Читаем без скачивания Горячее сердце - Юрий Корнилов

Ушли тем же путем, каким уходил некогда Константин Егорович Яковлев.

46

Стол в комнате офицерского общежития был накрыт картой Витебской области. На солдатской неказистой тумбочке, где стояла электроплитка, Юрий Новоселов приготовил холостяцкий ужин и вознамерился убрать карту, застелить стол скатертью из развернутого номера «Известий», но Саша Ковалев не позволил.

— Пожуем на подоконнике. Светло, свежо, и мухи не кусают.

Юрий насчет высказанных Сашей преимуществ подоконника сильно сомневался: на улице сумерки, пыльная августовская духота — створки не откроешь. Правда, мухи не кусают, но ползают, изверги, пятнают стекла. Гоняться за ними нет времени. Но возражать товарищу не стал. Карту Саша всегда хочет иметь перед глазами. На ней обозначены Суражские ворота, Ушачская партизанская зона, овалами очерчены названия деревень, по которым прошла в лихую годину орда 624-го казачьего карательного батальона.

Карта у Саши редкостная. Строители, прокладывая траншею через двор разрушенной школы, наткнулись на металлический ящик, обернутый несколькими слоями клеенки со столов школьного буфета. Директор, завуч или кто-то из педагогов спрятал от оккупантов учебные пособия до своего скорого, разумеется, возвращения. Но, видно, не судьба была ему возвратиться.

Захватанные ребячьими руками таблицы Менделеева, муляжи, реторты, старенькие гироскопы и электроскопы, отрытые через много лет, не имели теперь эквивалента стоимости. Их цену нельзя было выразить ни в бумажных, ни в золотых рублях и ни в какой другой валюте, потому что в этом металлическом ящике с незамысловатыми учебными пособиями находилась и частица благородной человеческой души. Десятком карт области, по-видимому, не успели попользоваться. Они были отпечатаны фабрикой Главного управления геодезии и картографии в 1941 году и находились в складской упаковке. Из музея через Свиридович одна из них попала на стол Александра Ковалева.

Если бы рядом с этой картой положить карту послевоенного выпуска, Ковалев не обнаружил бы на ней многих деревень из тех, которые он очертил синим карандашом. Они сожжены карателями дотла.

Коровка, Кашино, Бетская, Вишневая, Латышки, Шелково, Лазовка, Ворожно, Гнилища, Кулаково, Козьянка… И еще, и еще… Какие из них восстановлены, какие заросли бурьяном-самосеянцем? Всем ли сполна воздано за эти пепелища, за насильственно и мучительно-жестоко отнятые жизни?

Есть у ребят крепкие юридические знания, есть, несомненно, и практика сбора доказательств, расследования действий (бездействий тоже!), направленных против интересов государства и его народа. Немало дум передумано о людях, которые по тем или иным причинам оказывались перед лицом закона. Казалось, могли бы выработаться сдержанность в проявлении чувств и профессиональная холодность. Нет же. Они то и дело сталкивались с чем-то таким, от чего душа сотрясалась от необычной боли, удивления и странной оторопи.

По ходу работы Ковалеву и Новоселову приходилось знакомиться с множеством сопутствующих документов и свидетельских показаний, которые давали обильную пищу для размышлений.

В одном ряду с сотнями официально зарегистрированных, известных и мало известных партизанских формирований Белоруссии значится и Первая антифашистская партизанская бригада. Но ведь до 16 августа 1943 года она носила другое наименование — Русская национальная народная армия и входила в состав… германских вооруженных сил. Командующий этой «армией», а затем командир партизанской бригады — в прошлом подполковник, начальник штаба одной из дивизий Красной Армии. Подполковник и приближенные впоследствии к нему люди попали в плен в первые дни войны. Как и многие тысячи других, не миновали в заточении мук и страданий. Но скоро, очень скоро пришло к ним и другое. Уже в июле 1941 года в лагере военнопленных города Сувалки (Польша) по инициативе этих людей сколачивается «боевой союз русских националистов». На съезде этого БСРН в Бреслау (Вроцлав) утверждается программа-манифест о создании независимой России. Без большевиков, евреев, но дружественной Германии. Позже из «союза русских националистов» эти господа (так во всяком случае они обращались друг к другу) формируют «армию», а по сути — карательную бригаду, вооруженную немцами до зубов и ими отправленную на подавление партизанского движения в Минской и Витебской областях.

Ни битва под Москвой, ни разгром немцев под Сталинградом не отрезвили «русских националистов». Лишь полтора месяца спустя после сокрушительного поражения гитлеровских войск на Курской дуге они начинают переговоры с партизанскими вожаками о переходе бригады на их сторону.

Какая чаша весов народного суда перетягивает в данном случае? Та, на которой содеянное под штандартом фюрера, или та, на которой боевые действия против фюрера?

Ковалеву и Новоселову не пришлось решать этой альтернативы. Три четверти бывших карателей и почти все командование бригады погибли в боях.

Говорят, мертвые сраму не имут. Верно. Срам остается их матерям, женам, детям.

От вины и невины этих людей болела голова других чекистов. На долю уральских ребят выпало событие несколько иных масштабов. Свердловское УКГБ выяснило, что некий Егоров Сергей Харитонович, 1922 года рождения, служивший денщиком у Алтынова, живет и здравствует в Камышине Сталинградской области. Мало того, после войны вступил в партию.

…Поужинав, говорили о завтрашнем дне. А день этот немного грустный. Как оперативный работник, Юрий Новоселов сделал здесь все. Пора друзьям расставаться. Новоселову «по пути» в Свердловск необходимо заехать в Камышин и вместе с белорусскими чекистами решить судьбу Сергея Егорова. Не так уж безгрешен унизительно падший лейтенант, прислужник командира карательной роты. Следовательскую работу по документированию установленных фактов по всем событиям Ковалев выполнит без Новоселова.

Но вот уже в который раз Новоселов предлагает:

— Позвоним Орлову. Николай Борисович поймет нас. Ведь мы больше месяца без выходных. Если на то пошло — по две смены ежедневно!

Не о денежной компенсации, не о каком-то ином вознаграждении настаивал поговорить Юрий. Слава богу, материальное стимулирование, хотя и зовется ведущей силой, не касается чекистов, не оно побуждает их совесть к труду.

— Одни сутки, — внушал Новоселов товарищу, — и не обоим, тебе одному. Пока ты ездишь на могилу Василия, за тебя в упряжке я похожу. Потом махну в Камышин, никуда не денется алтыновский холуй.

— Ни за сутки, ни за двое не уложусь, — упорствовал Ковалев. — Будет отпуск — съезжу.

— Тогда из тридевятого царства придется, а сейчас — под боком.

— Ничего себе — под боком. До Гродно поездом, потом верхом на авось да небось… Спасибо, Юра, но нереально это. Забудем.

— Зачем упрямиться, Саша! — в отчаянии воскликнул Новоселов.

— При чем тут упрямство… Мне вон куда надо, — кивнул Ковалев на карту.

— О, подлые особи! — Новоселов, растопырив пальцы граблями, трагически потряс ими перед своим лицом. — Изведется ли когда-нибудь эта нечисть?!

— И чума не сама извелась.

— Опять туда же — работать надо?

— Иного не остается.

В глазах Новоселова укор и усталость. Махнул рукой.

— Дай свой вопросник, — попросил его Ковалев.

Юрий небрежно кинул на карту толстую тетрадь в дерматиновом переплете. Собирая с подоконника остатки ужина, остыл немного, пристроился рядом с Ковалевым.

— Давай прокрутим — все ли сделали, — сказал Ковалев и, отыскав нужную страницу, зачитал: — «Чем занимался Алтынов после пленения до перевода в лагерь № 12 в Чехословакии, то есть с декабря 1941 года по сентябрь 1944 года?»

— Ну, насчет того, как в стане врага оказался… Тут формулировку надо менять, — отозвался Юрий. — Не взят в плен, а добровольно сдался.

— Так и пометим. И добавим еще: в Минском лагере был старшим полицейским. Контрразведкой охранной службы предусматривался для каких-то особых целей.

— И гадать не стоит — в доносчики метили.

— Дальше. Из «Шталага-352» Алтынов переходит на службу в 624-й карательный батальон, — Ковалев полистал рабочую тетрадь, подчеркнул несколько строк. — Судя по документам 201-й охранной дивизии, этот батальон в составе 7-го казачьего добровольческого полка прибыл из Шепетовки весной 1942 года. Получается, что дубинкой из резинового шланга со свинцовой начинкой Алтынов охаживал военнопленных до мая — июня 1942 года, потом два с лишним года, до перевода в лагерь № 12, отличаясь «ухарством и храбростью», воевал с партизанами Витебской области.

— Почему до перевода? — вопросом приостановил товарища Новоселов. — Насколько нам известно, никто его туда не переводил.

— Возникает новая загадка: как командир роты германских вооруженных сил оказался в лагере советских военнопленных в Чехословакии?