Читаем без скачивания На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917 - Валентин Левицкий

Как же отнеслась к перевороту солдатская масса? Конечно, она поняла все по-своему. Все приказы и всевозможные распоряжения военного министра Временного правительства, начиная с приказа № 1,[250] оказались для армии средством разложения. Армия в возраставшей прогрессии понеслась к гибели. Ее основные законы, построенные на вековом опыте величайших полководцев и мыслителей военного дела, стали признаваться отжившими. Вставшие теперь во главе всего военного дела, по невежеству своему, не знали, что законы стратегий и законы духа армии всегда остаются незыблемыми. Какая насмешка судьбы! Какой ужасный рок над Россией! За реформы ее армии взялись вчерашние купец, адвокат и еще какая-то личность без определенной профессии.[251]

Из всего происходившего сумбура солдатская масса своим чутьем отлично поняла, что ни закона, ни власти, ни ответственности уже нет, и что она может делать то, что ей захочется. В силу различных декретов офицер как лицо, обличенное властью, и как начальник перестал существовать, правительство под давлением черни урезывает его в правах, а в то же время тот же офицер должен был требовать исполнения приказаний от тех, которым новый закон разрешал не всегда повиноваться. Весь процесс разложения армии, по моему личному наблюдению, можно было разделить в два как бы самостоятельных русла, конечно, в результате текущих в одно и то же море анархии. Я хочу тем сказать, что в войсках глубокого тыла армии внешняя картина разложения несколько разнилась от обстановки, сложившейся в прифронтовой полосе.

В тылу дело вышло очень просто. Там казарма сама вышла на улицу и смешалась с чернью. С этого момента тыловые части уже перестают быть войсками и превращаются в разнузданную толпу. Службу нести они не хотели. Они не стремились ни на фронт, ни домой. Казарма для них стала ночлежным домом и бесплатной столовой. Эта несколькомиллионная масса в скором времени делается достоянием целой сети агитаторов различного толка, большей частью призывавших к неповиновению, к прекращению войны, к низвержению Временного правительства и к убийству офицеров как главных сторонников войны. Тлетворные результаты успели очень быстро сказаться. Части отказывались идти на фронт. Неповиновение становилось обычным явлением, а бесчинства над офицерами сделались почти безответственными. Армия тыла становится угрозой не для врага, а для своей же Родины. В эти грозные минуты Временное правительство, помимо неопытности, проявило полную растерянность, но предоставить власть военному авторитету, лицу, способному предотвратить опасность, оно, из боязни сойти с политической сцены, не решалось.

На фронте, непосредственно у боевой линии, дело обстояло на первое время иначе. Здесь не наблюдалось того поголовного разложения, как это имело место по всему тылу. Несение службы и дисциплина, за некоторыми исключениями, не нарушались.

На все это были причины, и главная из них – близость противника. Масса отлично отдавала себе отчет, что без порядка и без повиновения она обойтись не может. Агитация, которая, к сожалению, имела свободный доступ на фронте, также на первое время не имела успеха, фронт понимал, что если он снимется, то за ним понесутся лавины неприятельских войск. Агитаторы, с целью создать антагонизм между офицерами и солдатами на мотивах привилегированного положения первых, в этом случае также не достигли результатов. Люди хорошо учитывали, что офицерство одинаково с ними переносило тяготы службы, неся в то же время большую ответственность. Первоначальная ставка немецких и большевистских агентов на образовавшиеся солдатские комитеты не удалась. Эти комитеты были не только противодействовавшим элементом командному составу, но они же сделались ему некоторого рода помощниками.

Но все это было лишь в первое время. Не прекращавшаяся и все время увеличивавшаяся агитация, с благословением Временного правительства, постепенно начала приближаться к поставленной большевиками цели разрушения фронта. Их тактика была рассчитана на то, чтобы разубедить солдатскую массу в необходимости дальнейшего ведения войны. Опасения солдатских масс относительно противника были развеваемы тем, что якобы и последний был против войны. В подтверждение чего приводились случаи прекращения противником стрельбы, выставление им всевозможных плакатов и установившееся на фронте братание. Против этого по долгу совести восстал офицер. Но его бесхитростные слова о долге перед Родиной побивались новейшими аргументами: «Мир без аннексий и контрибуций».

– Товарищи, – раздавалось с трибуны, – бросайте окопы, где вас ждет только или пуля, или вша. Идите домой делить землю!

– Не слушайте ваших офицеров, этих приспешников старого режима. Они братья буржуев, триста лет ливших вашу кровь.

Особенно разлагающе на фронте действовало подходившее из запасных частей пополнение. Они часто приходили без офицеров, разогнав или перебив их в пути. Это были не что иное, как разбойничьи банды, с явно грабительскими замашками, вкусившие уже прелесть лозунга «Грабь награбленное».[252]

День за днем приближалась Россия к неминуемой гибели, но это обстоятельство, кажется, кроме офицера, никого не смущало. Всеми владело одно беспокойство – лишь бы революция не оказалась в опасности.

Как противно мне было сидеть в вагоне второго класса, битком набитом офицерами и военными чиновниками. От бесконечного курения и говора у меня начала болеть голова.

По какому-то мановению дьявольской руки все перевернулось, исказилось и вымазалось до неузнаваемости, несмотря на то, что от начала переворота прошло всего около двух недель.

Странная психика человека: кажется, половина его душевных функций построена на подражательности. Из чувства подражания он делал то, что, по его же глубокому убеждению, было ему противно. Мне вся действительность представлялась так, как будто мы все неожиданно попали в вонючую трясину и в то же время делали вид, что нас это положение ничуть не смущает. Вот уже большинство из нас до колена погрузились в липкую, зловонную грязь: каждому хочется скорчиться от отвращения и ужаса. Но многие строили лицемерно приятные лица и жалкими устами лгали, что все совершившееся им приятно.

– Помилуйте, господа, – чуть не кричал какой-то капитан. – Ведь революция находится в первоначальной эре развития. Весь процесс ее есть не что иное, как грандиозное строительство новой жизни, благоприятные результаты которой не замедлят сказаться.

– Откуда вы набрались, капитан, такого красноречия? – послышался голос сидевшего против офицера.