Читаем без скачивания Лекарь. Ученик Авиценны - Ной Гордон

Обхватить Мэри было сейчас непросто, но Роб осторожно заключил ее в свои объятия.

— Будем в Константинополе — снова сделаемся христианами и присоединимся к большому каравану, хорошо охраняемому.

— А как добраться отсюда до Константинополя?

— Эту тайну я узнал по пути сюда. — Роб помог ей опуститься на циновку. Ей теперь нелегко было это сделать — как ни повернись, все равно что-нибудь очень скоро начинало болеть. Он обнимал ее, гладил по голове, а говорил с нею так, будто рассказывал ребенку сказку на ночь: — От Исфагана до самого Константинополя я останусь Иессеем бен Беньямином. И нас будут принимать еврейские поселения, одно за другим; там и накормят, и защитят, и дорогу покажут. Так человек, прыгая с камешка на камешек, перебирается через опасную бурную реку. — Он погладил лицо жены. Положил ладонь на большущий теплый живот и почувствовал, как шевелится в утробе дитя. От этого Роб преисполнился благодарности и жалости. Так оно все и будет, уверял он себя. Однако не смог бы сказать, когда же это все свершится.

Роб ужё привык спать, приникнув к огромному тугому животу жены, но вот однажды он проснулся, ощутив теплую влагу, а проснувшись окончательно, стал лихорадочно натягивать на себя одежду и побежал к Нитке Повитухе. Та, хоть и привыкла, что в ее дверь барабанят, когда все остальные люди мирно почивают, вышла на порог сердитая и язвительная и велела Робу успокоиться и запастись терпением.

— Но она уже выпустила воды!

— Вот и хорошо, вот и хорошо, — бормотала повитуха.

Вскоре по темной улице прошествовал целый караван: впереди Роб, освещающий факелом дорогу, за ним Нитка с большим мешком чисто выстиранных тряпок, а за нею два ее мускулистых сына, которые с хрипами и вздохами тащили родильное кресло.

Это кресло Хофни и Шмуэль установили рядом с очагом, почти как трон. Нитка велела Робу развести огонь, потому что в середине ночи воздух был весьма прохладным. Мэри села в кресло, похожая на обнаженную королеву. Сыновья Нитки, уходя, забрали с собой и Роба Джея — позаботиться о нем, пока мать будет мучиться родами. В Яхуддийе все жители оказывали друг другу подобные услуги, даже гоям.

Царственный вид Мэри утратила, как только подступил приступ боли. Роб даже растерялся, услыхав ее первый пронзительный стон. Кресло было сооружено на совесть и могло выдержать любые рывки и метания роженицы, и Нитка занялась своими тряпицами: аккуратно сворачивала и раскладывала их, ничуть не тревожась тем, что Мэри, рыдая, вцепилась в подлокотники кресла.

Ноги у Мэри подрагивали, не переставая, но когда боль скручивала ее, они начинали ужасно трястись и дергаться. После третьего приступа Роб встал у нее за спиной и прижал плечи Мэри к спинке кресла. Мэри оскалилась и зарычала по-волчьи. Роб не удивился бы даже, если б она его укусила или завыла.

Роб не раз ампутировал конечности мужчинам, он привык ко всем заразным болезням, но тут почувствовал, как кровь отливает у него от головы. Повитуха сурово поглядела на него, захватила пальцами складку плоти на его предплечье и хорошенько ущипнула. Резкая боль заставила Роба прийти в себя и избавила от унижения.

— Ступай вон, — велела ему Нитка. — Вон, вон.

И он пошел в садик, постоял там в темноте, прислушиваясь к несущимся из домика звукам. В саду было тихо и прохладно. Он подумал о ядовитых змеях, соскальзывающих с каменной ограды, и решил, что его это не тревожит. Он потерял счет времени, но вдруг спохватился, что после родов потребуется горящий очаг, и сразу вернулся в дом, подбросить дровишек.

Взглянул на Мэри — колени у нее были разведены на всю ширину.

— Вот, теперь ты родишь, — мягко командовала Нитка. — Давай же, подруга, напрягись!

Замерев, Роб увидел, как между бедер жены появилась макушка младенца, похожая на макушку монаха с выбритой розовой тонзурой, и быстренько ретировался обратно в сад. Там он пробыл довольно долго, пока не услышал тоненький писк; тогда он устремился в дом и увидел новорожденного.

— Снова мальчик, — коротко бросила ему Нитка, очищая согнутым мизинцем ротик младенца от слизи.

В слабых лучах рождающегося дня отсвечивала синим толстая, напоминающая кусок веревки пуповина.

— Сейчас было гораздо легче, чем в первый раз, — сказала ему Мэри.

Нитка вытирала и успокаивала ее, а Роб, получив от нее послед, пошел в сад и закопал его. Повитуха, довольно кивнув, приняла щедрую плату и пошла к себе домой.

Оставшись в спальне вдвоем, Роб и Мэри обнялись, потом она попросила воды и крестила младенца Томасом Скоттом Колем.

Роб взял его на руки и внимательно осмотрел: немного поменьше, чем старший брат, но вовсе не недомерок. Энергичный красненький человечек, маленький мужчина с округлыми карими глазами и хохолком темных волос, в которых уже пробивался намек на рыжие волосы матери. Роб решил, что глазами, формой головы, большим ртом и длинными тонкими пальчиками новорожденный очень напоминает его собственных братьев, Вильяма Стюарта и Джонатана Картера — те, когда только родились, были точно такими же. «Отличить младенца Коля от всех прочих всегда легко», — заявил он Мэри.

68

Диагноз

Касим уже два месяца занимался покойниками, когда боли в низу живота возобновились.

— На что похожа боль? — спрашивал у него Роб.

— Сильная она, хаким.

Видно было, однако, что не такая сильная, как в первый раз.

— Но боль тупая или режущая?

— Она такая, будто внутри меня поселился джинн и когтями раздирает мне внутренности, сминает их и рвет на части. — Бывший погонщик весьма успешно запугивал самого себя. Он умоляюще смотрел на Роба, ожидая, что хаким разуверит его в этих страхах.

Жара у него не было — а когда он впервые пришел в маристан, жар был, — да и живот не сделался твердым. Роб наказал часто поить его вином, настоянным на меду, к которому Касим был неравнодушен — он любил выпить, а нынешние строгости, введенные муллами, подвергали его тяжкому испытанию.

Касим провел таким образом несколько недель с большим удовольствием: постоянно слегка пьяный, он бродил по всей больнице, обмениваясь с больными разными мнениями и жизненными наблюдениями. Да ведь и было о чем посплетничать! У всех на устах была свежая новость: имам Кандраси покинул Исфаган, несмотря на одержанную им очевидную политическую и моральную победу над шахом.

Поговаривали, что Кандраси бежал к туркам-сельджукам, а вернется лишь вместе с их войском, которое осадит город. Он хочет сместить Ала-шаха и заменить его на персидском троне строгим ревнителем веры — уж не своей ли персоной? Ну, а пока жизнь текла, как обычно, и мрачные муллы все так же, попарно, расхаживали по улицам города: хитрый старый имам оставил правоверных Исфагана на попечение своего верного ученика Мусы ибн Аббаса.

Шах не показывал носа из Райского дворца, словно прятался там от всех. Приемов он больше не проводил. Роба не звал к себе с того дня, когда казнили Карима. Не было приглашений ни на царские развлечения, ни на охоту или игры, ни вообще приглашений ко двору. Если в Райском дворце требовался лекарь, то вместо захандрившего Ибн Сины вызывали аль-Джузджани или кого-нибудь еще, но только не Роба.

Однако же, доставили подарок от шаха новорожденному сыну Роба.

Принесли его сразу после праздника в честь наречения нового человека еврейским именем. На этот раз Роб уже все знал и сам пригласил соседей. Реб Ашер Якоби, могель, вознес молитву о том, чтобы ребенок рос сильным и здоровым для жизни, полной добрых дел, после чего обрезал крайнюю плоть. Малышу дали пососать кусочек хлеба, смоченного вином, чтобы он не хныкал от боли, и нарекли его на еврейском наречии — Там, сын Иессея.

Ала-шах не прислал никаких подарков, когда родился маленький Роб Джей, теперь же от него доставили красивый ковер — голубой, прошитый блестящими шелковыми нитями того же цвета, а синим был вышит родовой герб царской династии Саманидов.

Роб решил, что коврик очень красив и должен лежать на полу рядом с колыбелькой, но Мэри, которая после родов сделалась раздражительной, решительно этому воспротивилась. Она купила сундучок из сандалового дерева, защищающего от моли, и спрятала ковер туда.

Роб принял участие в испытании учащихся медресе. В составе ведущих опрос преподавателей он оказался из-за отсутствия Ибн Сины и стыдился того, что кто-нибудь может подумать, будто он слишком самоуверен и воображает, что вправе занимать место Князя лекарей.

Но поделать тут ничего было нельзя, вот он и старался, как мог. К испытанию готовился так, словно не он, а его самого собирались проверять. Задавал продуманные вопросы, рассчитанные не на то, чтобы обескуражить кандидата в лекари, а выявить знания, и внимательно выслушивал ответы. Всего преподаватели выслушали четырех кандидатов и трем из них присвоили звание лекарей. Замешательство вызвал четвертый. Лекарский помощник Джебри Бейдави уже пять лет учился в медресе. Он дважды проваливался на предыдущих испытаниях, но отец у него был человек богатый и влиятельный; отец задобрил хаджи Давута Хосейна, фактического начальника медресе, и уговорил его сделать так, чтобы сына снова подвергли испытанию.