Читаем без скачивания Взведенный курок - Сергей Наумов

"Костя!.. Он же будет спускаться. Ему не сделать и двух шагов по лестнице. И он ничего не слышит там... наверху..." – молнией пронеслось в мозгу.

Снова глухо щелкнул бесшумный пистолет. И снова стены отозвались на выстрел тройным стуком.

"Он меня плохо видит – серый плащ на серых плитах. Наган!" – вспомнила Ксения. Она успела рвануть из кармана оружие, когда осколки гранитной плиты ударили в лицо, обжигая нестерпимой болью. Ослепленная, она стреляла наугад в направлении пролома, предупреждая Колесова о появлении Гонды.

Козырной уже покинул двор. Только на миг его фигура еще раз появилась в проломе – тогда и прозвучала короткая автоматная очередь. Окрика Палач не слышал. Пуля ударила в голову выше левого виска, жестоко контузила того, кто именовался Иохимом Гондой по кличке Козырной.

Гонда

У него было странное ощущение не своего тела. Он видел и чувствовал, но не мог шевельнуться. Сквозь полуприкрытые веки Гонда различил склонившееся над ним лицо молодого скуластого парня. Тот сказал:

– Вот и все...

А Гонда думал об ампуле, вшитой в воротник джинсовой куртки. Вторая – в перстне на безымянном пальце правой руки. Нужно только дотянуться до одной из них и раздавить зубами. Мышцы отказывались повиноваться мозгу. Этого не мог предвидеть ни Веттинг, ни тощий американец по фамилии Фисбюри. Этого не мог предвидеть никто.

Кололо в висках. Тело казалось объятым пламенем. Внезапно он вспомнил себя в эсэсовском черном мундире с двумя молниями – готическими буквами "С" на левой петлице. Есть ли у них фотографии того времени, когда он служил в военно-диверсионном подразделении "Нахтигаль"? Его охватила бешеная злоба. Не хватило каких-нибудь пяти минут, чтобы нырнуть в подземелье. Он бы сдвинул плиту и одной рукой. Она в левом углу под лестницей. Никто, кроме атамана Садового и брата Сигизмунда, не знал о ходе в подземелье. Обоих давно нет в живых. А может быть, и этот тайный вход открыт пограничниками? Помнится, еще в сорок восьмом там крутилась группа войсковых саперов. Как бы там ни было, теперь и эта возможность уйти, раствориться в полузасыпанных галереях замка рухнула. Мелькнула слепая и беспомощная мысль о побеге. И тут же угасла – после такой контузии далеко не убежишь. Поздно. Он не смог продать жизнь дорого, теперь нужно попробовать ее купить. И пусть идут ко всем чертям и тощий американец, и Веттинг со своей любовью ко всему изящному. Он выложит все, что знает. И потребует гарантии. Он будет жить до последнего. Есть еще его Величество Случай. Ведь ушел же он в сорок восьмом от "ястребков", из самого пекла вырвался. А умереть он всегда успеет.

Эпилог

Дорога то взлетала на холм, то круто падала вниз, и тогда казалось, что она уходит под землю, – такой туман стоял в низинах.

Андрей искоса взглядывал на мать. Ксения Алексеевна зябко куталась в домотканый гуцульский платок и грустно покачивала головой, утверждая себя в каких-то давно выношенных мыслях.

Лес на холмах сквозно сиял льдистой пустотой. Шофер-первогодок вел газик осторожно, словно вез бесценный хрупкий груз. Он тоже поглядывал на Ксению Алексеевну, и с лица его не сходило выражение плохо скрываемого восторга.

– Я возьму его к себе, – внезапно сказала Стриженая. – Он будет жить в комнате Нины...

– В лесничестве ему предлагали работу, – осторожно напомнил Андрей. – Он не сможет без границы...

– Когда не сможет, тогда и уедет, а пока поживет у меня. Я за ним присмотрю.

Андрей смотрел на рваный глубокий шрам, тянувшийся от уха почти до самого подбородка, и узнавал свою мать.

Она не менялась с годами – только серебристой становились волосы да солнышки морщин делались гуще. Ксения Алексеевна работала. Общительная по натуре, она всегда была окружена людьми. И все же родной человек у нее один – он, ее сын, плоть от плоти матери. Даже глаза и те с материнской, едва приметной раскосинкой.

Ксения Алексеевна повернулась к сыну лицом:

– Не смотри на меня так. Красота мне все равно ни к чему. А дети привыкли. Ты ведь не знаешь, я забыла тебе рассказать. Мы в школе ставили оперу, детскую конечно. Пришлось мне на время стать композитором. И представляешь – не совсем бесталанно.

"Мать все понимает, – подумал Стриженой, – о многом догадывается и о Недозоре заговорила неспроста. После того, что случилось в Черном бору, о службе не может быть и речи. И мать не верит в возвращение Нины. Две женщины, а такие разные. Он вдруг представил себе Нину при встрече с Гондой и не мог себе сказать, как бы она поступила. В ней слишком много было для себя, в матери же – все для людей. Вот и сейчас думает об одиноком больном Иве Степановиче".

Газик проскочил пригород, пересек центр и выкатился прямо к вокзалу. Стриженой помог матери выйти из машины. Ксения Алексеевна прощально помахала рукой водителю.

Андрей решительно шагнул к привокзальному скверу.

– Посидим...

Они нашли свободную скамью, окруженную с двух сторон акациями. Некогда густо поросшие листвой деревца проредились, с них срывались легкие, истонченные листья, прихваченные первыми ночными заморозками.

Ксения Алексеевна молчала. Они сидели близко, рядом, и мать чувствовала, как труден сыну предстоящий разговор. И она первая начала его:

– Такие прорывы не каждый год, Андрей.

– Да, не каждый, – согласно кивнул Стриженой, – но я к нему готовился...

– Поводил он вас за нос с этим схроном... – сказала мать. – Кто бы мог подумать: пещера, убежище – в полукилометре от КСП... И все-таки вы его взяли. А Колесов молодчина... И Агальцов... Настоящие ребята... – Ксения Алексеевна усмехнулась: – Ты только не думай, мать – героическая женщина. Мне было страшно так же, как в сорок втором, когда я заработала первый шрам, как в сорок восьмом... когда погиб твой отец. – Ксения Алексеевна потерла виски и вдруг остро и озорно взглянула в лицо сыну: – Ты устал... Последние недели были трудными и неудачными. А застава числится в отличных... В ошибках разберешься сам... Они для того и совершаются, чтобы на них учились. Но вот что я скажу тебе на прощание... Нужно всегда помнить, что каждый из вас значит для государства здесь, на пограничной полосе. Что бы ни случилось с душой, как бы ни выворачивалась она от боли, твои тревоги ничто в сравнении с тревогами границы на всем бесконечном ее протяжении...

– ...На всем бесконечном ее протяжении, – как эхо повторил Стриженой. – Спасибо, мама...

Ксения Алексеевна достала из кармана револьвер.

– Хотела вот увезти обратно. Все равно, думала, нигде патронов для нагана теперь не достанешь. Ведь те, которые были, – с войны. Я счастлива, Андрюша, что стреляла из него по врагу. Оказывается, можно хоть на минуту вернуть молодость. И я поняла, что не имею больше права на это оружие. На границе оно должно передаваться по наследству. Возьми... Я его и везла в комнату славы. Пойдем на перрон...