Читаем без скачивания Так кто же развалил Союз? - Олег Мороз

Наконец — последний телефонный звонок: все танки вошли на территорию гарнизона. Всеобщее расслабление.

После говорили, что это были не танки, а «танкетки», легкие танки, «танки для перевозки десанта»…

− БТРы, БМП? — спрашивал я.

− Нет, это была гусеничная техника.

Если судить по грохоту, так оно и было. После были получены более точные сведения: в ночь с 23 на 24 марта 1990 года через Вильнюс прошла колонна БМД (гусеничные боевые машины десанта) — полк воздушно-десантных войск. Таксист, отвозивший меня в гостиницу в шесть утра, показал мне маршрут, по которому прошла колонна неподалеку от здания Верховного Совета. В одном месте этот маршрут пролегал под мостом, что, без сомнения, усиливало грохот.

…Четыре часа ночи. В приемной Ландсбергиса, где я упорно продолжаю сидеть, появляется долговязый парень, в рубашке, без пиджака, и говорит, обращаясь неизвестно к кому:

− Я работаю в газете «Эспрессо». Моя газета начинает печататься через два часа. Мне нужен комментарий президента по поводу танков.

Ядвига грудью загораживает вход в кабинет:

− В данный момент председатель занят. Он работает. Он думает. — Она указывает пальцем себе на голову. — Он пишет ответ Горбачеву. Это очень важно. Ему нельзя мешать.

− Но моя газета не может выйти без комментария президента! — как от физической боли, стонет корреспондент.

Кто бы мог подумать еще месяц назад, что без нескольких слов литовского профессора-музыковеда, специалиста по Чюрлёнису, не сможет выйти одна из крупнейших газет Италии?

− Возьмите комментарий у Прунскене, — советую я итальянскому коллеге. — Она тоже фигура, премьер-министр. Она более доступна. Вас не уволят…

Его лицо мгновенно светлеет.

− О-кей! — воодушевленно вскрикивает он и бросается вон из приемной.

Кто отдал приказ продемонстрировать Литве «железный кулак»? Не уверен, что Горбачев. Но он, надо полагать, и не был против. Если бы был, такое не могло бы случиться. Это его обычная манера в те мятежные годы — самому оставаться как бы в стороне, в тени, но и не препятствовать силовым попыткам остановить распад Союза.

25 февраля, за две недели до объявления («восстановления») Литвой независимости помощник Горбачева Анатолий Черняев записал в своем дневнике:

«На Политбюро в силовом духе, с позиций «единой и неделимой» (так прямо Воротников, например, и произносит) обсуждался вопрос об отделении Литвы, о Союзном договоре. И Горбачев говорил в унисон с Лигачевым, Рыжковым, тем же Воротниковым. Словом, происходит отрыв от реальности, который грозит тем, что останется один аргумент — танки (вот он, «момент истины»! — О.М.)

…У Горбачева, по моим последним наблюдениям, утрачено чувство управляемости процессом. Он, кажется, тоже «заблудился» (любимое его словечко) в том, что происходит, и начинает искать «простые решения» (тоже любимый его термин)».

ЛИТВА УХОДИТ ПЕРВОЙ

Итак, формально распад СССР начался 11 марта 1990 года, когда Верховный Совет Литовской Советской Социалистической Республики принял Акт о восстановлении независимости Литвы. С ее независимостью покончили летом 1940 года, когда она мсчезла во чреве Советского Союза.

Теперь другие республики выжидательно смотрели в сторону Вильнюса: сумеет ли он устоять под напором Москвы? То, что напор будет, и нешуточный, никто не сомневался.

…24 марта 1990 года. Конец ночи — начало утра. Я продолжаю дежурить в приемной председателя Верховного Совета Литовской Республики (уже не Советской и не Социалистической).

Ландсбергис вышел из кабинета где-то без двадцати пять, отдал Регине на перепечатку листок, исписанный мелким почерком, — ответ Горбачеву по поводу регистрации добровольцев, которые могли бы в случае необходимости принять участие в охране общественного порядка.

Я тут же пристроился к нему:

− Я думаю, мое время наконец наступило?

Он кивнул мне с готовностью. Было примерно без двадцати пять. Думаю, немного еще найдется случаев, чтобы государственный деятель беседовал с журналистом в такую неурочную пору.

− Я только что написал телеграмму Горбачеву, — сказал Ландсбергис, — никаких вооруженных формирований у нас нет; танкам, которые подъезжают к столице Литовской Республики, здесь делать нечего. Зачем столько танков? Им достаточно прислать сюда тридцать автоматчиков и они захватят здесь всё и вся. Мы ведь не будем оказывать сопротивления.

Позже, к моменту январской бойни 1991 года, его точка зрения насчет сопротивления несколько изменится…

Мы сели беседовать в его кабинете возле письменного стола. На свету бросилось в глаза его лицо бледно-серого цвета, опухшее от бессонницы. На вопросы он сразу же стал отвечать кратко и жестко.

Вообще, когда имеешь с ним дело, поражает контраст между двумя его обликами — обликом мягкого, вежливого, воспитанного интеллигента, типичного профессора-гуманитария, я бы даже сказал профессора старого, классического типа, какие остались разве что в литературе, и жестким, железным, железобетонным обликом политика, возглавившего борьбу своего народа за свободу, борьбу, начатую в весьма неблагоприятных, если не сказать — безнадежных условиях. Именно такой мягкий интеллигент был передо мной все долгие часы, пока я ожидал приема у него, когда он все ходил и ходил мимо меня, и все извинялся, извинялся — и словами, и мимикой, и жестами. Второй же совершенно неожиданно предстал передо мной здесь, за дверями кабинета, когда я стал задавать ему вопросы.

Эти вопросы — страницы четыре на машинке — я передал Ландсбергису еще днем. Речь в них шла главным образом о том, правильный ли путь они избрали двенадцать дней назад, 11 марта. Я совершенно искренне признавался, что у меня на этот счет имеются кое-какие сомнения — правильно ли это с ТАКТИЧЕСКОЙ точки зрения, правильный ли выбран момент для провозглашения независимости. Хотя само право литовского народа на независимость, конечно, бесспорно. Не знаю, успел ли он эти вопросы заранее просмотреть, но как только я прочитал по бумажке первый вопрос (где как раз и говорилось о моих сомнениях), я тут же почувствовал, что между нами возникла какая-то стена, появилась какая-то сила взаимного отталкивания. Доброжелательное до той поры лицо председателя сделалось непроницаемым, глаза — какими-то неприязненно стеклянными. На мой длинный вопрос о том, как все-таки он считает, правильно или неправильно они поступили, не испытывает ли и он по этому поводу сомнений (в конце концов всякому человеку свойственно сомневаться), он ответил коротко, одной фразой:

− На мой взгляд, мы все сделали правильно.

Я возразил, что, по-моему, они все-таки действуют в духе революционеров и бунтарей прошлых времен. Мне же кажется — и хорошо бы, чтобы это стало общим правилом, — что лучше идти путем эволюционным. В данном случае это путь переговоров, использование закона о выходе из Союза, над которым в ту пору завершалась работа.

На это Ландсбергис отрезал, что данный закон их не касается:

− Мы не являемся членами Союза. Мы не входили в Союз — мы были захвачены, аннексированы. И нам нечего впутываться в ложную ситуацию. Тем более, что этот закон предусматривает такие условия, что никому и никогда по этому закону не выйти из Союза.

Я спросил Ландсбергиса, осознает ли он, что своими действиями загоняет Горбачева в угол.

− Это не я — это товарищ Сталин его загнал, — был ответ. — Это товарищ Сталин поставил всю вашу страну в очень скверное положение. Мы же хотим помочь этой стране отмежеваться, освободиться от этого преступного наследия.

Я разъяснил, что я имею в виду, говоря, что он и его соратники загоняют Горбачева в угол. Согласиться с отделением Литвы в том варианте, на котором настаивает новое литовское руководство, — значит согласиться с развалом государства: за Литвой немедленно последуют Эстония, Латвия, Грузия… В принципе можно себе представить, что через какое-то время, в соответствии с разработанной юридической процедурой какие-то республики либо вовсе отделятся, либо останутся в составе федерации или конфедерации. Но этот процесс, конечно, не должен быть хаотическим развалом страны. С этим, думаю, не согласится ни один руководитель уровня Горбачева. Поэтому он и вынужден действовать решительно и жестко.

Я действительно тогда больше всего боялся, что в ситуации, возникшей после 11 марта, не только на территории Литвы, но и значительно больших пространствах Союза не сегодня — завтра заварится кровавая каша. Демонстративный ночной марш военный техники через Вильнюс был, конечно, более чем убедительным предупреждением о такой возможности.