Читаем без скачивания Августин. Беспокойное сердце - Тронд Берг Эриксен

Августин далеко не сразу понял Платона. Платон полагал, что неизменное лучше изменяющегося и потому невидимое лучше видимого. Счастье, даруемое мудростью, означает, что человек стал на якорь где–то вне этой жизни. Августин не видел большой разницы между Платоном, Аристотелем и неоплатониками. По его мнению, все они подтверждали существование имматериального, бестелесного мира, где истины открыты мыслям, но недоступны ощущениям (Исп. VII, 20). В платонизме Августин нашел аргументы в пользу отрешения от этого мира и совет вести аскетический образ жизни, дабы найти истину, нетронутую заблуждениями чувственных впечатлений. Но он не нашел там ничего о грехе и его искуплении.

Неоплатонизм вращался вокруг высшего принципа, который был непостижим и невыразим. Это так называемое Единое–благо превосходит все типы вещей и все типы познания. Об этом Едином–благе нельзя даже сказать, что оно–то и есть потустороннее добро и зло. Но это Единое–благо в порядке нисхождения связано с Бытием–умом и Мировой душой. Бытие–ум определяет дифференциацию мысли, а Мировая душа создает жизнь и движение в природе. Эти три инстанции являются ступенью внутри одного и того же божества. Таким образом, неоплатонизм тоже имел своего рода учение о триединстве, но с четким делением по рангу между инстанциями. Человеческая душа порождена Мировой душой, которую любит в силу необходимости.

Просвещенная душа становится богоподобной, то есть бессмертной, и реализует свое родство с божеством. Просвещение возможно только через дисциплину и аскезу как тела, так и мыслей. На практике переход от манихейства к неоплатонизму был, наверное, для Августина не слишком болезненным. Но он освободился от материализма манихеев и их наивной локализации Христа в солнце и луне. К тому же Августин, сумев повернуться спиной к дуализму, удовлетворил свою потребность в единстве и собранности. Однако неоплатонизм не знал никаких личных отношений между божеством и людьми.

Друг Августина Романиан с сыном Лиценцием, по–видимому, приехал в Милан в 385 году. Августин был частным учителем Лиценция еще в Тагасте. Именно Романиан уговорил Августина, а вместе с ним Алипия, Гонората и Марциана примкнуть к манихеям и теперь хотел уговорить Августина вступить в манихейский монастырь в Риме. Но для Августина не подходила ни эта религия, ни это время. Его дальнейшая карьера зависела от будущей женитьбы и принятия крещения. Августин ко всему относился настолько серьезно, что планы крещения вытеснили планы о женитьбе. Если он станет христианином, пусть это произойдет открыто и с радикальными социальными последствиями.

Моника, со своей стороны, поддерживала мысль об обращении Августина в христианство, ибо это дало бы ему социальное преимущество при императорском дворе (Исп. VI, 13). Однако подобные планы были чужды характеру Августина. И «Гортензий» Цицерона, и манихеи воспитали в нем другой тип отношения к жизни. В то время Августин презирал «бедных женщин» (muforculae), которые не видели героизма в стремлении мужчины найти истину (Исп. VI, 14). В социальных амбициях Моники он видел тенденции, родственные сопротивлению женщин тому, чтобы их мужья создавали общества мудрости вдали от шума и суеты этого мира.

Весной 385 года Юстина, мать императора, захотела отдать одну церковь, находившуюся вне городских стен, под арианское богослужение. По–видимому, это была та церковь, которая сейчас называется церковью Святого Лаврентия. Амвросий сказал: нет. Тогда двор потребовал отдать им новую церковь—Святой Феклы, которая теперь там покоится. Конфликт зашел в тупик. Амвросия поддерживали патриотически настроенные миланцы, которые не хотели видеть в церквах города мать императора и ее готских солдат. Епископ пригрозил Юстине и всем, кто был на ее стороне, отлучением от церкви. Вместе со своими сторонниками он захватил церковь, о которой шла речь, и всю ночь верующие пели там псалмы. С большим красноречием Амвросий объявил, что готов принять мученическую смерть за своего Господа. Двору пришлось уступить.

Моника была самой преданной сторонницей епископа (Исп. IX, 7). В письме к императору Валентиниану II Амвросий объяснил принципиальность своего протеста. В делах, касающихся церкви, епископ выступает судьей императора, а не император — судьей епископа. Несмотря ни на что, император, с точки зрения Церкви, — человек несведующий. Он не рукоположен. Предоставление церкви для проповеди арианской ереси было бы оскорблением божественной сути Христа, которую они отрицают. Император принадлежит Церкви, но не стоит над нею.

Вскоре после этого Амвросий нашел мощи мучеников Протасия и Гервасия. И он сам, и его паства истолковали эту находку как благодарность Всевышнего за то, что епископ оказал сопротивление язычнице Юстине (Исп. IX, 7). Такой мощный знак заставил императрицу–мать отступить. Арианство было осуждено на церковном соборе в Константинополе еще в 381 году, так что отношение Церкви к этой ереси было определено уже давно. Чудесным образом и крайне вовремя этими мощами, доставленными на место их последнего упокоения в базилику, которая, по–видимому, находилась на месте теперешней церкви Святого Амвросия, был исцелен слепой. Августин наблюдал за происходящим со стороны и узнавал от Моники о всех последних событиях.

Весной 386 года Амвросий читал проповеди, в которых использовал некоторые мотивы из «Эннеад» Плотина. Вообще трудно точно сказать, где и как Августин познакомился с неоплатонизмом. Возможно, именно эти проповеди Амвросия объясняют возникший у Августина интерес к неоплатонизму и очень несущественные различия между неоплатонизмом и христианством в его раннем мировоззрении (Исп. IV, 4; VI, 4). Но, безусловно, у Августина были и другие источники.

Летом 386 года Августин вращался в среде неоплатоников, где он, среди прочих, встретил Манлия Теодора, которому посвятил свое сочинение «О блаженной жизни». Сочинение написано в виде письма Теодору, в котором Августин попутно воспроизводит разговоры, будто бы имевшие место в Кассициаке. Кроме того, с мыслями и сочинениями неоплатоников он познакомился при посредстве священника Симплициана, ставшего после Амвросия епископом Милана (Исп. VIII, 1 и 3–5). Особенно это касается иДей, исходивших от ритора и неоплатоника Мария Викторина, который несколько раньше официально обратился в Риме в христианство (Исп. VIII, 4). Для Августина крайне важно было то, что Викторин, как и он сам, и его друзья, был африканцем.

С Симплицианом у Августина сложились более близкие отношения, чем с Амвросием (Исп. VIII, 2). Непосредственный контакте Амвросием был весьма ограничен. Предста-’ вители римской власти не допускали нарушения социальных порядков. Августин не хотел мешать занятому епископу, и Амвросий, разумеется, даже не подозревал в Августине человека, которому предстоит затмить его в истории Церкви. Амвросий же был для Августина одновременно примером и неженатого аскета, и человека, который без особых колебаний соединял в своих проповедях мысли платонизма и христианства. По–видимому, Августину было нетрудно преодолеть восхождение и узреть истину, о которой платоники постоянно твердили в своих работах (Исп. VII, 17). Он занялся неоплатонизмом. Чтение и дискуссии подкреплялись силой опыта и размышлениями, подтверждавшими истины неоплатоников. Когда Августин пришел к христианству, все это еще было свежо в его памяти. Мистическое прозрение, выразившееся в неординарном, однако неслучайном прикосновении к исти-„ не, связано с верой в присутствие христианского Бога (Исп. VII, 16–23).

Глава 7. Расставание со скептицизмом: личность не подлежит сомнению

Весной и летом 386 года Августин был сильно увлечен платонизмом (Пр. акад. Ill, 18; О блаж. жизни,4). Мир для него стал больше. И внешний, и внутренний. Бог Плотина был активной силой, освещавшей и внешнюю природу, и внутреннюю жизнь. Космос Плотина не был дуалистическим, но рисовал картину непрерывного перехода от света к мраку. Неоплатоники, как и манихеи, проводили границу между светом и тьмой, вечным и преходящим, но они объясняли альтернативы, которые сменяли друг друга на ступенях лестницы. Неоплатонизм всегда подчеркивал постепенные переходы, связывающие конечные точки.

Платоники лучше отвечали на главный вопрос манихеев, чем сами манихеи. Темнота, зло и все преходящее суть не самостоятельные данные, а просто недостаток света, Добра и вечности. Точно также, как страх — недостаток мудрости (О блаж. жизни, 27–28), а глупость — недостаток знаний. Здесь Августин не нашел никаких частиц света. Зато он нашел трансцендентное и невыразимое божество. Кроме того, он должен был принять мир таким, какое тот есть. Учитель мудрости Плотин — это воскресший Платон, говорит Августин, но, разумеется, такое воплощение не нужно понимать буквально (Пр. акад, III, 18).