Читаем без скачивания Ангел света - Джойс Оутс

— Да ну же, черт бы тебя подрал, — бормочет Ник, его ближайший друг Ник, запальчивый Ник, которым восхищаются и которого терпеть не могут многие мальчики в школе Бауэра и которого любит Мори Хэллек. — Опротивела мне твоя уродская рожа, твой уродский затылок, да ну же, чего ты, ради всего святого, ждешь?.. — Обычно тихий приятный голос Ника звучит хрипло от усталости.

Ну разве у Мори есть выбор? Плечи и верхняя часть спины у него пульсируют от боли; он понимает: надо настоять на том, чтобы подгрести к берегу, но Ким с Тони уже помчались вперед. Ник, сидящий сзади, готов его прикончить, так что у него действительно нет выбора. Он кивает, он соглашается. Каноэ рванулось вперед. И его вдруг понесло к тому месту, где нечто бесповоротное может произойти — уже произошло, — где может приостановиться физический закон жизни.

Один миг анархии — и все, что он познал, все, что можно познать, развеется.

— Смотри в оба! — кричит Ник.

Камни всех размеров, всех видов — валуны… скалистые уступы… белая пенящаяся вода… исступленная… оглушающая. Воздух превратился в воду — его быстро, панически заглатываешь. Черная вода, иссиня-зеленая вода, белая пена пузырится и ревет. Мимо пролетает камень, пролетает другой, слева, справа. Ник кричит в испуге и восторге, каноэ подпрыгивает, у Мори схватывает живот, ему вдруг до смерти хочется помочиться, а через секунду он уже забывает об этом. Они ныряют… летят… мчатся, словно бы над водой… и ничто не может их зацепить, ничто не может причинить им вреда. Мори Хэллек и Ник Мартене — семнадцатилетние мальчишки мчатся мимо высоких берегов, меж двух стен хвойного леса, которого они уже не видят.

Они будут жить вечно! Ничто не может их зацепить!

А теперь влево — там водоворот, как раз под следующим порогом…

Упавшая сосна, вся гнилая… огромный белый валун со страшноватыми вмятинами — будто это глаза, нос, рот… камни на камнях… осыпи — гладкие, точно детская горка… привкус паники во рту… хвастливый крик радости… Мори, лишь несколько секунд тому назад считавший, что каноэ сейчас врежется в скрытый под водой камень… Неправда, что мы живем и умираем в одиночку, смотрите, вот мы вместе, смотрите, мы всегда вместе…

Оглушительный грохот. Еле различимые радуги танцуют над головой. А где-то в глубине, под ложечкой, шевелится страх. В ста ярдах впереди две согнувшиеся фигурки в дюралевом каноэ вот-вот исчезнут в тумане. Каноэ изрядно набирает воды, Мори с трудом дышит, нос забивают брызги, руки и ноги онемели, кровь бешено пульсирует в глазах. Он машинально выполняет приказания, выкрикиваемые другом. Выполняет не думая. Неправда, что мы живем и умираем в одиночку, смотрите, вот мы вместе в эту минуту, в эту страшную минуту, смотрите, вот мы вместе, мы всегда вместе…

ДРУЗЬЯ

Мори Хэллек — с обезьяньим лицом гнома: черты мелкие и будто собранные в пригоршню; светло-голубые слезящиеся глазки, курносый нос, толстые губы, заостренный подбородок. Кожа молочно-белая, нечистая. Прыщи, словно крошечные красные ягодки, покрывают не только его лицо, но и шею, и всю спину. Бедняга Мори! Такой уродливый. Подающий такие надежды. Со своими паучьими руками и ногами, близорукий, слегка заикающийся, с трогательной, берущей за сердце улыбкой. Мори — сын Джозефа Хэллека. Ему семнадцать лет, он учится в старшем классе школы Бауэра, а ростом всего пять футов восемь дюймов и весит 125 фунтов, этот бедняга Мори, добряк Мори, смущающий приятелей своими рассуждениями «о Боге», и «о Христе», и о том, что «жизнь — это дар».

Мори объявил, что он просто христианин, не принадлежащий ни к какой церкви. Главное, как ему представляется, — видеть Христа в своих собратьях… найти способ оживить Христа в себе. Он говорил об этом свободно, взволнованно, порой заикаясь от волнения, не замечая, что его слушатели закатывают глаза или гримасничают от скуки. Он был умный, смекалистый; неплохой спортсмен, несмотря на свои физические данные: играл в теннис, занимался гимнастикой, бегал, — и в большинстве случаев рассуждал вполне здраво, так что, промучившись первый семестр, он потом вполне прижился в школе Бауэра. Его одноклассники отлично знали, что он — Мори Хэллек, а его отец — Джозеф Хэллек (Хэллековская медно-алюминиевая компания), но ведь это была школа — Бауэра в Кремптоне, штат Массачусетс, и, наверное, одна треть из двухсот соучеников Мори были выходцами из не менее богатых, чем Хэллеки, семей, или почти таких же богатых: в каждом классе было с полдюжины «знаменитых» фамилий. В школе Бауэра не имело большого значения — во всяком случае, считалось, что не имеет значения, — из какой ты семьи, с кем твоя семья общается, сколько, по произвольным подсчетам того или иного мальчика, он «стоит».

Мори Хэллек — завораживавший и раздражавший Ника Мартенса и внушавший ему уважение. Мори — младенец (который в семнадцать лет не стыдился плакать). Мори — стоик, загадка, объект бесчисленных грубых шуточек, любивший напевать себе под нос, просыпавшийся в шесть утра, веселый, улыбчивый, легко прощающий. (А ему приходилось многое прощать. Ибо, как ни печально, даже его друзья в школе Бауэра порой издевались над ним.) Он был занудлив, был жизнерадостен и щедр, его любили, или едва терпели, или смеялись над ним, или восхищались поистине донкихотским мужеством, с каким он перед всем классом вступал в спор с наиболее догматичными и властными преподавателями. Бывали дни, когда он знал ответы на все вопросы и мог состязаться — почти мог состязаться — с самыми способными мальчиками. Бывали другие дни, когда он не мог дать ни одного правильного ответа, когда он заваливал письменные работы, краснел и покусывал костяшки пальцев, а на переменках уходил куда-то один. (Что он там делает один? Молится? Бухается на колени и молится?) Просто нутро его не соответствовало внешности, как у других людей. С такими короткими паучьими ножками, зачастую некоординированными движениями, слабыми глазами. (Особенно худо было у него с левым глазом. Однажды Мори закрыл ладонью правый глаз и, глядя на Ника, усиленно моргая, объявил, что в общем-то он на этот глаз слеп — «юридически», видимо, слеп. Ник был смущен и раздосадован — ну что он, Ник, может сказать на это? У него-то зрение было почти идеальное.)

Случалось, Мори неплохо отличался в спорте, стрелял с поистине отчаянной энергией — он был не из тех умных низкорослых очкариков, которые делают вид, будто гордятся отсутствием физических данных. Он плавал, он бегал, он четко и изящно выполнял гимнастические упражнения; он пробовал себя в командной гребле; он пробовал играть в баскетбол; он даже целый месяц пробовал — какой это был фарс! — боксировать с Ником. (В школе почему-то делали упор на бокс.) Он мог вполне прилично сыграть в теннис три сета, а во время четвертого совершал одну промашку за другой — становился вдруг неуклюжим, невпопад махал руками, ноги у него заплетались, лицо и шея приобретали багрово-красный оттенок. Он что-то бормотал себе под нос, он извинялся, он «просто не понимал, что с ним». В такие моменты Ник не чувствовал себя победителем — ну что значит выиграть в теннис у такого противника, как Мори Хэллек? У этого дурачка, этого клоуна. Просто глупо Нику терять с ним время. Чем покаяннее становился Мори, тем больше злился Ник, так что со стороны всегда казалось, будто Ник злится на Мори за промашки. Прекрати. Заткнись. Не надо. (Еще мальчиком Ник взял себе за правило никогда ничего не объяснять и никогда не извиняться — разве что перед взрослыми… влиятельными взрослыми.)

— Хватит! — вдруг объявлял Ник и уходил с корта.

Хватит. Проворонил. Забудь.

Но они были друзьями. С перерывами. Настоящими друзьями: Ник однажды признался Мори, что более близкого друга у него никогда не было, да и вообще Мори, пожалуй, единственный его друг, так как Ник мог ему доверять.

Ник, который был таким популярным, Ник, у которого было столько друзей. Председатель класса три года подряд. (Хотя каждый год он получал все меньше голосов — что втайне бесило его, ибо разве это не означало, что бывшие сторонники отворачивались от него?) Красавец Ник Мартене — остроумный, саркастичный, неутомимый в своей жажде состязаться с другими, вечно что-то прикидывающий, рассчитывающий, с этой своей привычкой ни минуты не быть в покое (щелкать шариковой ручкой, заводить часы, ерзать на стуле), со своей неустанной заботой о продвижении вперед. Предельно вежливый со взрослыми — влиятельными взрослыми, — он бурно веселился, передразнивая их, стоило им отвернуться. Выказывать неблагодарность было бы с его стороны неразумно — ведь он же учился на стипендию в школе Бауэра, — и он, безусловно, был благодарен, во всяком случае внешне. Волосы у него были русые, густые и пышные, нос — прямой, губы четко обрисованы; говорил он бойко и убежденно, все любили его — или почти все, — хотя, надо сказать, были у него и враги и он старался знать в точности, кто они.