Читаем без скачивания Афродизиак - Александръ Дунаенко

Тёмные аллеи

Юлька Петракова. Мелкий серый воробышек на первом курсе Актюбинского пединститута. Кругом в тёплом сентябре поприходили на занятия накрашенные студенточки в мини и с разрезами до пояса макси. А Юлька — во всём простеньком, без изысков. Хотя и могла бы выделиться — папа зубной техник, мама — известная в городе на дому колдунья. Но — нет. Всё обыкновенное, слегка подростковое. Что, впрочем, выглядело вполне органично: всего семнадцать лет, росту чуть более полутора метров. Выдавали и все-таки выделяли Юльку из общего контингента глаза. Умные. Чёрные. А я тогда в институте был уже «дедом». Третий курс, через год — учитель русского языка и литературы. Проходя как-то мимо Юльки и чуть не перецепившись, потому что маленькая и не заметил, я что-то отпустил в её адрес весёлое. Конечно, совсем не обидное, потому что девчонка, потому что, перецепившись через девчонку, можно использовать этот случай, чтобы познакомиться, сказать ей комплимент. Такой, чтобы улыбнулась. Я увидел умные глаза. Очень захотелось сказать что-нибудь необыкновенное. Сильно не напрягался. В двадцать лет идеи, мысли фонтанируют во все концы. Куда было Юльке деваться — она улыбнулась. Мы стали сразу разговаривать, будто знали друг друга тысячу лет. Любая точка, которой мы с ней касались в разговоре, оказывалась точкой соприкосновения. Мы будто сразу стали продолжать разговор, который только что, пару минут назад, прервался… Так познакомились. Юлька понравилась мне. Но я не стал провожать её домой после занятий, не стал дарить цветы, строить глазки. Я не воспринимал её всерьёз, как девушку, женщину. Она казалась мне ребёнком, с которым можно интересно поговорить на любую тему. Вместе посмеяться. Сходить на спектакль Сашки Самодурова. Ну, домой мы иногда вместе шли. Совпадали маршруты. Ну, случалось, и до самых дверей я этого цыплёнка доводил. Ничего не специально. Просто так совпадало. И домой к ней потом пару раз, а потом и чаще, я стал заходить не потому, что имел какие-то виды на маленькие, чуть припухшие, Юлькины губы и едва заметные груди. Просто у неё с литературой бывали какие-то неувязки, а я мог помочь. Я, как и Юлька, в литературу был очень влюблён, но прочитал, конечно, в силу своего возраста, больше. Притаскивал к Юльке всякие книги со стихами Вознесенского, Маяковского. Мы вместе, вслух, читали «Тёмные аллеи» Бунина. Ах! Эти «Тёмные аллеи»!.. Юльке нужно было сдавать экзамен по русской литературе. Среди прочих вопросов был Бунин, которым я в ту пору зачитывался. Я взялся Юльке рассказывать о том, как сам отношусь к творчеству классика, что нравится, что — нет. Мы укладывались на диван с высокими подушками — на Юльке были только маленькие трусики… Да, в квартире у Юльки летом, когда нужно было сдавать экзамен, было жарко, и она сбрасывала с себя одежду, оставаясь только в трусиках, и в таком виде продолжала со мной общение. В таком свободном её поведении, отчасти, был повинен и я сам. Я замечал и говорил Юльке об этом вслух, что она похожа на маленькую прекрасную статуэтку из времён античности. Что если ещё выбрить ей лобок и осветлить кожу, то можно ставить на пьедестал и бесконечно любоваться. Про лобок — это уже было позже, а пока — просто и целомудренно, мы укладывались на диван — ну, точь-в-точь Шурик со своей Селезнёвой — и читали вслух тёмные аллеи. Поверьте — лучшего, более эффективного восприятия знаменитого цикла Ивана Алексеевича быть не может. Рядом со мной лежала симпатичная юная девушка с хорошенькой, практически, голой, фигуркой. Перспективные грудки, набухшие розовые соски. Приставать, что-то делать с этим юным совершенством я ничего не собирался. Я считал себя по сравнению с ней бесконечно взрослым, чуть ли не старцем. Хорошо с Юлькой, замечательно, но какая может быть любовь с этим ребёнком? Ну, ещё посмотреть на неё — ладно. Что уж скрывать — смотрел бы, не отрываясь. Я и страниц-то Ивана Алексеевича не замечал, читал всё по памяти, не замечая времени и не знаю, насколько близко всё было к тексту. Может, и совсем далеко. Но Юлька получила по своей литературе пятёрку. И попался на экзамене ей именно Бунин. «Тёмные аллеи»… Юльку я не целовал и нигде не трогал, хотя она безгранично мне доверяла. Сессия благополучно завершилась, и её направили на практику в пионерский лагерь «Дружба», что находился рядом с Растсовхозом, посёлком моего детства. Там жили мои родители, и лето я тоже проводил с ними, ночуя отдельно, на чердаке, на ворохе зелёного душистого сена. Естественно, что по вечерам я бегал проведывать Юльку. Мы прохаживались с ней по длинной тёмной аллее из густых клёнов, которые над нашими головами переплетались ветками, мы шли, будто по зелёному коридору. Ночная свежесть и запах кленовых листьев… Вот я думаю — душе необходимо своё питание. И это — музыка, мысли, чувства. Это картины, образы. Какое питание получала душа Пушкина? Лицей, Царское Село… Статуи, ротонды, пруды, лужайки. Сотни умных книг. Театры. Балет. Вот эта строчка, о футболистах — она оттуда: «То стан совьёт, то разовьёт И быстрой ножкой ножку бьёт…». Какое питание получают души детей, вырастающих в трущобах? Среди пустырей и свалок? Среди однообразия панельных пятиэтажек? Среди разговоров, в которых через слово — мат? Какое питание получают души детей, для которых вся живопись — это «Три медведя», «Растерянный витязь»?.. Уроки пения, где «И, как один умрём!..». Я благодарен судьбе и своей маме, что именно в посёлке Растсовхоз прошли мои детство и юность. Огромный сад из тополей и клёнов насадили в Растсовхозе ссыльные «изменники Родины» и «английские шпионы». Многокилометровые арыки проходили через кленовые аллеи и посадки ранеток, кустарников малины и смородины. Весной случалась это чудо — цвели ранетки. И в тихом безветренном саду стоял густой одуряющий аромат, жужжали пчёлы, останавливалось, застывало в ветках горячее майское солнце. А вокруг пионерлагеря «Дружба», по всему периметру, были посажены тополя, которые выросли через десяток лет в стройных красавцев. И заслонили всё внутреннее пространство детского городка от жгучих сухих казахстанских ветров. Я прибегал туда мальчишкой ещё до заезда юных пионеров, в середине мая. Пушистая трава, цветение пастушьей сумки, одуванчиков. Спокойный тёплый воздух, в котором легко и свободно разлетались, парили крошечные парашютисты — пушинки семян созревших одуванчиков… И тёмными, то тёплыми, то прохладными июльскими вечерами мы с юной подружкой прогуливались по тёмным аллеям моего Царского села. И я уже позволял себе тактильно обнаруживать перед Юлькой свой к ней интерес. Брал её за руку. И из моей руки в её руку тогда проскакивало электричество. А, когда мы шли по аллее, осторожно поддерживал её за талию. На Юльке было тонкое платье, я слышал сквозь ткань тепло её тела, а, когда смещал кончики пальцев по волнующему изгибу, то дотрагивался до резиночки трусиков, и это обдавало меня жаром изнутри… В конце концов, мы поцеловались. Ощущение — как будто ты стоял на табуретке, её выбили из-под твоих ног, а ты не упал, потому что потерял вес… Я никогда до этого не целовался. Вот это соединение губ с губами — это оказалось каким-то волшебством. Единственное смущало: в брюках напрягся, вздыбился пенис, и мне от этого перед Юлькой было неловко. Я боялся, что она это почувствует, и это обидит её, оскорбит. Я повторял поцелуи, а сам старался повернуться таким образом, чтобы животное моё желание не могло себя выдать. Для меня Юлька была хорошим другом, молодой, доверчивой девчонкой, с которой я не представлял себе взрослых отношений. Ну, встречаться, ладно — поцеловаться, но дальше — ни-ни! У нас большая разница в возрасте. Я уже пожилой, потрёпанный жизнью, мужчина, а Юлька — ещё совсем соплячка. Валялась, вон, со мной на диване, почти голая и не представляла, дурочка, чем всё это может кончиться. А взрослым и мудрым я себя считал вот почему. Невинность свою я потерял еще, когда мне было лет пятнадцать. Однажды вечером я с местными своими друзьями стоял у совхозного клуба. Внутри хрипел музыкой дешёвенький проигрыватель, шли танцы, а Васька Мамотенко и Вилька Грец вышли покурить. Я на улице стоял в одиночестве, они подошли ко мне. Васька протянул папиросу. Я затянулся, стал кашлять. Плюнул, папиросу выбросил. Васька и Вилька рассмеялись. Они были старше, давно кончили восемь классов и уже ходили работать на завод. И старшие товарищи высказали предположение, что я ещё и с девочками никогда ничего не пробовал. И, поскольку я в ответ только кашлял, решили, что и тут со мной всё ясно. Было решено этот пробел в моём воспитании восполнить и сходить к Викусе Рассохиной. Отказаться от такого предложения было никак нельзя. Боюсь я что ли? И совсем не боюсь. Давно хотел. Только не представлял, как. А оно, оказывается, вон как — просто сходить к Викусе Рассохиной. Викуся была дома одна. Папки у неё не было, а мамка дежурила в свинарнике. Не красавица. И старая — ей уже то ли шестнадцать, то ли уже семнадцать лет было. Васька с Вилькой сели за стол играть в карты, а меня послали к Викусе за ширму. Я в тот вечер у неё был первым. Через двадцать секунд я стал мужчиной. Ощущения какие-то… Ну, не ожидал я, что всё это так… Потом друзья как-то ещё раз позвали меня с собой. И я сходил с тем же самым успехом. В компании сверстников я уже с чистой совестью мог говорить, что ЭТО у меня уже было, и не раз, но повторять всё в том виде, как делали мои товарищи, я уже не хотел. Викуся вышла замуж за работягу с кирпичного завода, а совхозные парни продолжали к ней заглядывать. Стучались в дверь вечерком, говорили: — Пойдём с нами, а то мы мужу всё про тебя расскажем. И она выходила… И вот — Юлька… Разве с ней можно что-нибудь подобное?.. Я целовал её, кружилась голова, сбивалось дыхание. И — старался повернуться как-то боком, чтобы ненароком не ткнуться куда-нибудь ей в живот или бедро своим жёстким тупым предметом… Мои родители каждый год ездили на Украину, на историческую родину моей мамы. И в этот раз решили взять с собой меня. Юлька осталась в своём лагере, я уехал купаться в Днепре и объедаться вишнями и абрикосами, которые в селе Карнауховка валялись даже на улицах. В Актюбинске на базаре пять рублей за килограмм, а там — под ногами. Ешь — не хочу. Когда вернулся из Украины, узнал, что Юлька умотала куда-то за Байкал, к своим родственникам. И встретились уже только в середине сентября. Очень обычная такая была встреча: я позвонил. Юлька открыла. Она была почти без ничего, в знакомых мне трусиках. И раньше так бывало, ничего особенного. Но мы с Юлькой уже целовались в лагере, и поэтому тут же, в прихожей, поцеловались. И я взял подружку на руки и отнёс на диван, потому что голую девушку удобнее целовать, когда она лежит на диване. Я по-прежнему пребывал в твёрдой уверенности, что у наших отношений должен быть определённый предел, за который переходить никак нельзя. Но в этом моём для себя правиле ничего не было про то, чтобы я не мог раздеться сам и целоваться с Юлькой уже в таком виде. Юлька легко на мгновение приподнялась, чтобы мне удобнее было стянуть с неё трусики. Куда-то в угол, вслед за ними, на них, упали и мои. После радости и оглушённости от первого поцелуя, я снова провалился в какое-то другое измерение пространства и времени от соприкосновения с Юлькиным голым телом. Когда Рай — там, наверное, всё время такое испытывают. Обнимались, сплетались телами, целовались. Я, конечно, помнил, что есть границы, через которые переступать я не должен. Если девушка так мне доверяет, то это не означает, что я могу этим бессовестно воспользоваться. Жениться нам ещё рано. У Юльки впереди три курса. У меня выпускной, потом нужно ещё найти своё место в жизни. В общем, всё можно, а ВОТ ЭТО — нельзя, потому что. И мы продолжали обниматься и целоваться абсолютно целомудренно смеясь, улыбаясь, радуясь такой волшебной близости, всем этим касаниям и взглядам глаза в глаза. И всё было настолько легко, настолько свободно, взаимно, так естественно… Я почти не заметил, как устроился, улёгся между Юлькиных ног. А она и не думала их сжимать, раздвинула, чтобы я мог устроиться поудобнее. Это всё была игра. Глядя Юльке в глаза, я легонько ткнул ее торчавшим всё время пенисом туда, куда вообще-то было нельзя, но — ведь это была игра, просто игра. И я сделал это ещё раз, другой. Осторожно так, чуть-чуть — обыкновенный нежный знак внимания. Больше, сильнее нельзя, потому что жениться нам ещё рано. А так — понарошку, можно. — А давай я попробую, — шепнула мне на ушко Юлька. Ей игра понравилась, и она решила взять инициативу в свои руки: легко выскользнула из-под меня и устроилась сверху. Особо комфортных условий у меня не было — посередине торчал этот напрягшийся колышек, но это обстоятельство, напротив, оказалось очень даже кстати для наших игр. Юлька встала надо мной на корточки и, легонько приседая, постаралась повторить те касания, которые минуту назад совершал с ней я. Как я понял, это понравилось не только мне, но и ей. И Юлька позволила себе сесть ещё ниже, ниже. Боже, как она была красива! Я хотел ей сказать: — Юля, так нельзя! — Но ничего не говорил. Что-то затягивал со своими предостережениями. Потом я почувствовал, что девушка моя почему-то не может быть ко мне ближе, не может сильнее присесть, что, будто бы, наши отношения останавливаются на полдороге. Я уже забыл о своих клятвах самому себе, у меня вообще в голове остались две-три мысли, которые сосредоточились в одной точке… В голове мелькнуло: — Что, у неё ТАМ так мелко?.. И тут Юлька совсем ослабила колени, я почувствовал тяжесть её тела, которую, казалось, сдерживал только мой окоченевший, вздыбившийся, стержень, но и это длилось недолго, всего несколько мгновений.