то это своего рода бессмертие.

— Это — единственное, к чему я стремлюсь.

Сервилия вдруг рассердилась и отвернулась от него.

— Ты — мужчина, у тебя есть шанс на это. А что будет со мной?

— Что с тобой? — переспросил он, поворачивая ее лицом к себе.

— Это был не философский вопрос, — сказала она.

— Да, я знаю.

Сервилия села, обхватив колени. Дорожку волос, растущих вдоль позвоночника, скрыли ее густые черные косы.

— Сколько тебе лет, Сервилия?

— Скоро исполнится сорок три. Сейчас или никогда.

Цезарь тоже сел.

— Ты хочешь снова выйти замуж?

— О да.

— За кого?

Она взглянула на него широко раскрытыми глазами.

— За кого же еще, Цезарь?

— Я не могу жениться на тебе, Сервилия.

Она вся съежилась. Услышанное было для нее шоком.

— Почему?

— Во-первых, наши дети. Это не значит, что наши параллельные браки будут противозаконными. Кровь это допускает. Но это очень смутит детей, а я никогда так не поступлю с ними.

— Ты увиливаешь, — строго сказала она.

— Нет. Для меня это важно.

— Что еще?

— Разве ты не слышала, что я сказал, когда разводился с Помпеей? Жена Цезаря, как все в семье Цезаря, должна быть вне подозрений.

— Я — вне подозрений.

— Нет, Сервилия, о тебе такого сказать нельзя.

— Цезарь, это не так! Про меня говорят, что я слишком горда, чтобы вступить в связь даже с Юпитером Наилучшим Величайшим.

— Но ты не была слишком горда, чтобы вступить в связь со мной.

— Конечно, нет!

Он пожал плечами.

— Вот в этом-то и дело.

— В чем?

— Ты — под подозрением. Ты — неверная жена.

— Нет!

— Ерунда! Ты была неверна своему мужу в течение нескольких лет.

— Но с тобой, Цезарь, с тобой! Никогда прежде, ни с кем, и даже после — ни с кем другим, даже с Силаном!

— Это ничего не меняет, — сказал Цезарь безразлично, — что ты была со мной. Ты — неверная жена.

— Но не для тебя!

— А как я буду знать об этом? Ты была неверна Силану. Почему бы потом не изменить мне?

Это был кошмар. Сервилия глубоко вдохнула, стараясь сосредоточиться на том, что он говорил.

— До тебя все мужчины были пресными. И после тебя — все остальные.

— Я не женюсь на тебе, Сервилия. Ты не вне подозрений, ты не безупречна.

— Мои чувства к тебе, — с трудом продолжала она разговор, — нельзя измерить понятиями «правильно — неправильно». Ты уникален. Ради любого другого мужчины — даже ради бога! — я не переборола бы свою гордость, не унизила бы свое имя. Как можешь ты использовать против меня мою любовь к тебе?

— Я ничего не использую против тебя, Сервилия, я просто говорю тебе правду. Жена Цезаря должна быть вне подозрений.