Читаем без скачивания Полное собрание сочинений. Том 13. Запечатленные тайны - Василий Песков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Показал даже место, где всех закопали. И мы решили: если конец неизбежен — не будем работать! Чтобы участь всех была одинакова, я предложил: того, кто нарушит решение, ночью повесим».
Но кто-то из сорока попытался доносом спасти свою жизнь. Утром Петра увели к офицеру охраны. Тот вышел из барака и указал на двух солдат, укреплявших столб с перекладиной:
«Понимаешь, что это значит? Это зачинщику саботажа. Но я даю тебе шанс: первым пойдешь на работу…» — Офицер засмеялся, довольный своим остроумием. Это было действительно остроумно, заставить зачинщика саботажа выбирать одну из двух виселиц.
«Но, странное дело, после всего пережитого страха я не испытывал. Мы сидели в тот день рядком, прислонившись к проволочной в клетку ограде, и я думал: ну вот последний день для тебя светит солнце…»
Петр Ильич собирает в ладонь с подоконника лепестки вишен и показывает свои руки.
— Вот поглядите, эти ссадины — от нынешней постоянной возни с машиной. А эти рубцы на большом и указательном пальце я приобрел в тот мучительный день…
Сидя спиной к ограде, Петр поначалу лишь машинально попытался сгибать-разгибать уходившую в гравий проволоку. «Она обжигала пальцы, и я подумал: а вдруг сломается?»
Вдали, в трех километрах от лагеря, за кустами забуревших ракит поблескивал Рейн. А за Рейном была Швейцария. На эту реку пленные поглядывали с того дня, как узнали, что по Рейну проходит граница. Но о побеге ни слова не было сказано — Рейн только что вскрылся, и даже здоровому, крепкому человеку переплыть его было бы не под силу».
«Но для меня теперь это был единственный шанс. И сердце от волнения бешено колотилось. Я сказал, что вечером попытаюсь бежать, одному из друзей и украдкой показал ему место в ограде — «давай вместе…» Но он вздохнул: «Я слабый, не переплыть». Он дал мне единственное свое состояние — небольшой мешок из брезента: «Сложишь одежду…»
Вечером пошел дождь, и очень рано стемнело. До момента, когда охранник придет на нарах посчитать пленных, было еще далеко.
«Я почему-то был очень спокоен. Вышел из барака. Проследил, когда шаги часового по гравию стихнут на дальнем конце ограды и отогнул проволоку. Ориентиром к реке служили огни на другом берегу».
Позже Билан узнает: немцы требовали, чтобы Швейцария тоже делала затемнение — не хотели ориентиров для авиации. Но Швейцария, хотя и боялась соседа за Рейном, окна все-таки не затемняла.
«Я шел, натыкаясь в темноте на кусты, и сначала услышал теченье воды, а потом увидел тускло белевшие льдины на берегу. Быстро раздевшись, я сунул намокшие свои лохмотья в мешок и босыми ногами ступил на лед. Помню мысль: кто увидел бы, испугался — скелет с бородой».
Петр Ильич очень любит Десну. Часто ездит на эту реку. Он говорит, что Рейн в районе Рейнфельдена примерно равен Десне при впадении в Днепр. Но в дождливую ночь 4 апреля 1942 года он не знал, широка ли река.
«Я вошел в воду, и ноги заломило от холода. Понимая, что отступать некуда, сделал быстрых три шага и почувствовал, как подхвачен теченьем… Если бы не мешок, державший меня наподобие поплавка, я пошел бы ко дну — ноги и руки сковала судорога. Но через какое-то время мешок намок и стал тянуть вниз. Я бросил его и кое-как плыл, почти теряя сознание…»
На берег беглец не вышел, а выполз на четвереньках. Через год он специально приедет на это место и обнаружит: его снесло по течению почти на два километра.
«Я чувствовал под ногами землю, попала под ноги даже жестянка из-под консервов. Но мне казалось: я окружен водой, шагну — вода отступает. Это были галлюцинации. Они прошли, как только поднялся выше на берег и увидел огни».
Он не помнит, сколько времени то шел, то полз до крайнего дома, где, как потом оказалось, жил фермер. «На лай собаки и стук в окно вышел высокий полный мужчина. Увидев меня, он упал на колени и закричал: «Майн гот! Майн гот!» Это была ночь под Пасху, и набожный землепашец, увидев голого посиневшего человека со всклоченной бородой, решил, что в дом пожаловал сам Христос. «Я сказал несколько слов по-немецки, и крестьянин все понял. «Скорее штаны и рубаху!» — крикнул он в дом.
«Сразу же сделали теплую ванну, но и после нее меня всего колотило. Крестьянин глядел на меня как на чудо. Он принес кусок мела и попросил написать на двери мое имя. Я написал: Петр. Он чуть ниже написал: Ганс. И сели за стол. Я выпил стакан какой-то наливки, ел сало, яйца, кулич. За последние восемь месяцев жизни первый раз ел нормальную человеческую еду. И первый раз лег в постель с простынями».
Проспал беглец из-за Рейна почти полсуток.
Когда проснулся, увидел накрытый стол, хозяина и доктора за столом. А на пороге сидел полицейский. Доктор был весел, приветлив, хозяин и хозяйка чувствовали себя счастливыми. А полицейский вежливо кивнул и терпеливо ждал, пока шел обед, пока доктор смазывал беглецу кровоподтеки и ссадины. После этого Петр Билан поступил в распоряжение полицейского.
В 1942 году нейтральная Швейцария не хотела каких-нибудь осложнений с подмявшим под себя всю Европу соседом и беглеца до решения, как с ним быть, посадили в тюрьму.
«Это была чистая, со столом и нормальной постелью, но все же тюрьма. В окно через решетку был виден аккуратный маленький город, за ним кудрявился берег реки. Что там сейчас, на той стороне?»
Позже Петр увидит несколько человек, тоже сумевших бежать через реку. Они изумятся — немцы сделали вид, что поймали бежавшего, доставили в лагерь гроб с чьим-то изуродованным телом и заставили его закопать. Так, мол, будет со всеми, кто попробует убежать…
* * *
«Я весил в те дни пятьдесят с небольшим килограммов. Но жаждал не только еды. Жаждал новостей — что сейчас на Востоке? Новости приходили через окошко, глядевшее в тюремный коридор. Скупые, отрывочные и очень горькие.
Это ведь было начало лета 42-го. Москва, я уже знал, устояла. А что с Одессой? Что с Мелитополем? Что с братьями? Как отец? Где Нина? Я стал поправляться, но потерял сон…»
Немцы требовали выдать бежавшего. И пока шли переговоры, Петра перевезли от границы подальше в город Арау. Но поместили опять в тюрьме. Городок был тихий и сонный. Война и все, что она принесла миллионам людей в Европе, Арау никак не коснулось. Появление пленного русского сделалось тут событием.
«Шеф полиции относился ко мне хорошо и, кажется, наживал популярность тем, что пускал городских чиновников и просто знакомых поглядеть на «русского из-за Рейна».
В окошко я видел разные лица: старушек, парней, военных, иногда заглядывали даже дети. Случалось, возникал короткий вежливый разговор. Но чаще пошепчутся, оставят пакет с бутербродами и уйдут. По некоторым вопросам я чувствовал: представления о нашей стране никакого».
Однажды шеф полиции привел в камеру своего брата: «Знакомьтесь, я думаю, вы понравитесь друг другу».
«Карл мне понравился сразу. Веселый. Открытый. Знающий. Любознательный. Он смог ответить на множество волновавших меня вопросов. И сам насел на меня».
Молодого швейцарца-преподавателя интересовал не только сам человек, преодолевший фашистские лагеря смерти. Карла интересовала страна, из которой таким драматичным путем попал в Арау двадцатилетний парень. Каким было у него детство? Как этот сын деревенского плотника мог стать художником? Сколько надо платить за учебу? Как живут учителя? Какая зима в России? А лето? Что едят? Как пашут землю? Какой человек Сталин? Нарисуй украинский дом… Большой ли город Одесса? Играют в России на скрипке?
«С Карлом было всегда интересно. Я чувствовал, что и он в своем маленьком городке нашел по душе человека. Он приходил ежедневно. Появлялась в окошке его голова, и начинались беседы…
Немецкий я знал еле-еле. Но, странное дело, мы всегда понимали друг друга. Иногда к словам приходилось прибавить рисунок, и Карл был вне себя от радости, узнавая слова незнакомого для него языка. Так же радовался он и моим успехам».
Петр Ильич поднимается из-за стола, идет в рабочую комнату и приносит незапечатанный конверт с письмом.
— Карлу… Написано, видите, по-немецки. Очень хочется его порадовать — уроки в Арау не позабыты!
Однако не только знанием языка, не только теплотой неожиданной дружбы обязан Петр Билан Карлу Келлеру. Всегда веселый, швейцарец умело скрывал тревожные для беглеца из Германии вести. И только однажды, явившись к окошку, сразу сказал: «Все в порядке. Мы победили. Тебя переведут в горы на ферму. Но будь и там осторожен — у фашистов длинные руки».
Позже и не от Карла я узнал: немцы очень настойчиво добивались выдачи, объявили меня даже преступником рейха. И власти Швейцарии, опасаясь гнева фашистов (не забудем: шел 42-й!), были готовы выдать меня. Но Карл поднял на ноги своих друзей-интеллигентов.
В правительство пошли письма и телеграммы протеста… Вам он этого не рассказал, и я узнаю еще одну прекрасную черту человека — скромность».
