Читаем без скачивания Я, Елизавета - Розалин Майлз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вашей милости следует носить белое, оно вам идет, – походя распоряжался он и заказывал мне сверкающее платье иерусалимской парчи, белое, как перламутр устрицы.
– У меня для вас новая кобыла, серая в яблоках, глаза у нее почти такие же красивые, как у Вашего Величества, и сердце под стать вашему – львиное. Она весело промчит вас много миль – когда желаете покататься?
Знал ли он, что так говорил Робин?
Но лучшим подарком был поздний летний вечер, когда придворные дремали по углам, стража прикорнула на полу в присутствии, во всем мире не спали лишь мы двое, как в первую весеннюю пору нашей любви. Он лежал рядом со мной, откинувшись на огромную красную бархатную подушку, яркий в шафраново-алом шелке, привольно вытянув свои бесподобные ноги. Я глядела на него и вздыхала про себя, как много раз прежде.
О, мой сладостный лорд…
Ты пахнешь лавандой и гранатовым цветом…
Что, если соскользнуть сейчас с кресла и лечь рядом, с тобой на подушку?
Гладить твое лицо, перебирать каштановые кудри, пока они не вспыхнут охрой и пламенем… трогать подбородок, щеку, вести пальцем по шее, по мягкому кругляшку на загривке…
Притянуть тебя к себе, поцеловать, как хочется впиться в крупный мужской рот, ощутить острый подвижный язык. Потом – твою твердую руку на своей груди, пальцы, нащупывающие застежки корсета, снимающие юбку, оставляющие меня в одной сорочке.
Справиться с сорока гербовыми пуговицами на твоем камзоле, помочь твоим дрожащим рукам стянуть панталоны и чулки. А потом ты одним сильным движением сдернешь мне через голову сорочку, со смехом воскликнешь: Ну, мадам, ну! Зачем вам больше покровов, чем мужчине?»
Почувствовать твою руку, твою печать на моей груди, твое прикосновение к моему телу, твой восторг, твое умение, твое длинное сильное тело, твою плоть, твое мужское естество, твою любовь во мне – тебя, тебя всего…
О, как сладко!
Я была уже не в тех летах, чтобы краснеть от подобных мыслей. Я только закрыла глаза, чтобы скрыть их от него, и лежала то ли во сне, то ли в раю, когда он коснулся моей руки.
– Взгляните, Ваше Величество!
Он надевал мне на безымянный палец перстень. Из тяжелой золотой оправы подмигивала камея: тонкий белый профиль на черном фоне, высокий воротник, блестящие каштановые волосы. Это лицо я знала, как свое, – нет, лучше, потому что гляделась в него чаще, чем в зеркало. Это был мой лорд.
– О-о…
Я ничего не могла сказать, только сняла кольцо с пальца и поднесла к глазам, чтобы насладиться мастерством. Изнутри камень был инкрустирован крошечными незабудками на белом фоне, они были голубые и такие же живые, как те, что цвели вместе с белыми маргаритками и желтыми калужницами на заливном лугу.
Глаза его во мраке были иссиня-черные, когда он прошептал:
– Мадам, не забудьте меня!
Забыть? Я пообещала ему носить это кольцо всегда – и на руке, что водит этим, пером, царапает этот пергамент, несмотря ни на что, сверкает все та же камея.
Я в свой черед заказала ему кольцо, надела на палец как-то ночью в присутствии, когда мы жарко танцевали, разгоряченные любовью или чувствами, называйте как хотите, – словом, тем, что между нами росло.
– Если я когда-нибудь вам понадоблюсь» мой дорогой лорд, – прошептала я, – пошлите мне это кольцо и требуйте чего угодно.
Он поднес палец к губам и поцеловал кольцо – простое, золотое с черной эмалью, мужское, – однако внутри был начертан невидимый снаружи девиз, краткая любовная мольба, выраженная все теми же его словами: Не забудьте меня…»
В то лето Рели покинул нас, томимый жаждой приключений. Он уплыл в заморские владения, увлекаемый помимо своей любви к новому, неизведанному в еще большей степени страстью к деньгам, ибо, подобно мне, страдал от почти рокового истощения кошелька. Деньги!
Мы, словно ростовщики, оплакивали свою пустую мошну и потирали руки в предвкушении золота, которое он должен был привезти.
– Оно где-то там, Ваше Величество, я знаю, это не просто моряцкая мечта, – серьезно убеждал он, глядя за окно тем же отсутствующим взглядом, что я видела когда-то у Дрейка. – Эльдорадо! Золотая земля!
Однако вернулся он всего лишь с несколькими кусками руды и яркими камешками, которые лондонские ювелиры отвергли как ничего не стоящий марказит, и ни у него, ни у меня в кошельке не прибавилось.
Однако, наслаждаясь богатствами любви, я расстраивалась из-за бедности казны меньше, чем следовало бы, и гораздо меньше, чем расстраивалась бы, случись это прежде. В то Рождество у нас были невиданные пиры и празднества. Началось со свадьбы моей маленькой фрейлины Елизаветы, внучки Берли.
Перед церковью она пришла ко мне в свадебном платье за благословением. Образцовая невеста – белая, как лилия, в венке из красных и белых гвоздик, платье скромное, почти монашеское.
– Ну, Бесс, – поддразнила я, – разве королева не обещала тебе подыскать хорошего мужа? А вы, старый друг, – обратилась я к Берли, которого внесли вслед за невестой, – извольте-ка встать с носилок и плясать на свадьбе!
Водянистые старческие глаза блеснули радостью.
– Мадам, только прикажите, и затанцуют даже калеки! Мысленно я буду плясать от радости за вашу доброту к моей внучке.
Однако я шутила, чтобы скрыть собственное замешательство – первый мой план устроить ее будущее закончился обидным отказом. Поначалу я прочила ее за этого гадкого Саутгемптона, одного из товарищей моего лорда, но тот, к моей досаде, наотрез отказался жениться не только на малютке Бесс, но и вообще на комлибо. Мадам, я следую вашему примеру, – усмехнулся он (Что в этом человеке не так?), – и предпочитаю благословенное одиночество. блаженствам семейной жизни!»
– Вот как, сэр?! – в ярости прошипела я, глядя на длинные шелковистые локоны, которые водопадом золотых завитков сбегали с левого плеча, осторожные, скрытные глаза, тонкие чувственные губы. Неужто и этот – совратитель юношества? Одно точно – он путается с актерами; кузен Хансдон, мой лорд-камергер, сказал, что сочинитель из его труппы, некто Шекспир, написал для графа поэму, где воспевает любовь Венеры к прекрасному юноше Адонису. Следует ли он по пути содомлян или просто Онана?
Как бы там ни было, хоть лопни, жениться его не заставишь!
Однако мы с Берли в конце концов подыскали девушке приличную партию и отлично повеселились, приглашали комедиантов или плясали каждый Божий вечер. Кузен Гарри насилу меня дождался, его толстое лицо так и сияло.
– Вот программа празднества на ваше одобрение, мадам.
Нелегко быть лордом-камергером: кузен Хансдон с ног сбился, все устраивая, за всем приглядывая, однако, по правде сказать, он, несмотря на возраст, делал это с охотой. Мало того, я слышала, что кузен содержит черноволосую шлюшку, которую зовет смуглой леди», дочь музыканта Эмилию Ланье. Однако я не лезу мужчинам в панталоны! Покуда у Хансдона наготове музыка и танцы для нас, пусть хороводится хоть с приходской кошкой, мне до этого дела нет!
А танцев, музыки и спектаклей на эти Святки было хоть отбавляй. Едва в покои внесли пахучие охапки темно-зеленого плюща и колючего, усыпанного алыми ягодами остролиста, а лошади, скользя копытами на льду, притащили из лесу новогоднюю елку, повара внесли быка и дикого кабана, павлина и поросенка, лебедя и барашка, пироги, пудинги и парфе, как актеры и музыканты забегали взад-вперед, словно они тут самые главные.
– С вашего разрешения, сэр!..
– О, добрый сэр, простите меня!
Разумеется, они соперничали, все эти расплодившиеся труппы: мои люди – с людьми лорда-адмирала, актеры графа Пембрука – с актерами Оксфорда и комедиантами Вустера и все вместе – с труппой лорда-камергера, которая слыла лучшей. Еще бы ей не быть, за такие-то деньги!
– Вы не шутите, этот сын плотника Берберри действительно выйдет на сцену в плаще за шестнадцать фунтов? – опешила я.
– Бербедж, мадам, его зовут Ричард Бербедж, а его отец был не просто плотник, он построил театр, мало того, он владел первым театром в Лондоне…
– Театр, футы-нуты! Почему не играть в гостиных и во дворах, как раньше?
– Мадам, видели бы вы новые театры вроде Глобуса» в Саутуорке, с большими сценами, балконами, артистическими уборными…
– Черт, Гарри, вы вскружите этим людям головы! В конце концов, они всего лишь слуги, они носят наши ливреи. Этот ваш Берби…
– Бербедж, ваша милость.
– ..пусть расстарается, когда будет играть передо мною в плаще за шестнадцать фунтов – не то отниму плащ и отдам кому-нибудь из разорившихся придворных!
Я шутила, но за шуткой порой скрывается серьезная боль. Я была уверена, что мой лорд не на дело тратит свои деньги – мои деньги! У него и гроша не было своего, только то, что давала я.
Подумать только – завел свою сеть лазутчиков, копает под Сесилов, вербует себе сторонников!