Читаем без скачивания ...И грянул гром - Фридрих Незнанский

И как бы она ни сопротивлялась, мысли ее вновь и вновь перескакивали с Чудецкого на свою дочь, которая была всего лишь на три года младше ее ученика. Нет, она оставалась пока вполне управляемой, по крайней мере именно так казалось порой, но через годок-другой и она также окунется совершенно в иную жизнь. В жизнь, полную подводных камней, на которых так легко поскользнуться.

— Господи милостивый, упаси и сохрани! — беззвучно шептала Ирина, обращаясь к иконе Казанской Божьей Матери, которая после ранения Турецкого заняла самое почетное место в спальне.

Дочери дома не было, и она, набросив на плечи японский расписной халат, который так любил Турецкий, прошла на кухню. Еще с порожка увидела на столе листок бумаги.

«Мама, я у Светки. Не волнуйся. Буду в восемь. Твоя Нина. Звонила отцу, он сказал, что ты обещала купить хлеба по дороге домой. Целую».

Света, одноклассница и подруга дочери, жила в соседнем подъезде, и девочки скооперировались еще с одной подругой, чтобы всерьез заняться английским языком. Уроки давала мама Светланы, в недалеком прошлом синхронный переводчик не только с английского, но и с французского. Дочь своего отца, Нина уже окончательно решила поступать на юридический факультет МГУ, а для этого требовались более чем просто хорошие оценки при сдаче экзаменов. Если говорить честно, то Ирина Генриховна до последних дней была в общем-то спокойна за свою дочь, однако исчезновение Димы Чудецкого заставило и ее невольно встряхнуться.

Оказывается, днем, в Гнесинке, можно быть прекрасным учеником и талантливым пианистом, а вечером и ночью, когда начиналась совершенно иная жизнь и когда столько соблазнов на каждом шагу…

Господи, помоги душам неокрепшим!

Отложив записку на край стола, она открыла холодильник, долго изучала его содержимое, пока наконец не вспомнила, что перекусила бутербродом с чашечкой кофе около часа дня. И с тех пор прошло уже более шести часов, как она ничего не ела, но ей сейчас даже кусок ветчины в горло не полезет. Захлопнув дверцу, Ирина прошла в комнату, где находился вмонтированный в испанскую стенку бар. Как делал ее Турецкий, когда позволял себе расслабиться дома, она достала из бара початую бутылку армянского коньяка, хрумкнула плиткой шоколада и опустилась в кресло перед телевизором.

Она думала, что коньяк поможет ей освободиться от того тревожного гнета, который лежал на душе, однако оказалось, что не все так просто в этой жизни. И если уж тебя зацепило…

Грея в ладонях бокал с коньяком, она пыталась выстроить в единый ряд учебные дни последней недели, когда она общалась с Чудецким, и хотя бы через эту призму понять, что же такое могло с ним произойти, однако ничего толкового в голову не лезло. Зато вновь и вновь возникал в памяти ее спор с Турецким, когда он пытался убедить ее, что легких наркотиков не бывает, как того хотят доказать либералы-радетели свободной торговли наркотой, а бывает зависимость, от которой подчас невозможно избавиться еще не окрепшей душе. И приводил примеры, которые на тот момент она просто не принимала, но теперь, когда уже с ее учеником случилась беда, она воспринимала совсем по-иному.

Воспитанная в интеллигентной семье, где не просто любили музыку, где поклонялись ей как божеству, она пыталась доказать Турецкому, что почти все столь любимые ей исполнители и марихуану курили, и опий нюхали, однако при всем этом никто из них не стал наркоманом, вернее, почти никто и что запрет на так называемые легкие наркотики только разжигает нездоровый интерес к ним, потому что всякий запретный плод сладок. А он пытался доказать ей обратное. Говорил о том, что в то время, которое она имела в виду, не было столь дикого, искусственно навязанного ажиотажа вокруг наркоты, да и Россия не была завалена таким количеством этой дряни, как сейчас. Говорил и о том, что начавшие с марихуаны, опия или с тех же колес, которые идут в сочетании с нозепамом, тазепамом и цикладолом, еще не оперившиеся юнцы и их подружки постепенно переходят на более сильную наркоту, и она уже окончательно формирует два вида зависимости: физическую и психическую. И когда приходит наконец-то понимание этой зависимости, вот тогда и становится по-настоящему страшно, если, конечно, этот человек не полный дебил.

Кое-кто пытается спастись лошадкой,[13] однако вновь и вновь возвращается к привычным наркотикам.

Впрочем, позволить себе эту роскошь мог далеко не каждый. Кто-то говорил ей, что один грамм метадона стоит пятьдесят — шестьдесят баксов. Разовая порция — около десяти миллиграммов. А вот сколько надо, чтобы привести себя в более-менее нормальное состояние?.. В день будто бы уходит от тридцати до ста миллиграммов этой гадости, и далеко не каждому наркоману могло перепасть от родителей столько денег.

Оставалось воровство. И стоит ли теперь удивляться, что российские тюрьмы забиты едва оперившимися мальчишками! Что же касается девочек, то они идут на панель.

Спаси и убереги, Господи!

Задумавшись, Ирина Генриховна даже не услышала, как щелкнула входная дверь в прихожей, и только в тот момент, когда ее окликнула Нина, спохватилась:

— Нинок? Я дома.

— А чего не встречаешь?

— Задумалась немного.

Едва успела убрать в бар бутылку с бокалом, как в комнату вошла Нина. Чмокнула мать в щечку, потянула было носом, но, видимо так ничего и не поняв, обняла мать.

— Как там папа? А то ведь от него ничего не дознаешься. Что ни спросишь, ответ один: «Все хорошо, прекрасная маркиза», а из госпиталя почему-то не выписывают.

Ирина вдруг поймала себя на том, что именно этими словами отговаривался Турецкий и с ней, когда она особенно допекала его вопросами. «Все хорошо…» А продолжают держать в госпитале, хотя ранение, казалось бы, незначительное.

Впрочем, она-то что понимает в хирургии?!

От этой мысли, даже несмотря на выпитый коньяк, ей стало окончательно тошно, и она решила завтра же пойти к заведующему отделением, чтобы поговорить с ним начистоту. А пока что…

— Есть будешь?

— Мама! Что с тобой? — удивилась Нина. — Естественно!

— Прости, сейчас разогрею.

Повернулась было, чтобы пойти на кухню, как вдруг что-то заставило ее задеть тему, о которой она никогда не говорила с дочерью:

— Прости за любопытство, Ниночка, но… у вас в классе мальчики травкой не балуются?

Нина удивленно уставилась на мать:

— С чего бы ты это, мама?

— Ну-у, видишь ли… у нас в Гнесинке…

— Ага, понятно, — хмыкнула Нина. — И ты вдруг забеспокоилась, что твоя подрастающая дочь…

— Упаси бог!

— В таком случае скажу тебе откровенно. Не только мальчики покуривают, но и девочек порой угощают. И должна сказать тебе, не только травкой.

У Ирины Генриховны широко раскрылись глаза, она уже забыла, зачем шла на кухню.

Ее дочь училась в довольно приличной школе, с охранниками и прочим наворотом, что иной раз даже родители учеников не могли пройти в здание школы.

Не очень-то уютно чувствовал себя этим вечером и Александр Борисович Турецкий. Во-первых, продолжала тревожить задетая пулей кость, время от времени напоминающая о себе почти зубной болью, а во-вторых… Пожалуй, именно это, второе, и не давало ему сейчас покоя.

Дело по факту исчезновения сына Марины Чудецкой, который среди наркоманов уже поимел кликуху Пианист, вдруг стало обрастать зловонной плотью, и теперь вряд ли кто смог бы поручиться, что оно закончится хеппи-эндом, как любит говорить нынешняя молодежь. А ведь именно на счастливый конец и рассчитывала несчастная мать Чудецкого, когда попросила Ирину переговорить со своим влиятельным мужем, чтобы тот, не поднимая волну, помог найти ее сына. И он «помог»!..

И теперь, если не удастся вытащить этого девятнадцатилетнего дурачка из той глубочайшей задницы, в которую он забрался по собственной дурости, то… что? А тогда убитой горем матери, которая в лучшем случае будет отправлять дорогие посылки на зону, а в худшем — справит поминки, не объяснишь, что во всем виноват только он сам, ее ненаглядный Дима, и никто другой. Ослепленная жгучим материнским чувством, она будет обвинять кого угодно в том, что случилось с ее сыном, но только не своего ненаглядного мальчика. Да и Ирина, ввязавшаяся в это дело, тоже хороша…

Пожалуй, именно этот фактор и волновал Турецкого более всего. Зная свою жену и ее отношение к жизни, он догадывался, что она, в отличие от той же Марины Чудецкой, будет винить в случившемся в первую очередь себя, и только себя. Не углядела, мол, недосмотрела. И в те дни, когда парень садился за инструмент, затянувшись предварительно косячком в мужском туалете, ей бы схватить его за шиворот да мордой провести по клавишам, а она… Влюбленная в декадентское течение российской культуры, представители которого могли позволить себе и травку, и порошок, она не видела в этом ничего страшного, тем более криминального — и даже принимала самое активное участие в студенческих диспутах на эту тему.