Читаем без скачивания Лекарь. Ученик Авиценны - Ной Гордон

Немного позже, когда Мэри готовила плов на обед, а Роб прививал в саду одно из абрикосовых деревьев, из дома по соседству выбежали две маленькие дочки Мики Галеви и стали в садике Роба играть с его сыном. Роб наслаждался всей душой, слушая их громкие крики. Ему подумалось, что на свете есть люди и похуже, нежели евреи квартала Яхуддийе, да и в самом Исфагане существуют места куда хуже этого квартала.

Однажды Роб услыхал, что аль-Джузджани будет читать учащимся лекцию о вскрытии свиньи. Он тут же вызвался ассистировать. Животное, выбранное для демонстрации, оказалось могучим кабаном с клыками, напоминавшими миниатюрные слоновьи бивни, крошечными глазками, длинным телом, покрытым густой порослью жесткой серой щетины, и мощным волосатым половым органом. Этого кабана зарезали еще вчера, о чем свидетельствовал и запах, однако откармливали его зерном, а потому и запах рассеченного желудка, кисловатый, напоминал запах бродящего пива. Роб давно усвоил, что такие запахи сами по себе не плохи и не хороши, просто каждый был по-своему интересен, потому что мог рассказать целую историю. Впрочем, напрасно он присматривался, принюхивался и настойчиво шарил руками в животе, среди кишок: ничто не подсказывало ему, отчего же проистекает боль, поражающая правую сторону живота. Аль-Джузджани, которого занятие интересовало больше, чем предоставление Робу возможности удовлетворять свое любопытство, проявил вполне понятное недовольство тем, что ассистент слишком долго копается во внутренностях животного.

После окончания занятия Роб, нимало не просветившись, пошел встретиться с Ибн Синой — здесь, в маристане. С первого же взгляда на главного лекаря он понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее.

— Их схватили — мою Деспину и Карима Гаруна.

— Сядьте, господин, успокойтесь, — ласково сказал ему Роб, видя, что Ибн Сина потрясен; его лицо, выражавшее крайнее удивление, как-то сразу постарело.

Сбылись самые страшные опасения Роба. Он заставил себя задавать положенные вопросы и без труда выяснил то, что и предполагал: обвинения им предъявлялись в супружеской неверности и прелюбодеянии.

Люди, посланные Кандраси, в то утро проследили Карима до самого дома Ибн Сины. Муллы вместе с воинами ворвались в каменную башню и схватили любовников.

— А что же евнух?

В мгновение ока Ибн Сина окинул Роба взглядом, и тот испытал отвращение к самому себе — он понял, какие тайны приоткрывает сам этот вопрос. Однако Ибн Сина лишь печально покачал головой:

— Вазиф погиб. Если бы они не убили его, подкравшись из-за угла, он никого бы не допустил в башню.

— Чем же мы можем помочь Кариму и Деспине?

— Помочь им может один только шах Ала ад-Даула, — ответил Ибн Сина. — Надо повергнуть прошение к его стопам.

Вместе с Ибн Синой Роб поехал по улицам Исфагана, а встречные отводили в сторону глаза, не желая унижать Ибн Сину своей жалостью.

В Райском дворце их встретил Капитан Ворот. Он проявил любезность, положенную в отношении Князя лекарей, но вместо шахского кабинета провел их в передний покой.

Фархад покинул их, но вскоре возвратился и сказал: царь весьма опечален тем, что сегодня не может уделить им время.

— Мы подождем, — сказал на это Ибн Сина. — Быть может, явится какая-нибудь возможность.

Фархад радовался падению могущественного царедворца. Кланяясь Робу, он даже улыбнулся.

Они прождали весь день, а к вечеру Роб проводил Ибн Сину домой. Утром они возвратились во дворец. Фархад по-прежнему стремился сохранять всю свою любезность. Он проводил их в ту же переднюю и позволил томиться там ожиданием, хотя скоро стало ясно, что шах не примет их. Тем не менее они ждали. Ибн Сина почти не разговаривал. Один раз он вздохнул:

— Мне она всегда была все равно что дочь. — Помолчал, потом добавил: — Чем впрямую столкнуться с визирем, шаху куда легче делать вид, что решительный удар, нанесенный Кандраси, для царя лишь мелкий укол.

Весь второй день они провели в стенах Райского дворца. Постепенно становилось ясно: невзирая на всю славу и влияние Князя лекарей, несмотря на то, что Карим был любимцем царя, шах Ала ничего предпринимать не станет.

— Он предпочитает сдать Карима с потрохами имаму Кандраси, — мрачно сказал Роб. — Будто они играют между собой в шахскую игру, а Карим — лишь фигура, которой можно пожертвовать без больших сожалений.

— Через два дня состоится Большой прием, — проговорил Ибн Сина. — Надо облегчить шаху задачу помочь им. Я при всех обращусь к нему с просьбой о помиловании. Я — муж обвиняемой, а Карима любят все. Народ поднимет крик в поддержку моего прошения о спасении героя чатыра. Шаху останется лишь представить дело так, что он проявляет милосердие, идя навстречу желанию своих подданных. — Если произойдет так, — добавил Ибн Сина, — Кариму, вероятно, дадут двадцать ударов палкой, а Деспину подвергнут порке и запретят ей до конца жизни покидать дом мужа.

Но при выходе из Райского дворца они встретили аль-Джузджани, который ожидал их там. Мастер-хирург любил Ибн Сину не меньше, чем все остальные. Из любви он и взял на себя задачу сообщить им дурные вести.

Карима и Деспину уже судил шариатский суд. Выступили три свидетеля, все трое почтенные муллы. Ни Карим, ни Деспина не пытались отрицать свою вину — несомненно, ради того, чтобы избежать пытки. Муфтий, судья, приговорил их обоих к смертной казни, которая должна свершиться завтра поутру:

— Женщина Деспина подлежит отделению головы от туловища. Кариму Гаруну надлежит вспороть живот.

Роб растерянно переглянулся с Ибн Синой. Он ожидал, что Учитель скажет аль-Джузджани, каким еще образом можно спасти Карима и Деспину, но старик лишь покачал головой.

— Исполнение приговора мы отвратить не можем, — сокрушенно проговорил он. — В наших силах лишь позаботиться о том, чтобы смерть пришла к ним милосердно.

— Тогда нужно кое-что сделать, — тихо сказал аль-Джузджани. — Подкупить кого нужно. А вместо лекарского помощника в тюрьму калантара надо послать врачевателя, которому мы можем доверять.

Весенний воздух был теплым, но Роба продрал мороз по коже.

— Пусть это буду я, — сказал он.

В ту ночь он не смог уснуть. Поднялся еще до зари и поехал на гнедом по темным городским улицам. Оказавшись у дома Ибн Сины, Роб в глубине души еще надеялся разглядеть во мраке фигуру евнуха Вазифа. В комнатах обеих башен не было ни света, ни жизни.

Ибн Сина передал ему кувшин виноградного сока.

— Сок густо насыщен производными опия и порошком чистого семени конопли под названием буинг, — наставлял он Роба. — В этом есть известный риск. Они должны выпить как можно больше этого напитка. Но если кто-то из них выпьет чересчур много и не сможет идти на казнь своими ногами, то вместе с ними умрешь и ты.

— С Божьей помощью, — кивнул Роб, чтобы подтвердить: смысл наставления он вполне понял.

— Да будет милостив к тебе Аллах, — откликнулся Ибн Сина, и не успел Роб выйти из комнаты, как Учитель стал нараспев читать стихи из Корана.

В тюрьме Роб объявил часовому, что он лекарь, и получил стражника в сопровождение. Сначала они направились к тем камерам, где содержались женщины. В какой-то из них — это было отчетливо слышно — женщина то напевала, то безутешно рыдала. Роб испугался, что эти безумные звуки издает Деспина, но ошибся. Она спокойно ожидала своей участи в крошечной камере, немытая, не надушенная, со спутанными прядями волос. Ее худенькое стройное тело закутали в грязные черные одеяния.

Роб поставил на пол кувшин с буингом, подошел к Деспине и откинул ее вуаль.

— Я принес тебе питье.

Впоследствии он всегда станет думать о ней как о femina[204], словно вобравшей в себя черты его сестры Анны-Марии, жены Мэри, той продажной девки, что обслуживала его в повозке на майдане, да и вообще всякой женщины, какую он только встречал на своем жизненном пути.

В глазах Деспины стояли слезы, однако от буинга она твердо отказалась.

— Ты должна это выпить. Это поможет тебе.

Она отрицательно покачала головой. «Я и так скоро буду в раю», — молили и убеждали Роба ее полные страха глаза.

— Отдай лучше ему, — прошептала она, и Роб простился с Деспиной.

Гулким эхом отдавался в коридоре каждый шаг, когда Роб вслед за стражником прошел вдоль рядов камер, спустился по двум коротким лестничным пролетам, снова оказался в таком же каменном туннеле, вошел в такую же тесную камеру.

Друг его был бледен.

— Значит, ты, европеец!

— Я, Карим.

Они обнялись, крепко сжимая друг друга.

— А она?..

— Я был у нее только что. Она держится молодцом.

— Я ведь, — вздохнул Карим, — несколько недель даже не слышал ее голоса! Вот и пошел тогда, чтобы хоть услышать, ты понимаешь? Я был совершенно уверен, что слежки за мной нет.