Читаем без скачивания Абсолютная альтернатива - Илья Тё
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В сложившейся ситуации Протопопов выигрывал по сравнению с любыми другими потенциальными вариантами. Он УЖЕ был министром и, значит, хотя бы оставался знаком со структурой и функциями министерства. В качестве «товарищей министра» и руководителей департаментов были поставлены его люди, и значит, ему не придется перед подавлением выступления ломать голову над кадровыми вопросами, как приходится сейчас это делать мне. При полном отсутствии других кандидатов на кресло министра внутренних дел уже одно это служило достаточным аргументом, чтобы не менять его на скаку.
Махнув рукой, я продолжил подъем по лестнице, решив оставить Протопопова — не из доверия, а от элементарной безысходности. Смешно, но в гигантской России я не знал никого, кто был бы способен в ближайшие дни и часы сменить ублюдка на его месте. И все же…
Забастовки в Петрограде начались точно двадцать четвертого февраля, в день, когда я выезжал из столицы. Еще гремела музыка в Зимнем, и Николай со своими домашними изволил ужинать в парадной столовой, а тучи уже сгущались, лавочники переписывали ценники в магазинах, а фабриканты составляли черные списки для массовых увольнений. Аристократы, дымя сигарами и посасывая вино, трепались в своих салонах о необходимости социальных преобразований, а думцы, должно быть, в предвкушении потирали руки. И обо всем этом Протопопов знал.
Не представляю, на какие жертвы пришлось пойти фабрикантам, чтобы объявить массовые локауты. Чтобы решиться на такой шаг, владельцы заводов и фабрик должны получить очень сильные гарантии компенсации, чтобы в разгар войны решиться сорвать фронтовые поставки. В дело как минимум были замешаны миллионы рублей, а может, даже и дойчмарок. А может, я неуютно поежился — и фунтов стерлингов. Последнее предположение, кстати, не являлось таким уж и смешным. При последнем визите союзники показали, что недовольны моей настойчивостью в вопросах турецких проливов, и сейчас, вполне вероятно, пытались найти замену несговорчивому монарху.
О введении карточной системы и милитаризации крупных заводов речь шла уже давно. На неоднократные замечания Николая министры постоянно докладывали, что «дело движется». Обвинять их в сознательном уклонении от введения карточек и отказе от национализации заводов, действительно, было невозможно. Россия в 1917 году оставалась единственной воюющей державой Европы, где хлеб свободно покупали в магазинах, а не получали по карточкам согласно установленной норме. При любом раскладе это следовало считать плюсом, а не минусом правительственной политики. Я был шокирован, когда узнал, но дело обстояло именно так! В Германии и во Франции уже давно жили впроголодь, и только в богатейшей России народ покупал продукты без каких-либо ограничений. События последних трех дней как будто являлись карой за относительно хорошее по сравнению с прочими странами состояние экономики. Эта истина казалась вывернутой наизнанку, казалась полной, неописуемой глупостью, она противоречила логике — но оставалась фактом. Самое лучшее обеспечение продуктами во время войны привело к событиям, грозящим уничтожить страну.
Наконец мы с Фредериксом поднялись в комнату, и измотанный навалившейся работой связист протянул мне телефонную трубку.
* * *Разговор с министром полиции звучал странно и угрожающе. Он произвел на меня впечатление гораздо худшее, чем недавняя «скромная» перепалка с начальником Штаба и сопливые рыдания начальника гарнизона. Обычно сдержанный розовощекий толстяк Протопопов чудовищно преобразился. Знакомый голос его казался неузнаваем. Куда делся этот привычный заискивающий тон сановника и лизоблюда?
Вальяжные, успокоительные нотки его доклада как будто гладили меня по голове — словно дурного полуслепого щенка. Я оборвал министра самым решительным образом:
— Несете чушь, Александр Дмитриевич. И Хабалов, и министр Беляев уверены в том, что беспорядки спланированы заранее и подготовлены Государственной думой, — заявил я прямо, стремясь услышать его реакцию. — Зная факты, сомневаться в этом может только полный кретин. Нити заговора, как я понимаю, тянутся к политическим союзам, сумевшим перетянуть на свою сторону купечество и фабрикантов.
— Это так, Ваше Величество, — произнес он совершенно обычно.
От такого заявления меня чуть не перекосило.
— Что именно вам известно? — почти прорычал я в трубку.
— Ничего особенного, — ответил министр ровным голосом, в котором не дрогнула ни одна нотка, — о возможном заговоре мне докладывали очень давно. Дважды я докладывал о нем Вашему Величеству лично. Примерно месяц назад, 27 января сего года, я имел свидание с начальником отделения полиции по охране общественного порядка, руководителем службы тайных агентов генерал-майором Глобачевым, который докладывал мне о том, что Гучков и прочие лидеры Думы готовят государственный переворот. Авангардом движения Думы является рабочая группа военно-промышленного комитета Думы, ответственная за снабжение армии и тыла продуктами питания, а также за связь с крупнейшими фабрикантами. Заговор готовился почти открыто и носил, как мне казалось, чуть ли не театральный характер. Аристократы, думцы и богатейшие заводчики просто щеголяли друг перед другом свободой нравов и воззрений, собираясь в салонах, роскошных квартирах, балах и дорогих ресторанах — все это выглядело несерьезно. Глобачев тем не менее настаивал на немедленном аресте всех членов рабочей группы думского комитета, ибо, несмотря на несерьезность заговора, в нем участвовали очень известные люди, с огромными капиталами и влиянием. Мы, однако, не стали ничего делать, поскольку арест лидеров сделал бы невозможными добрые отношения с Думой и…
— Да в своем ли вы уме, Протопопов? — взорвался я. — И вы смеете спокойно об этом докладывать? Да я немедленно отдам приказ Хабалову арестовать вас и повесить в ближайшей подворотне!
На том конце провода выдержали укоризненную паузу и пояснили:
— Запрет на аресты исходил от вас, Государь… — Казалось, мой министр был искренне сконфужен. — Глобачев обладал информацией о заговоре благодаря показаниям одного из армейских офицеров с Кавказского фронта. Перед тем как серьезно планировать переворот, отдельные члены думского комитета, уполномоченные остальными, посетили Тифлис, где встречались с любимцем армии, вашим родным дядей, генералом от кавалерии, Николай Николаевичем Романовым. То был не заговор Думы, Ваше Величество; в деле запутаны по меньшей мере шестнадцать Великих князей. Прибыв в Тифлис, посланцы вели почти открытые переговоры о замене Вашего Величества на престоле на Николай Николаевича. Переговоры велись от лица Гучкова и князя Львова — лидеров думских союзов. Николай Николаевич, как известно, отказался от трона — остался верным присяге. Однако если бы мы начали раскручивать нить, то уже одно участие в таких переговорах оказалось бы чревато для вашей Семьи потерей престижа. Николай Николаевича пришлось бы…
— Отставить, — подавленно прошептал я. — Значит, я сам запретил аресты… Вы правы, закончим на этом.
Министр, явно обрадованный завершением разговора с венценосным начальством, попрощался со мной и немедленно отключился. Беседа, которую я ожидал почти четыре часа, окончилась совершенно безрезультатно.
У меня просто не осталось физических сил на продолжение драки. Голова раскалывалась, ни слушать доклады, ни разговаривать по телефону, ни перечитывать телеграммы я был уже не в состоянии.
И все же кое-что мне следовало сегодня сделать во что бы то ни стало.
Подозвав Воейкова, я продиктовал самодержавную волю сегодня в последний раз. После обработки офицером канцелярии штаба она звучала дословно так:
«Циркулярно, всем государственным учреждениям и фронтам.
На основании статьи 105-й Основных государственных законов повелеваем:
Государственную Думу распустить с назначением времени созыва вновь избранной Думы не позднее апреля 1917-го года. О времени числа производства новых выборов в Государственную думу последуют от нас особые указания.
Николай».Содержание телеграммы стало известно в Таврическом уже через десять минут.
Представительного органа в России более не существовало.
Любое обращение любого депутата к народу отныне являлось не легитимным.
Любое обращение любого депутата к толпе отныне можно было квалифицировать как измену.
Не знал я лишь одного — получив царскую телеграмму, Совет Думы, как и происходило при реальном Николае в реальном историческом Феврале, постановил не расходиться и оставаться на своих местах.
Именно с этой секунды хаотическое восстание масс превратилось в настоящую революцию!
