Читаем без скачивания Августин. Беспокойное сердце - Тронд Берг Эриксен

Должно быть, римляне понимали, что боги, требовавшие грубых театральных представлений в свою честь, не заслуживают уважения как боги, говорит Августин (О граде Бож. II, 13). Римские боги не были озабочены тем, чтобы помешать крушению Римской империи, которое произошло из–за падения нравов (О граде Бож. II, 22). Если кого и следовало обвинять в падении Римской империи, то в первую очередь богов, которые требовали, чтобы их чествовали кровавыми или лживыми «цирковыми представлениями» — spectacula. Эти представления долго держали Алипия в своем плену. В конце концов он вместе с Августином принял крещение в Милане в 387 году.

Небридий тоже принадлежал к узкому кругу Августина в Карфагене. Он был самым самостоятельным из друзей Августина. Августину так и не удалось увлечь его манихейством. К тому же Небридий смеялся над быстро прошедшим у Августина увлечением астрологами (Исп. IV, 3). Августин явно умел собирать вокруг себя своих почитателей и организовывать их на благо общей цели. И в Кассициаке, и потом в качестве основателя монастыря он проявлял ту же потребность собирать вокруг себя небольшой круг и руководить им.

В последние годы жизни в Карфагене Августин принимал участие в состязаниях драматических поэтов и даже написал для этой цели несколько драм; одновременно с этим он страстно увлекался и астрологией (Исп. IV, 3). Одно состязание Августин выиграл и получил венок из рук знаменитого врача, проконсула Виндициана, который позже с помощью аргументов пытался отвратить его от астрологии (Исп. IV, 2–3; VII, 6). Астрология была частью и политической, и медицинской сферы жизни. Желание добиться успеха не может быть отделено от объективных возможностей, открытых расположению звезд, считали астрологи.

У Августина было смутное чувство, что астрология может располагать некоторыми знаниями о будущем. Очевидно, определенный интерес к астрологии он сохранил и после разрыва с манихеями (О 83 разл. вопр. 45). Но этот интерес не согласовывался с его христианскими убеждениями. История Исава и Иакова из Ветхого Завета показывала, что время рождения человека не может объяснить ни его удачи, ни несчастья (О граде Бож. V, 4–7).

В зрелом возрасте Августин с жаром нападает на живущих в его время астрологов (mathematia). Многое из того, что он пишет о свободе воли, можно понимать как полемику против астрологии, которая раньше так занимала его. Он вспоминает слова Иисуса, сказанные им в храме исцеленному человеку: «Вот, ты выздоровел; не греши больше, чтобы не случилось с тобою чего хуже» (Иоан. 5, 14). «Это спасительное наставление они ведь пытаются целиком уничтожить, говоря: «Небом суждено тебе неизбежно согрешить» (Исп. IV, 3). Астрология хотела снять с человека ответственность за его поступки и жизнь. И потому была неприемлема.

Люди могут родиться в одно и то же мгновение, и все–таки их судьба будет совершенно различна, говорит Августин. Астрология либо обман, либо ее исполнившиеся предсказания объясняются случайностью и демоническими знаниями. Достаточно вспомнить Исава и Иакова. Они родились в одно время, но жизненный путь их был разный (Исп. VII, 6). Нападая на астрологию, Августин хотел подчеркнуть ответственность человека за случившееся. В его трактате «О блаженной жизни» астрология возникает среди мореходных метафор, как, например, «вести свое судно по звездам» (О блаж. жизни, 4).

Августин согласен, что звезды и планеты могут оказывать влияние на жизнь человека, но это влияние ни в коем случае не может быть настолько сильно, чтобы освободить нас от ответственности за наши поступки. Венера не может извинить того, кто нарушает узы брака. Марс не может отвечать за поножовщину. Скряга не может винить в своей жадности Сатурна. Жулик отнюдь не является рабом Меркурия. Бог создал звезды, но было бы нелепо ставить Ему в вину то, что ими пользуются для объяснения грехов и проступков. Вера в судьбу подрывает мораль, лишая человека представления о свободе воли. С астрологией особенно связан тот период жизни Августина, когда он, будучи манихеем, пытался объяснять, что зло в мире является результатом материальных сил.

Не разумнее ли считать, что под руководством звезд находятся коровы, растения, собаки, не имеющие свободной воли, чем полагать, что в их власти находится человек, который способен сам принимать решения? Вера в судьбу — это удобный выход для тех, чья жизнь полна пороков. Епископ Августин смеялся над теми, кто объяснял повседневные события выгодным или невыгодным положением звезд. Ведь дошло даже до того, что некоторые люди «замечали время, когда разрешались от бремени домашние животные (если это случалось дома), и соответственное этому времени положение светил» (Исп. VII, 6). О Вифлеемской звезде, на которую любили ссылаться христиане, защищавшие астрологию, Августин говорит, что не звезда была судьбой Христа, а сам Христос был судьбой этой звезды.

Не ребенок шел под звездами, но звезда сама пришла к ребенку в яслях. В каждой проповеди и в каждом тексте Августин упоминает звезды, солнце, луну и направляет свой сарказм против тех, кто полагал, будто их судьба записана в звездах. В зрелости Августин считал, что звезды не могут быть причиной происходящих на земле событий, однако могут предупреждать о переменах и быть знаками. (О граде Бож. V, 1). Римская религия оставила после себя такую мешанину из пророчеств, астрологии, суеверий и веры в таинственное (О христ. учен. II, 20–23), что бороться против этого с помощью аргументов было почти невозможно.

В Карфагене началась долгая и напряженная работа Августина над artes liberates, свободными искусствами, которые были обязательной частью образования ритора (Исп. IV, 1 и 16). Многое говорит за то, что именно эти занятия подсказали Августину мьюль написать Disciplinarum liber— введение в семь свободных искусств или наук. Единственное сочинение, которое он успел довести до конца, — «О музыке», посвященно ритмам и поэтическому языку. В то же время, примерно в 380 году, он написал небольшой труд по эстетике — «О прекрасном и соответствующем», который вскоре был утрачен (Исп. IV, 13–14). Эта работа была посвящена малоизвестному римскому оратору Гиерию, которым Августин восхищался, но никогда не встречал лично. Епископ Августин ставит себе в заслугу, что он никогда не заботился о сохранности своих юношеских сочинений и не старался отыскать их, если они терялись. Когда–то в Карфагене он придавал им значение, но не теперь, говорит он. В то же самое время Августин изучал трактаты Аристотеля о категориях, которые позже использовал и превзошел в своей работе о Троице.

Проблема, затронутая в том полемическом труде по эстетике, вращалась вокруг «прекрасного» и «соответствующего». Этот вопрос был затронут Платоном еще в «Гиппии Большем». Опирается ли красота на что–то, кроме одних условностей? Матафизична ли она? Не является ли она откровением скрытого порядка? Исчерпывается ли действительность красоты тем наслаждением, которое она дарит? (ср. Исп. II, 5–6). По мысли Августина, рукотворная красота, как правило, представляет собой искушение. Для него истина Бога прекраснее и восхитительнее всего остального. Вместе с тем, само это сочинение представляло собой искушение ученика пойти на все ради достижения известности. Писать такие сочинения — не что иное, как суета, говорил Августин позднее (Исп. IV, 14).

Мы не знаем эстетических рассуждений Августина, но знаем, что вопрос об объективности красоты вскоре всплыл в его богословских сочинениях. Позднее его учение о красоте вошло в богословие, и Бог стал вечной мерой также для красоты искусства. «Искусные руки узнакгг у души о красивом, а его источник — та Красота, которая превыше души» (Исп. X, 34). Работа над вопросами, поставленными Платоном, подготовила разрыв с манихейским материализмом. Августина привлекало то, что платоники делали упор на математическую науку, и несомненно, он сравнивал их учение о бестелесном свете с манихейским образом света как тонкой субстанции (Исп. IV, 16; VII, 1; О блаж. жизни, 4).

Карфаген был крупным городом Римской империи. Во времена императора Константина он продолжал оставаться важнейшим центром на западе после Рима и Милана. В Карфагене Августин познакомился с сыном и зятем богатого поэта Авзония и, вероятно, с будущим префектом Рима Симмахом, который выступил против закрытия алтаря богини Виктории в здании римского сената. Речь Симмаха в защиту старой религии была последним проявлением интеллектуальной сипы, которое по своей напористости могло сравниться с новым христианским мышлением. Не исключено, что Симмах был двоюродным братом епископа Амвросия Миланского (339–397), с которым он вел борьбу, так что отношения в высших кругах римского общества часто были достаточно семейными. Августин вписался в эту среду.

В 373–74 годах Симмах был проконсулом в Африке и жил в Карфагене. Августин в то время заканчивал там свои занятия риторикой. Когда они встретились в Риме, Симмах был уже префектом Рима, то есть высшим чиновником. Милан нуждался в учителе риторики, и Симмах рекомендовал туда Августина (Исп. V, 13). Возможно, это произошло не без помощи манихейского лобби в Риме. Тяжело заболев после бегства от матери, Августин жил тогда в одном манихейском доме. Год, проведенный Августином в Риме (382), принес ему одни разочарования.