Читаем без скачивания Тайна персидского обоза - Иван Любенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Солнечный свет едва озарил вход в темное и сырое пространство соляного склада. Штабс-капитан зажег фосфорную спичку и поднес к толстой свече, прилипшей к блюдцу с отбитым краем. Вспыхнув, она осветила стоящие у самой двери весы с гирями, несколько лопат, ржавый лом и нахмуренные лица сопровождающих.
— Вот здесь сундуки и сгружались, — нарушив молчание, объяснил Рыжиков.
— А с чем эти мешки?
— Так с солью, конечно.
«Ну и выжиги, ну и прохиндеи! — пронеслось в голове Ивана Авдеевича. — Надо же, до чего додумались! Соль в сыром помещении намокает и весу набирает. Отсюда — излишек. Вот они с прибытком ее и отпускают… Ладно, будет время, и до вас доберусь!»
— Да, недурственно, господа, недурственно! — многозначительно, с оттенком загадочности повторил ревизор, и эта непонятная двусмысленность насторожила полковника, и по его лицу пробежала едва заметная нервная судорога.
— Разрешите? — Иван Авдеевич взял у Рыжикова свечу и внимательно обошел по периметру хранилище. Каменный пол, усыпанный во многих местах крупной солью, между плитами порос серым мхом. Съеденная грибком штукатурка давно осыпалась и оголила старую каменную кладку с кусками местами оторванного зеленоватого мха. Какое-то непонятное, смутное сомнение одолевало надворного советника и заставляло обходить помещение снова и снова. Он пытался услышать свой внутренний голос, понять, ухватить едва показавшуюся и совсем не ясную догадку, но она, словно маленькая льдина в весеннем половодье, едва появившись, уходила на дно.
— Извольте удостовериться, господин Самоваров, учетная книга с записью, о кой я вам докладывал: «октября, 1-го дня, 1828 года, выгружено 4 сундука под №№ 6, 7, 8, 9 в опечатанном виде из обоза № 3411». А вот дальше: «октября, 2-го дня, 1828 года, в 9 часов 35 минут 4 сундука под №№ 6, 7, 8, 9 в опечатанном виде получены нач. обоза № 3411 п/ком Карпинским Я. С. в целости и сохранности». Так что все в лучшем виде-с.
— Да-да, все понятно. Только вот не ясно: почему вы не указали время получения груза? — осведомился Иван Авдеевич.
— Виноват-с, — поймал на себе укоризненный взгляд старшего начальника штабс-капитан. — В тот вечер уже стемнело, и колокол отбил… дай бог памяти… нет… не помню. Хотя время можно уточнить у доктора Краузе. Насколько я знаю, в лазарете ведется журнал погребений. А в тот день, как раз во время выгрузки этих четырех сундуков, санитары облили госпитальные подводы известью и стали выносить из морга гробы с холерными, укрытые парусиной…
— Что?! — не сдержавшись, громко выкрикнул надворный советник, но сводчатый потолок подвала быстро погасил звук.
8
День ангела
Небольшой пузатый самовар не унимался и все продолжал кипеть. Накаленные мехами угли раскалились докрасна и не хотели остывать. В его начищенном до блеска туловище отражался полный лысоватый господин с редкими засаленными волосами и бритым лицом, одиноко сидевший в столовой полковника Игнатьева. Он тщательно выскреб из розетки остатки липового меда, допил чай, кашлянул, вытер салфеткой рот и, сложив руки, конфузливо огляделся. Убедившись, что он один, мужчина достал из бокового кармана изрядно потертого сюртука серебряную табакерку, размял пальцами щепоть и, вдохнув бобковой смеси, тут же разразился чередой нескончаемых чихов. Промокнув выступившие от блаженства слезы, он тщательно высморкался в застиранный фуляровый платок и нетерпеливо посмотрел на дверь.
Почти в ту же минуту из соседней комнаты показался полковник в архалуке — домашней куртке без пуговиц в цветную яркую полоску. Родион Спиридонович с трудом сдерживал волнение, и на его уставшем лице отражалась перенесенная за последние дни тревога, вызванная страданиями Агриппины.
— Насилу успокоил, — развел руками Игнатьев. — И как долго это может продолжаться?
— Видите ли, господин полковник, страхи, ночные кошмары у рожениц штука, знаете ли, обыденная и вызвана, по обыкновению, предродовыми переживаниями. Но в данном случае мы наблюдаем крайнее проявление волнений и необоснованных беспокойств, выраженных в резкой ажитации мозговых полушарий. Следствием этих расстройств явились слуховые галлюцинации в виде заупокойных могильных голосов, взывающих о помощи. Такое случается…
— Послушайте, доктор, это уже длится почти месяц, и вы никак не можете вернуть Грушеньке спокойствие. Она вот-вот должна родить. Что же нам делать?
— Больше бывайте с ней на свежем воздухе. Полезны пешие неутомительные моционы. На ночь — успокоительные капли. Вот, пожалуйста, сигнатура, — доктор протянул лист бумаги, исписанный карандашом. И, почесав подбородок, неуверенно добавил: — Хорошо бы отвлечь Агриппину Федоровну от навязчивых мыслей, в театр сходить или там, на худой конец, в цирк…
— Помилуйте, сударь, — едва сдерживая гнев, возмутился полковник. — Откуда в этой дыре театр? Вы что, издеваетесь? Вы бы еще променад по петербургской набережной прописали или посещение римского Колизея! — Он на миг смолк. — Однако же прошу извинить меня. Устал я, знаете ли… Вот, соблаговолите принять, — и протянул несколько ассигнаций, стремительно перекочевавших в карман сюртука гарнизонного лекаря.
— Даст бог, все сладится, — перекрестился на образа доктор и в сопровождении хозяина прошел в переднюю, откуда раздалась трель входного колокольчика. Отворив массивную резную дверь, Игнатьев впустил краснощекого, пахнущего свежим воздухом Самоварова и тут же представил:
— Позвольте отрекомендовать — Иван Авдеевич Самоваров. А это — Лисовский Максим Емельянович, полковой врач.
Доктор внимательно, с ног до головы, осмотрел вошедшего, будто собираясь дать заключение о состоянии его здоровья, и, слегка прищурив правый глаз, спросил:
— Смею полюбопытствовать, уважаемый Иван Авдеевич: а грудной жабой вы, случаем, не страдаете?
— Н-не д-дум-маю, — опешил столичный посланник.
— А думать вам, милостивый государь, и не требуется. Просто приходите завтра ко мне в лазарет на осмотр, вот и узнаем.
— Ну, если вы так считаете…
— А вы разве другого мнения? Да у вас лишнего веса пуда два, не меньше!
— Простите, но ведь мы с вами примерно одной комплекции…
— А это, скажу я вам, никакого значения не имеет. Вот представьте себе, сударь, разразилась самая, что ни на есть природная катаклизма: дождь проливной, ветер свирепствует, а по лужам идут двое. У них ни зонтов, ни калош, ни какой-нибудь приличной непромокаемой одежонки. А путь-то долгий. Вот наконец пришли они домой. Оба чайком горяченьким да малиновым вареньицем побаловались. Легли спать. Наутро один здоров-здоровехонек и снова на службу отправился, а другой «кхе-кхе» — кашляет, чихает, и ничто ему уже помочь не может. Так болезный и упокоился навеки. А почему? Да потому, что у всякого организма собственная надобность имеется. Что одному во благо, то другому во вред. Может, его не чаем, а водочкой поить надо было? А? Кто знает? Habent mortalia casum, — подняв вверх указательный палец с отбитым черным ногтем, назидательно выговорил полковой лекарь и тут же перевел: — «Все преходящее подвержено случайностям». Ну да ладно, позвольте, господа, откланяться. — Доктор вышел, спешно раскрывая на улице зонт.