Читаем без скачивания Минута пробужденья (Повесть об Александре Бестужеве (Марлинском)) - Эмиль Кардин

Он не притронулся к взятым из спальни записям, которые делал с дорассветного часа. Все крест-накрест зачеркнуто двенадцатью строками, сочиненными в час, когда он парил в эмпиреях, ожидая чьих-то восторгов и угадывая чье-то озлобление.

Бестужев всматривался в листок, полировал ногти; внутри вздымался тяжелый вал.

Строки звали не к дуэли на перьях, не к журнальному единоборству. От них веяло картечью и кровью, они беспощадно скрепляли братство.

Он ни о чем не забывал, даже подхваченный пестрым вихрем, обремененный служебным долгом, поглощенный альманахом. В моменты отвлечения подспудно ждал: вот сейчас… Торопливо исписанные страницы; обгрызенные перья полетят в пылающий камин, в корзину с мусором. Грядет не угадываемое.

Лучше других Рылеев понимал Бестужева, ценил его, снисходил к слабостям. Но сейчас сам подал сигнал, не отделяя своей участи от бестужевской.

Александр никогда не думал о Рылееве с такой нежностью, никогда не был так готов к его зову и — настолько захвачен врасплох.

— Барин ждут к завтраку.

Помедлив, слуга, мявшийся в нерешительности возле двери из сеней, повторил:

— Ждут.

Ладно скроенный парень, кудрявый и курносый, в сапогах, пахнущих ваксой, из доверенных слуг Кондратия.

— Снег бы с сапог счистил. Лужа натекла… Передай Кондратию Федоровичу: барин благодарит, уже позавтракал. Ступай!

Дьявольски хотелось есть. Что такое пара яиц всмятку да чай с бисквитом для человека его телосложения! У французов спопугайничали — «завтрак должен возбуждать аппетит». Для русского организма самое верное — досыта наесться с утра, как матушкой заведено.

В любое бы утро Бестужев побежал к Рылеевым. Там известны его гастрономические вкусы, на столе обязательно будут соленые огурцы, оливки, каперсы, груздья… Но сегодня каждому лучше завтракать в узком семейном окружении. Тем более Кондратию и Наталье Михайловне; в этот год, после мучительных испытаний, они словно заново узнавали друг друга.

Александр подумал о воскресном обеде в «бестужевском гнезде» на Седьмой линии Васильевского острова. Сам он не позвал бы Кондратия на этот обед. Не измена дружбе. Но надвигавшееся подкатывало вплотную, неумолимо очерчивая круг возле каждого.

Бестужев, дернув шнур, раздвинул шторы. Солнце не проникало в кабинет. Но, вопреки мохнатой изморози на внешнем стекле, сделалось столь светло, что он подул на свечи. Сладковатый чад от фитиля плыл по комнате.

Отодвинул тонкий листок со стихотворением. Корректурные оттиски — Сомову, невелик труд; подписать успеется завтра, все равно по воскресеньям типография не работает. Но между сегодня и грядущими днями — пропасть.

Наводя через нее мост, Бестужев одержимо отдался новому занятию. Ни линейки, ни картона под рукой не оказалось, в ход пошла недавно исписанная, а теперь перевернутая чистой стороной бумага. Сгодились детские занятия рисованием, уроки в Горном корпусе, дорожный опыт адъютанта, когда чертеж составляется в карете, в чистом поле, в седле.

Рылеев сетовал: нет карты Петербурга, планов Зимнего дворца. Бестужев отговаривался: царская семья — не иголка в стоге сена, понадобится — найдем…

Глупо, легкомысленно. Необходимы планы дворца и города. Это ведь он сам ошеломил всех: «Можно и во дворец забраться». Ошеломил и зашагал дальше.

Время брошенных на лету словечек миновало. Нужен внятный план. Вообще, нужна внятность. Идея пленила высотой и ясностью. Но стоило подвергнуть ее обсуждению, и ясность убывала…

Теперь это уже давнее. А было вот как.

Вышла первая «Полярная звезда». Воодушевление плескало через край, Бестужев велеречиво рассуждал о всеобщем усовершенствовании и натолкнулся на холодноватую усмешку Рылеева. Альманаху, пусть в нем печатаются гении из гениев, не преобразить народную жизнь.

«Народную?» — вскинулся Бестужев.

«Неужели наша мысль не идет далее дворцов, гостиных, парадов!..»

Подобный наклон — не полнейшая для Бестужева неожиданность. Что-то близкое улавливалось у папеньки, в его трактате и прожектах. Брат Николай не делал секрета из сравнения российских порядков с европейскими, не скрывал восхищения революционными взрывами. Торсон выше всего ставил британскую конституцию.

Александр Бестужев и сам умел подмечать нелады там, где принято обнаруживать гармонию. Менее всего наблюдал ее, странствуя по российским дорогам. Однако способность видеть, сострадать людской беде не обязательно побуждает к общественному деянию. Достаточно благотворительности, нелицеприятной правды, брошенной в пустые глаза сановника. Жертвователь и правдолюбец горд своей широтой и отвагой, оставаясь рабом закоснелого порядка вещей.

Нужны недюжинные душа и ум, решительное самоотвержение, дабы по собственной воле в корне изменить свою роль. Отныне ты не краснобай — распространитель крамольных анекдотов, но деятель, рискующий свободой и жизнью.

Так развивал свои взгляды Рылеев, когда вместе с Бестужевым возвращался после собрания в «ученой республике».

Все сильнее жестикулируя, Рылеев замедлял шаг, а то и вовсе останавливался. Бестужев, свесившись над оградой моста, смотрел вниз. В мертвенном свете белой ночи Фонтанка несла прутья, листья, клочья сена. В тени, падавшей от моста, вода казалась неподвижной. Выйдя из мрака, река возобновила свой бег.

Бестужев начинал догадываться: Кондратий ведет разведку, это не единоличный его почин, за ним какие-то люди.

Клонящиеся к перевороту идеи Рылеева не слишком разнились от того, о чем Бестужев говаривал с Николаем и Михаилом, о чем шумели в собраниях Вольного общества, на «литературных четвергах».

«Что должно воспоследовать за словами? — Бестужев, не снимая рук с перил, обернулся к Рылееву. — Не действовать — грезы останутся грезами».

Рылеев сказал, что действия ждут своего срока. Александру почудилась обидная уклончивость. Если Рылеев склонен к ней, следовательно, он, Бестужев, неверно определил степень взаимной доверительности. Пожаловался на ночную сырость и предложил быстро двинуться домой.

Он проглотил застрявшую в горле досаду. Кто-то додумал не додуманное им. Другие проделали умственную работу, которую надлежало ему самому довести до конечной точки, а доведя, решиться на следующий шаг, ведущий к действию.

Теперь Бестужев видел: действие намечено и неотвратимо. Уклончивость Рылеева — верное тому подтверждение.

Что ж, он не из тех, кто ждет у моря погоды. Сегодня к нему еще приглядываются, пробуют на зубок, но завтра… Завтра все, кому надлежит, увидят его решимость, удостоверятся в напрасной применительно к нему осторожности. Он делом докажет свою верность «духу времени», о коем многозначительно упомянул Кондратий.