Читаем без скачивания Я, Елизавета - Розалин Майлз

– Потому что Ваше Величество отметили Кита Бланта после турнира – послали ему свою золотую с красной инкрустацией шахматную фигурку, и милорд объявил, что никакому мерзавцу» не достанется его королева»…

Что на это сказать?

Когда надо было сбить с него спесь, я принимала ее за любовь. И мне нравилось.

Однако отлично известно: когда мужчины дерутся из-за женщины, им нужна не женщина, а драка. А человек, который подрался с ближайшим другом, каким был моему лорду Блант, не пощадит никого.

Господи, попадись он мне в ту минуту, я бы отхлестала его по щекам за то, что так глупо, по-детски рисковал жизнью! Однако он, как необъезженный жеребенок, все делал по-своему.

А делать по-своему для него значило воевать.

Не во Франции, так в Испании. Испания!» – был теперь его боевой клич; он оправился от раны и теперь требовал отправить его на войну.

А вокруг него собрались все молодые ястребы, те, кто, подобно ему, рвался отыскать славу или смерть в пушечном жерле. Эссекс как их вожак сам принялся искать достойный повод взяться за меч и, разумеется, нашел.

– Привечайте дона Антонио, мадам, оказывайте ему расположение, – убеждал он. – Его превосходительство – вот тот, кто нам нужен, мы потребуем от Испании восстановления его законных прав.

Дон Антонио. Да. Можно было догадаться, что два таких искателя приключений споются. У меня самой не было времени на дона Антонио – по правде говоря, я избегала встречаться с коротышкой-португальцем, который вечно терся возле двора, отказывалась его принимать. Филипп вторгся в его пределы, отнял страну и трон, все верно. Однако я была так же далека от мысли ввязываться в чужие войны и свары, как от полета на Луну. Верно, что Филипп ввел в завоеванной Португалии свою жуткую Инквизицию, чем вынудил бежать многих честных людей, евреев и христиан, в том числе и моего нынешнего лейб-медика доктора Лопеса. Однако мне вполне хватало борьбы с местными католиками. Не хватало только вести войну в тысяче миль от дома!

Нет, дону Антонио я не помощница. Юному Кемберленду, воспитаннику старого графа Бедфорда, а значит, человеку надежному, я сказала, что мне не нравятся пышные усы португальца. Они и впрямь были нелепы и ужасны, но я гораздо больше боялась возможных осложнений с Испанией. Не стану же я рисковать жизнями своих англичан, чтобы впутываться в чужие дела и тягаться с Филиппом в ею собственных пределах!

Однако для моего лорда дон Антонио был героем рыцарского романа, несправедливо обиженным, которого мы должны восстановить в законных правах.

С тем же жаром, с каким мой лорд ратовал за войну, Берли и Роберт, старый кузен Ноллис и лорд-адмирал Говард призывали к миру.

– Я докажу вам всю мерзость Испании, – клялся и божился мой лорд.

Сцены, разыгрывающиеся при нашем дворе, все больше напоминали сражения времен Армады. Жаль моих надежд сделать из него разумного советника – он не слушал ничьих мнений, кроме своего. Все чаще и чаще мой лорд вскакивал из-за стола – вещь прежде неслыханная – и, подобно Ахиллу, удалялся с поля боя в свою палатку.

И, как Ахилла при осаде Трои, его приходилось выманивать щедрыми подношениями…

…которые шли и шли от меня – и расставалась я, не только с деньгами…

После того как он особенно сильно вспылил, мне пришлось пустить кровь. Когда блестящая карминная струйка замутила воду в стеклянном тазу, я поняла, что исхожу кровью сердца ради него, ради возлюбленного-пеликана, который вытянет из меня любовь, жизнь до последней капли.

– Вашему Величеству дурно?

– Нет, доктор, нет – давите дальше!..

А она все продолжалась, наша любовная песнь, наша трагикомедия.

– Ваше Величество дозволит…

– Мадам, мне надо…

– Ваша милость не может отказать…

Он окреп, расцвел от моей любви, требования звучали все чаще.

– Желания лорда Эссекса написаны у него на лбу, – сухо заметил Роберт. – Всем видно, кому он благоволит.

– Я благоволю всякому, кто служит Ее Величеству как мужчина, а не как евнух! – сердито отвечал мой лорд. – Мужчинам, которые доказывают, что нам надо воевать с Испанией!

– Как милорду угодно.

Если кто-нибудь и подставлял ближнему левую щеку, так это мой Пигмей, как звала я про себя Роберта. Любезный, бодрый, даже веселый в бесконечных придворных передрягах, он, помимо своих обязанностей, исполнял теперь и немалую долю опювских. На требования моего лорда у него всегда находился благожелательный ответ. Однако это не меняло дела.

– Сэр Роберт и его отец терпеть меня не могут! – утверждал мой лорд. – Но они еще увидят, что я умею воевать не только в совете! Мне нужны свои люди в правительстве, люди, которым я могу доверять. Я должен получить пост генерал-адвоката для Фрэнсиса Бэкона и должность для его брата Энтони, моего ближайшего советника, у него целый штат лазутчиков, он знает подноготную всех наших врагов…

– Гром и молния! Нечего мне указывать и тыкать в лицо этим Бэконом. Ваш Фрэнсис мне ни к чему, и враги эти существуют только в вашем воображении! Королевство живет в мире, подданные меня любят, мне не грозит никакая опасность!

Агатовый блеск в его глазах потух, он посмотрел на меня без всякого выражения и сказал тихо:

– Мадам, скоро вы убедитесь в обратном.

В то лето мы далеко не уехали – не то что в прежние дни, когда я ни за что почитала добраться, скажем, до Нортгемптоншира. Теперь я держалась ближе к Лондону, но по-прежнему не давала поводов думать, будто не могу сидеть на лошади или весь день напролет трястись в дорожном паланкине. Впрочем, худые новости доберутся всюду и быстрее, чем следовало бы. Так что мы оказались в Теобалдсе, поместье Берли в Герфордшире, которое я всегда любила.

Берли знал, как мне угодить! Каждый камень в его доме укладывался с мыслью сделать мне приятное, каждое крыло пристраивалось из соображений моего удобства. Для меня каменщики соорудили в центральном дворе Зеленую галерею, где я могла расхаживать перед написанной во всю стену картой Англии, в Фонтанной галерее после всех английских королей и королев стоял мой мраморный бюст, а Большая галерея была столь просторна, что я могла идти по ней со всем двором, наехавшими погостить послами и их свитой. Мне нравились высокие арки, башенки, нравился и здешний теплый прием.

И этот приезд ничем не отличался от предыдущих – поначалу.

Свет-королева, мы тебя встречаем.С радостным сердцем тебя привечаем…

Меня встречала толпа детей в зеленых туниках, с венками на голове – они пели прелестные песенки, играли на свирелях, прыгали вокруг коней и радостно сообщали, как их хозяин счастлив меня принимать. После обеда Берли удалился, сославшись на возраст и усталость, но когда Роберт повел меня по цветникам мимо журчащих фонтанов, мраморных статуй и липовых аллей, Берли выглянул из летнего домика, одетый отшельником, со свечой, книгой и колоколом, и сообщил, что удаляется от мира, а посему просит меня о милости – передать должность его сыну.

– Нет-нет, милорд! – Я от души хохотала над его проделкой. – Не могу отправить вас на покой, вы мне слишком нужны! И зачем мне вас отпускать, если сейчас у меня два Сесила по цене одного.

Берли горестно улыбнулся, но я видела, что он явно польщен. И, что радостно, он снова был на ногах, носили его только тогда, когда надо было переходить из здания в здание.

В тот вечер в Большом зале мне прислуживали по высшему королевскому разряду: сперва мои телохранители в геральдических плащах алого атласа, со златоткаными королевскими гербами на груди и на спине, внесли козлы и доски. Едва стол был установлен, вошла процессия с булавами; пройдя несколько шагов, служители троекратно кланялись. Затем другие слуги, тоже с поклонами, внесли камчатную скатерть и хрусталь, тарелки и вилки, королевскую солонку в форме корабля, такую большую, что в ней поместился бы ребенок. Потом мои фрейлины присели в реверансе, кавалеры склонились в поклоне, внесли кушанья, от каждого отрезали кусочек и сняли пробу, как положено по ритуалу. Наконец мне подали хлеб, вино, и все, что я пожелала из сотни предложенных блюд – рыбы, мяса, птицы, сластей, десертов и засахаренных фруктов на любой вкус.

Я была очень довольна, говорила тихо, как всегда в конце дня, после сытной трапезы. В углу мальчик перебирал струны лютни и нежным голосом напевал один из сотни сонетов, сочиненных в мою честь поэтами и просто поклонниками:

Прелестных уст ее увидев цвет,Стыдом зардевшись, розы пламенеют,И лилии от ревности бледнеютК ее рукам, белее коих нет.В глубоких чашах маков кровь густеетСердечных ран моих, ее победы след.

Мне было так хорошо, так покойно, не хватало одного – моего лорда. Он обещал к вечеру вернуться из Сити, куда отпросился на день под предлогом срочного дела.