Читаем без скачивания Друг моего отца - Елена Лабрус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я помыла посуду. Всё перетёрла, убрала. И решилась позвонить.
А после разговора с Арманом у меня появился план. Не особо смелый и, наверно, безнадёжный, но сегодня я ещё верила, что смогу его осуществить.
О чём у матери был разговор с Чекаевым она даже не обмолвилась.
Может, думала, что я не знаю?
И я тоже решила, как он просил, ничего ей не говорить.
Глава 12. Арман
Узкая улочка с односторонним движением, на которой располагались офис и квартира госпожи Воскресенской, была сплошь заставлена автомобилями.
Но когда я подъехал, Яна уже стояла возле решётки подворотни.
Она о чём-то оживлённо беседовала по телефону, когда машина припарковалась у микроавтобуса со спущенными колёсами, что стоял как реклама находящейся рядом кафешки.
Я не вышел. Прятался за тонированными стёклами. Не стал рисковать. Водитель открыл ей дверь. И она, всё ещё болтая, кивнула ему и села рядом на заднее сиденье.
– Спасибо, Алла Константиновна, я всё поняла. Да, обязательно перезвоню.
Такая деловая, строгая, она как никогда была сейчас похожа на мать.
Я рассчитывал до встречи с ней, как максимум, переговорить с Валентинычем. Как минимум, хотя бы костюм сменить на что-нибудь менее официальное. Но из-за погодных условий чартер задержали, и я, прямо с лётного поля в машину и сюда, успел только пару звонков по дороге сделать.
– Привет! – уперев локоть в колено, я повернулся к ней и пригладил бровь. Стыдно признаться, нервничал.
– Привет! – не поднимая глаза, ответила она.
Снова наглухо затянутая в чёрное, она положила на коленки маленькую сумочку, молодёжную, с белыми буквами, застёжкой стерженьком и спортивным ремнём, открыла и засунула в неё телефон.
Мне бы почувствовать себя старым рядом с ней, а я, наоборот, почему-то подумал, что будь мне сейчас двадцать пять, я сделал бы то же самое.
И протянул ей раскрытую ладонь.
Коснуться её хотелось невыносимо. Пусть хоть кончиками пальцев.
Именно моих кончиков пальцев она по очереди и коснулась своими, словно играла на пианино. В одну сторону, потом в обратную. Видимо, ладонь вложить побоялась, и проигнорировать меня не смогла. Нашла такой изящный выход.
А меня передёрнуло, аж тряхануло.
– Щекотно? – удивилась она.
Честно говоря, словно палец в задницу вставили. Как массаж простаты: гормоны влупили по шарам так, что я даже глаза на секунду закрыл. И ссать захотелось. От счастья.
Блядь! Я же хотел извиниться, покаяться, вести себя достойно и благородно. А перед глазами кровавое марево, и в башке одна мысль: хочу её.
Слава богу, ехать было не долго. И на выходе из машины в руках у меня оказалось пальто, которым я пах и прикрыл. И мысленно отхлестал себя по щекам: «Это всё чувство вины, Арман! Чувство вины! Уймись!»
– Галерея? – восторженно задрала она голову у входа.
Ну не домой же её тащить! И какое счастье, что я не выбрал, например, кино. Но кино хорошо для нищих студентов: и от холода есть где спрятаться, и подтискаться в темноте. Или для супружеских пар: когда уже всё друг о друге знаешь и приятно просто помолчать. Я же, наоборот, хотел с ней говорить. И привёз туда, где и сам чувствовал себя уютно.
– Неужели никогда не была? – сразила она меня наповал блеском в глазах и этим искренним восторгом, когда я пригласил её подняться по ступеням.
– Нет. Только в парке гуляла. А внутри – никогда. Но очень-очень хотела.
– Тогда добро пожаловать! – по-хозяйски распахнул я дверь.
И повёл по тем коридорам, где пока было закрыто для посетителей. К залам с совершенно новыми современными инсталляциями, что только готовились к открытию.
Но она неожиданно остановилась в коридоре у баннера, что извещал совершенно о другой выставке.
Этот зал с редкими жемчужинами частных коллекций, был полностью готов. Но мой директор по маркетингу сказал, что нельзя одновременно делать в городе две знаковых выставки. А в культурно-исторический музей привезли то ли неизвестного Саврасова, то ли Фриду Кало. Поэтому мы свою отложили.
Правда, владельцы уже предоставили нам свои бесценные шедевры, а мы – беспрецедентные меры защиты их полотнам.
Но она даже сглотнула, глядя на растяжку.
– Это же Серебрякова? – прошептала она. – «Спящая девочка»?
Честно говоря, я только знал, что картина скандальная. Всё же вид обнажённого детского тела, как по мне, даже для искусства – слишком. А там голая девочка лет десяти, хоть для рекламы её и разместили только по грудь. Но это ладно, что бы я в этом понимал. Но зато понимал, что картину несколько лет назад продали на Сотбис за четыре миллиона евро. При том, что купил её у несчастной тётки художницы российский посол США году в 1924-том всего за пятьсот долларов. И я за эту картину отвечаю своими гениталиями лично.
Но пока я всё это думал, Яна водила пальцем по фотопечати, кажется, совершенно забыв про меня, и, конечно, я дрогнул и сделал «звонок другу» на пульт охраны.
В общем пока там снимали всякие лазерные сетки, как в «Ларе Крофт», отпечатывали бронированные двери, как в банковском хранилище, и совершали ещё десять или пятнадцать сложных действий, о которых даже я не знал и для каждого из которых требовался свой человек, мы непринуждённо прогулялись до моего кабинета, где я бросил пальто, а потом вглубь здания, делая вид, что беседуем.
– А ты что ты любишь больше: море и солнце? Снег и горы? Может быть, тропический лес? – всё же надеялся я затащить её к инсталляциям.
– Не знаю, – пожала она плечами. И судя по тому, как вытаскивала и вновь вставляла штырёк замка сумки, нервничала. Ох уж этот штырёк! Меня он наводил совсем на другие мысли. Но
