Читаем без скачивания Чужак из ниоткуда (СИ) - Евтушенко Алексей Анатольевич

Теперь слайт-ходьба вокруг площадки и повторить.

И ещё разок.

Что такое слайт-ходьба? Спортивная ходьба с отработкой ударов, нырков и уклонов. Да, Кемрар Гели занимался слайтом — гарадским аналогом земного бокса и достиг в нем почти таких же успехов как в футболе-цвинте и боевом комбо. Он вообще был отличным универсалом, этот Кемрар Гели. Даже по гарадским меркам, где к универсальности стремились все, и она была заложена в систему воспитания.

Интересно, здесь есть упражнение бокс-ходьба? Должно быть. Земляне любят спорт, и, если есть настолько похожие дисциплины, то наверняка совпадают и какие-то методики подготовки.

Когда я вернулся, родители уже встали. Из ванной доносилось журчание и плеск воды, из кухни — аппетитное шкворчание готовящейся яичницы с колбасой.

— Доброе утро! — папа вышел из ванной. Был он в майке, тапочках и военных бриджах с опущенными подтяжками. Свеж, чисто выбрит, пахнет одеколоном. — Бегал, что ли?

— Ага, — я присел, собираясь развязать шнурки на кедах.

— Молодец. Гляди только, не переусердствуй.

— Я аккуратно, пап.

— Погоди разуваться.

— А что?

— Как что — печи. Можешь затопить, нормально себя чувствуешь? Я сегодня без водителя, Рома чинится.

— Конечно, пап, о чём разговор.

— Я сама разожгу! — крикнула из кухни мама. — Пусть отдыхает!

— Даже не думай, мам! — крикнул я в ответ. — Всё, пошёл. Только яичницу на меня тоже сделай, ладно?

— И чего вы так кричите все? — недовольная заспанная сестрёнка Ленка вышла в пижаме из своей комнаты. — И кричат, и кричат. Как не родные, прямо.

— Доброе утро, дочка, — улыбнулся папа.

— Доброе утро, — буркнула Ленка и скрылась в туалете.

— Слыхал? — засмеялся отец. — Кричим, оказывается, как не родные. — он покачал головой, выражая то ли восхищение, то ли изумление и скрылся на кухне.

Так. Значит, разжечь печи. Нет ничего легче. Особенно, если знаешь, как это делается. Кемрар Гели умел разжигать только костёр и кварковый реактор (шутка), а вот мальчик Серёжа Ермолов умеет. Теперь бы ещё вспомнить, как.

Из туалета вышла Ленка. Подошла, шлёпая босыми ногами.

— Сначала выгреби и вынеси на помойку золу, — сказала тихо. — Потом принеси из сарая дрова и уголь. Ключи, вон, на гвозде, у вешалки. Сарай номер восемь. Помнишь, где сараи?

— Э…

— Там, — она показала рукой. — На той стороне двора. Ты мимо них в школу ходишь.

Точно, по дальнюю сторону двора тянулся ряд сараев.

— Спасибо, сестрёнка, — я наклонился и тихонько чмокнул её в щёку. — Что б я без тебя делал.

— Пропал бы, — серьёзно ответила она, развернулась и пошлёпала в ванную.

Железным совком я выгреб в ведро золу из двух печей, взял ключи и вышел во двор. Выбросил золу в мусорный бак, нашёл сарай с нарисованной белой масляной краской восьмёркой на дощатой двери, отпер висячий замок. Поленья были сложены у левой стены, уголь лежал кучей в глубине сарая.

К этому времени солнце уже поднялось, его лучи ударили из-за вершины сопки прямо в открытую дверь. Куски антрацита заискрились на изломах, словно драгоценные камни.

Совковой лопатой я насыпал в ведро угля, накидал на левую руку поленьев. Запер дверь, подхватил правой рукой ведро и понёс добычу домой.

Растопить печь труда не составило — тот же костёр, только в топке. Смял старую газету, положил сверху растопку, поджёг спичкой. Когда разгорелось, добавил поленья. Теперь пусть маленько прогорит, и можно сыпать уголь. То же самое со второй печью. Просто.

Пока огонь набирал силу, я почистил зубы, принял холодный душ, растёрся полотенцем.

Ещё вчера понял, что горячей воды в доме нет. В том смысле, что из крана она просто так не течёт. Чтобы помыть посуду, надо нагреть воду на газе. Или разжечь устройство в ванной под названием «титан» — вертикальный металлический бак двухметровой высоты. На ножках и с топкой внизу, как у печи. Разжигаешь топку — огонь нагревает в титане воду. Можно мыть посуду, стирать или мыться самому. Примитивная штука, но другой нет. Значит, буду привыкать. Хотя что там привыкать, я и на Гараде принимал по утрам холодный душ. Для здоровья полезнее.

— Ты бы полегче с холодной водой, сынок, — сказала мама, когда я вышел из ванной и сел за стол. — Простудиться только не хватало сейчас.

Яичница с колбасой пахла умопомрачительно.

Я намазал маслом кусок белого хлеба и набросился на еду, как голодный стлак на зарезанную ульму.

«Как волк на овцу, — перевёл я про себя. — Будь внимательней, Серёжа Ермолов, не скажи подобное вслух. Оно, вроде, и ничего страшного, особенно с учётом последствий травмы головы, но лучше не надо».

— Божественно, мам! — сообщил, проглотив первый кусок. — А насчёт воды не беспокойся. Закаляться решил с сегодняшнего дня. Ну и бегать по утрам. Надо форму набирать, надоело быть дрыщём.

Ленка, которая уже доела свою манную кашу и пила чай, прыснула. Изо рта полетели брызги.

— Лена! — воскликнула мама. — Серёжа, что за слово такое?

— Слово как слово. Честное. Мне вроде как судьба второй шанс дала, согласись. Грех будет его упустить.

— Ты изменился, сынок, — покачала головой мама.

— Но ведь не в худшую сторону, а? — я подмигнул улыбающейся Ленке и отправил в рот кусок яичницы.

— Слава богу, — сказала мама.

— И я говорю, слава богу, — прошамкал я с полным ртом.

— Всё равно, будь осторожнее. Помни, что Ильдар Хамзатович сказал — ни в коем случае не переутомляться.

— Я помню, мам. Не переутомляюсь, правда.

— А что сегодня тебе к нему на осмотр в девять утра помнишь?

— Помню. Сейчас позавтракаю, оденусь и пойду.

— Привет ему передавай. И всё потом подробно расскажешь!

— Зачем? Он и так тебе всё расскажет.

— Он — это одно. Ты — другое, — с железной логикой заключила мама и налила мне чая.

Всё-таки Кушка совсем маленький город. От дома до ворот госпиталя я дошёл, не торопясь, ровно за пять минут. Ещё через две минуты постучал в дверь кабинета Ильдара Хамзатовича.

Весь медосмотр занял ровно час пятнадцать минут, включая рентген.

Частое рентгеновское излучение, в особенности на столь допотопной аппаратуре, не слишком полезно для молодого выздоравливающего организма, поэтому я нейтрализовал его воздействие. Но, видать, слегка перестарался, потому что организм отреагировал самым привычным и целесообразным образом.

Я как раз оделся, вышел из рентгеновского кабинета, когда почувствовал, что меня неудержимо тащит в сон. Словно щепку в водоворот.

До моей палаты, в которой я провёл пять, выпавших из памяти дней, было не более двух десятков шагов. Дверь оказалась открыта, в палате — никого. Правда, мою постель убрали, но мне вполне хватило матраса. Меня бы и голая пружинная сетка устроила. Да что там сетка — любая горизонтальная поверхность, включая пол. Желательно чистая, конечно.

А тут целая кровать! Шикарно. Я повалился на матрас и отключился.

Проснулся от недовольного голоса Ильдара Хамзатовича, доносящийся из-за двери:

— Что значит, не знаю? Он должен был прийти ко мне в кабинет ещё пятнадцать минут назад!

Сейчас кому-то достанется на орехи, подумал я. Спустил ноги с кровати, встал, открыл дверь и вышел в коридор.

— Вот же он! — радостно воскликнула дежурная медсестра. — Ты что там делал?

— Спал, — честно признался я. — Извините, Ильдар Хамзатович, меня после рентгена так в сон потянуло, что просто караул. Хорошо, что койка свободной оказалась.

— И как, поспал?

— Поспал, — я посмотрел на часы. — Как раз пятнадцать минут. Чувствую себя отлично.

— Это я решу, как ты себя чувствуешь, — пробурчал товарищ подполковник. — Давай за мной.

— Физически ты здоров, — заключил он, изучив рентгеновские снимки и ещё раз помяв мне живот и пройдясь твёрдыми холодными пальцами по позвоночнику и рёбрам. — Но в школу пока рано. Подтверждаю освобождение до двадцать шестого февраля. — Он перелистнул календарь на столе. — Это пятница у нас? Пятница. Значит, в четверг, двадцать пятого, ещё раз на обследование придёшь, а в пятницу — в школу.