Читаем без скачивания Отдых у моря - Наталья Парыгина

Сама? А в самом деле… Да, так она и сделает. Пусть Костя остается с Николкой в сухой квартире, а она отправится за билетами сама. Она виновата, она и будет отдуваться за свой промах. Пусть она промокнет, заболеет, умрет — это неважно. Зато Костя не сможет ее упрекнуть за промокший пиджак. Его пиджак останется сухим.

Приняв это мужественное решение, Люся отбросила оба одеяла и стала выбираться из продавленной кровати, которая, разумеется, отчаянно заскрипела. Спал, нет ли Костя, но музыка кровати заставила его открыть глаза. Он увидел, что Люся поспешно одевается и услышал, что за окном с неиссякаемым изобилием хлещет дождь. Костя хотел спросить, сколько времени, но вспомнил о ночной ссоре и не спросил. Он встал, взял со столика часы и посмотрел. Было половина седьмого.

Собственно, спешить было некуда, поскольку у Кости тридцать восьмая очередь. Если даже кассир приедет ровно в семь, его очередь подойдет не раньше девяти. Возможно, и дождь к этому времени перестанет или хотя бы немножко ослабеет. Так что можно до девяти лежать.

Люся надела юбку и две кофты, одна на одну, и теперь, стоя перед зеркалом, причесывалась. Костя был заинтригован. Куда это она собирается? В кафе? Черт с ним, с кафе, в такую погоду. Есть хлеб, есть кусок шпига, вполне можно обойтись.

Когда Люся открыла чемодан и стала отсчитывать деньги — много денег, явно не на завтрак, Костя не выдержал.

— Куда ты собралась? — спросил он с наивозможнейшей холодностью.

— Иду за билетами, — таким же тоном отозвалась Люся.

— Ты?

— Да, я.

— Тебя же нет в списке! — злорадно проговорил Костя, разгадав эволюцию Люсиных душевных переживаний, которые привели ее к такому решению.

Люся взглянула на Костю с такой растерянностью и беспомощностью, что к его сердцу против воли прихлынула жалостная волна. При других обстоятельствах он непременно принялся бы утешать и успокаивать Люсю. Да, раньше он был таким слюнтяем, что ласкал и успокаивал жену даже когда она бывала виновата. А, мало ли что было раньше! Жизнь есть жизнь, с годами человек становится мудрее.

— Но разве мне нельзя в твою очередь? — спросила Люся.

— Нельзя. Сегодня будут пропускать по паспортам.

Люся села на табурет и опустила руки. Она, бедняжка, всегда вот так, если у нее неприятность, сядет, опустит руки, сгорбится, такая маленькая, родная Люська. «Ладно, Люсенька, не волнуйся…» Костя чуть не произнес эти слова вслух, но успел все-таки осадить себя.

«Люсенька, не волнуйся!» Безмозглая чурка! Отправила плащи, а теперь я должен идти в одном пиджачке под этакий дождь и добывать себе воспаление легких. Ей-то что: она останется дома, под крышей, ей наплевать на меня, она сама ночью сказала, что ей на меня наплевать. Ладно, пусть живет одна, посмотрю, как она будет жить без меня.

— Ты не опоздаешь?

Ну вот. Вечно она боится опоздать. Раньше Костя просто посмеивался над этой ее слабостью, не понимая, какая это отвратительная черта. Постоянно торопится, дергается сама, дергает его. Ведь ясно, что минимум два часа пройдет до тридцать восьмой очереди. Впрочем, ладно. Если ей так не терпится выгнать его под дождь, он пойдет. Немедленно пойдет! Без чаю. Без завтрака. Может быть, он простудится, вымокнув до нитки, попадет в больницу и хотя бы там отдохнет от семейного ада.

Костя встал и принялся торопливо одеваться. Он молча принял деньги, которые протянула ему Люся, пересчитал, положил в свой паспорт и сунул все в карман. Покосился на хлеб, хотел отломить корочку и пожевать, но почувствовал, что это внесет какой-то диссонанс в настроение мрачной обреченности, какое сейчас выражалось всем его поведением. Он только сказал:

— Я пошел…

И сделал три шага к дверям с таким видом, с каким ступает на эшафот человек, решивший умереть достойно.

— Костя! — умоляюще окликнула его Люся.

Он молча обернулся, поглядел в страдающее лицо жены… бывшей жены, сухо спросил:

— Плацкартные или купейные?

— Лучше плацкартные, — сказала Люся, — зачем тратить лишние деньги!

— Ладно, — буркнул Костя.

Он взглянул на безмятежно спящего Николку и нырнул в дождевой поток.

16

Глядя ему вслед, Люся, казалось, чувствовала холодное прикосновенье дождевых струй. Она подошла к двери, и дождь теперь в самом деле брызгал ей на руки и на лицо. Это было очень неприятно, но Люся терпела. «Косте хуже, — думала она. — По какой дороге он пойдет — по улице или по берегу?» Она увидела, что Костя свернул налево. Значит, по берегу.

Надо было умыться, но пройти до умывальника под таким дождем Люся не посмела. Ей пришла в голову удачная мысль: умыться прямо под дождем. Она так и сделала, только не удалось почистить зубы.

Очень хотелось есть. Однако Костя ушел не евши, и Люся решила тоже терпеть голод. Она легла на кровать и стала смотреть в открытую дверь на дождь.

Ей представился Костя, как он идет пустынным берегом моря, до нитки промокший, а волны с ревом набегают на песок, точно выискивая жертву. Но Костя не замечает бушующего моря, он поглощен своими переживаниями. Он, наверно, уже раскаивается, что ночью был так груб с ней. Но теперь ничего нельзя поправить. Тем более что и она была груба. Море все-таки разбило их жизнь. Если бы не этот трехдневный шторм, возможно, все было бы иначе.

Люся вздохнула. «Как он будет жить один? — сокрушенно подумала она о Косте. — Он такой непрактичный. Будет ходить в неглаженных сорочках и голодный…»

Николка заворочался на раскладушке, прервав жалобные Люсины мысли. Люся знала, что сейчас он проснется, уже проснулся, вот потрет кулачками глаза и откроет их. Верно. Потер и открыл. Посмотрел на Люсю, улыбнулся. Перевел взгляд на пустую Костину кровать.

— А где папа?

Люся чуть не заревела от его вопроса. Она хотела сразу сказать сыну: «У тебя нет папы», — но не сказала. Лучше потом, в Москве.

— Папа ушел за билетами.

— В кино?

— Нет. На поезд.

— Ой, какой хороший дождь! — воскликнул Николка.

Есть такой счастливый и глупый возраст, когда человек может радоваться даже несчастьям. Этот дождь принес им несчастье — ей, и Косте, и Николке. Может быть, больше всего Николке.

— Мама, я есть хочу, — сказал Николка.

Люся занялась домашними делами. Она с порога умыла под дождем Николку, отрезала ему хлеба и сала и, галопом обежав дом, заскочила в сени, чтобы вскипятить для сына чаю. Но с чаем вышла осечка: в керогазе керосину не было, а бачок с керосином вместе с воронкой стоял под дождем, через воронку в него натекла вода, и смешанный с водой керосин не горел. Люся опасалась давать сыну некипяченую воду и вернулась к нему, без толку промокнув под дождем.

— Где чай? — спросил Николка.

— Чаю нет, — виновато сказала Люся.

— Я пить хочу.

— Потерпи. Дождь перестанет, я схожу за керосином.

— Я не хочу терпеть, — капризничал Николка.

— Замолчи сейчас же! — прикрикнула Люся.

Николка еще покапризничал и замолчал, но не потому, что послушался мать, а потому, что его одолела икота. Люся пробовала напугать сына, она слышала, что это помогает от икоты, но, когда она внезапно кричала у него за спиной: «Перестань икать!» — Николка не пугался, а пугать его более действенно Люся боялась: как бы не стал заикаться.

Время тянулось несносно медленно. Люся посмотрела на часы — только половина восьмого. Она почитала Николке вслух «Старосветских помещиков», опять посмотрела на часы, потом поднесла их к уху. Дождь шумел, и море шумело, так что тиканья часов нельзя было услышать, даже если они и шли. Было без десяти восемь.

— Читай! — потребовал Николка.

Люся завела часы и стала дальше читать ему «Старосветских помещиков».

Прошло полчаса. По Люсиным часам полчаса, но что-то не очень она им верила. Неужели полчаса — это так долго? Когда же придет Костя? И нет ни капли вина, чтобы ему согреться. Надо хотя бы приготовить сухую одежду.

Люся выдвинула из-под кровати чемодан, достала трусы, тенниску, парусиновые брюки, расстелив их на столе, разгладила ладонью. Ничуть они не стали от этого лучше. В Москве Люся ни за что бы не позволила Косте надеть такие мятые и грязные брюки. Но здесь не Москва. Ничего, по крайней мере, сухие.

Николке надоели «Старосветские помещики», он больше не требовал, чтобы Люся читала дальше. Он отломил кусок хлеба, намочил под дождем и лепил из него собачку, не мешая матери предаваться размышлениям.

«Все нет и нет, — думала Люся о Косте, — почему он не идет так долго? Сейчас не меньше десяти часов. Может быть, даже одиннадцать. А касса открылась в семь. Тридцать восьмая очередь. Но ведь многие вчера не пришли на перекличку, значит, его очередь ближе. Он давно должен получить билеты. Но почему его нет? Пережидает дождь? Нет, он все равно весь мокрый, промок, когда шел туда…»