Читаем без скачивания Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг. - Александр Федорович Смирнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всегда острым, болезненным оставался вопрос о законе, о соблюдении норм права, без чего невозможно сохранить стабильность общества, гарантировать не только свободу и права граждан, но обеспечить элементарную безопасность населения. При абсолютистском строе монарх формально является единственным творцом законов. Но на практике реальная власть всегда была в руках «аппарата», как отмечали знатоки старины, полнота принадлежала не государю и даже не боярам, а приказным дьякам, которые могли нелюбый им указ так упрятать, что и Тишайший не мог отыскать нужную ему грамоту. Впервые Россия со всевластием и произволом приказных дьяков как с общенациональным бедствием и прообразом бюрократии столкнулась еще в XVII в.
В России, возможно, острее, чем в других государствах, ощущалась неразрывная связь между укреплением законности и обузданием «приказных», преодолением бюрократических извращений — этого злокачественного «средостения», клином вонзившегося между монархом и народом, нарушая связь государя с его подданными, без которой не может быть прочным державное строение.
Еще в начале XIX в. был поставлен вопрос о необходимости выделения законов в особый, высший ранг государственных нормативных актов; была произведена кодификация накопленного нормативного материала, создан Свод законов, образован законосовещательный Государственный Совет, повышена роль Правительствующего сената. Однако вплоть до реформ 1904–1907 гг. в России отсутствовало конституционное понятие закона. Основным формальным признаком закона в государственном праве XIX в., как правильно отмечали юристы (Н. М. Коркунов, Н. И. Лазаревский), оставалось «высочайшее утверждение», включая и устное повеление монарха. При этом такие аспекты законотворчества, как законодательный почин, форма нормативного акта, участие в его подготовке Государственного Совета, Кабинета министров, а в его издании — Сената и другие аспекты на практике не принимались во внимание. Правоведы делали попытки для укрепления законности выявить существенное различие между законом-актом, одобренным Государственным Советом, утвержденным царем, изданным Сенатом, с одной стороны, и высочайшим указом императора или устным его повелением — с другой. На практике соблюсти подобное формальное разграничение между законом и повелением императора было чрезвычайно трудно.
Нарастание в обществе требований о создании высшего органа народного представительства, преобразования Государственного Совета с наделением его законодательными правами было не в последнюю очередь связано именно с осознанием пагубности беззакония, с размыванием самого понятия «закон», растворением его в потоке волюнтаристских распоряжений.
Этот застарелый недуг («размывания законов») русской государственной жизни не был преодолен и в конституционный период нашей истории.
Конституционные реформы, которыми ознаменовалось начало XX в., с одной стороны, были подготовлены всем ходом русской жизни; они вызывались потребностями экономики, социально-классовыми сдвигами, эволюцией государственно-политических структур, развитием духовной культуры, влиянием европейского, позже и японского (революция Мейдзи) опыта. С другой — громадную роль в создании условий для их проведения сыграла позиция интеллигенции, ее элитарных, высших слоев, все более прочно враставших в правительственные структуры. Российская интеллектуальная элита, воспитанная на европейском Просвещении, говорившая по-французски, получившая образование в немецких университетах, помешанная на английском парламентаризме, страстно желала заполучить те же политические права, играть ту же роль в государственной жизни, которую уже имели европейские их коллеги.
Падение крепостного права, образование земств и городского самоуправления, судебные уставы 1864 г. — отмена рекрутчины, предоставление личной свободы 50 млн бывших крепостных крестьян — открыли новую эпоху в русской истории, постепенно создавая условия для будущего конституционного строя.
Решающую роль в конституционных преобразованиях сыграл революционный фактор, давление освободительного движения заставило правительство, вопреки желанию, проводить реформы. Известный тезис, что реформы являются побочным продуктом классовой борьбы, реформы — «это не более как недозревший плод революции» (Л. Троцкий), оказал огромное влияние на общественную мысль, отразился в историографии. Не отрицая роли революционного фактора, нельзя не заметить, что в связке «революция» и «реформа» имеет место их обоюдное воздействие.
Русская история полна примеров негативного воздействия фактора политического радикализма, особенно крайнего экстремизма, на весь ход общественного развития и особенно эволюцию государственных высших властных структур. История не подтверждает расхожие мысли, что угнетение справа — это реакция, а насилие слева — это прогресс. Бывает и наоборот, когда насилие, левый радикализм порождает общенациональные трагедии или надолго «подмораживает» страну. Не уходя слишком далеко вглубь веков, можно указать, например, что восстание декабристов окончательно похоронило конституционные проекты, подготовленные при Александре I, что восстание 1830 г. в Царстве Польском смело польскую конституцию 1815 г., дарованную полякам Александром I; что убийство Александра II в день утверждения им проекта преобразования Государственного Совета, включения в его работу выборных от земств и городов на тридцать лет отодвинуло конституционные преобразования. Наконец, в исследуемый период проявление этой роковой тенденции видно в убийстве министра внутренних дел Сипягина, и как раз в начале его работы по подготовке закона о создании Государственной Думы. Реализация этого замысла императора Николая II была отодвинута по меньшей мере на два-три года и проходила уже в экстремальных условиях. К сожалению, эта тенденция проявилась и в более позднее время вплоть до наших дней. Полагаю, что этот срез истории, а именно — анализ негативной роли революционного фактора в законотворческом процессе, заслуживает специального изучения.
Говоря об условиях, истоках, предпосылках конституционных реформ начала века, нельзя не отметить, что ярким проявлением связи времен, влияния Великих реформ 1860-х гг. является то обстоятельство, что ведущую роль в этих преобразованиях, в создании и деятельности Государственной Думы и нового Государственного Совета играли лица — создатели конституционных проектов 1860–1870-х гг. (П. П. Семенов-Тян-Шанский, С. А. Муромцев, Д. М. Сольский, И. Л. Горемыкин, В. К. Плеве и др.). И конечно же, не случайно появление в истории Думы сыновей известных славянофилов — Хомякова, Самарина, Трубецких и Долгоруких.
Конституционные преобразования, естественно вытекающие из всего хода русской истории, проходили, однако, в экстремальных условиях — в обстановке общенационального кризиса. Роковую роль сыграла война с Японией — тяжелые поражения, неожиданные и оскорбительные для чувства национальной гордости великой нации, обострили ситуацию, подорвали престиж власти и создали ситуацию, когда просто не находилось оптимальных решений для выхода из общенациональной трагедии. Сложившуюся ситуацию хорошо выразила тогда возникшая, жизнью порожденная ленинская формула: «низы» не хотят, «верхи» не могут жить по-старому.
Параллельно с революционными токами общественной жизни реформаторы во главе с императором шли порой по бездорожью, перепаханному в первые десятилетия XX в. взрывами японских фугасов.
Несомненно, существует не просто хронологическая близость, но и глубинная связь между двумя потоками событий: с одной стороны, Порт-Артур, Ляолян, Мукден, Цусима, а
