Читаем без скачивания Alter ego - Гелий Рябов

Вышел в коридор, спустился по лестнице и сел на ступеньку. Рыжий пес мгновенно положил голову ему на колени и опрокинулся на спину, приглашая погладить по светло-розовому животу. Какая-то старушка в черном остановилась и, как молитву, произнесла: «А вы, молодой человек, душевный. Дерибас ни к кому и никогда не подходит. А к вам… Храни вас Господь…» И ушла, а Хожанов, почесывая Дерибаса, думал о том, что задача усложняется с каждой минутой. Сторож… Да никакой это не сторож, и теперь дай Бог не наследить, потому что девица изначально все прекрасно знала и понимала (сейчас это ЯСНЕЕ ЯСНОГО) и могла сообщить о его визите заинтересованным лицам. Впрочем, подумал он, эти «заинтересованные» вряд ли ожидали какого-то (а тем более — подобного) интереса к своим делам. По их убеждению, все должно было пройти незамеченно, как бы обыденно-скучно, в лучших кладбищенских традициях. Но реакция девицы подтверждала: «студент» (или кто он там) — реальность, и весьма объективная притом… Ну, что ж: возьмем девицу на заметку, авось и пригодится когда-нибудь.

По знакомой дорожке неторопливо-равнодушно прошел он мимо обелиска, даже издали еще была видна вмятина на цветнике… И вдруг остановился: так, «студент»… Но ведь был еще, помнится, городской сумасшедший, симпатичный ниспровергатель авторитетов и постулатов. Он дважды мелькнул среди надгробий, а потом подошел, заговорил… Что он делал на кладбище ночью? Кто он?

Бегом помчался к воротам, старик с веселой усмешкой вздернул небритый подбородок: «Ну, как? Был студент или нет?» Хожанов отрицательно покачал головой и, изобразив некоторое смущение (как же, один раз вляпался, теперь надо быть осторожнее), спросил, стесняясь: «Мне сказали, что у вас тут обитает весьма интересный человек. Много знает, охотно рассказывает, но вот беда — все это только по ночам. Не поможете отыскать?» Старик поставил метлу и, приблизившись к Хожанову вплотную, приложил шероховатую ладонь к его лбу: «У тебя, парень, часом, не жар? Ты не болен? Да я век здесь обретаюсь, а не слыхал подобного. Отдохни или поешь. Ты, может, с голоду распух?» Махнув рукой, Хожанов отправился на улицу. Потом, обернувшись, спросил с отчаянием: «Ну а как секретаршу конторы зовут — можно узнать?» — «Это можно. Многие интересуются. Особенно в твоих летах. Мужчины. Сразу после похорон своих жен, между прочим. Неотразимая девка Капитолина…»

…Уже в трамвае; под плавное постукивание колес, пришел он к выводу, что необдуманными поступками поставил себя на грань катастрофы. Стоит «им» проверить, кто интересовался подробностями (все больше и больше, убеждался он, что «слепая, жестокая сила» — он обозначал ее именно этими словами из старинного романса — существует совершенно реально), и с ним покончат так же просто, как покончили со Строевым и его женой: в «точку». Одна надежда: ОНИ пока спокойны. Волноваться им пока не из-за чего. И поэтому пока они ничего не станут проверять.

Они… Какое это пока тихое и безобидное местоимение…

…Когда открыл двери квартиры (ключ любимая почему-то не отбирала и даже не пыталась), наткнулся на такой яростно-непримиримый взгляд, что даже попятился. «Где продукты?» — «Не нервничай, я верну тебе десять рублей. — Достал из кармана скомканные десятки и двадцатипятирублевки и, наугад вытащив одну (даже не посмотрел, что отдает), протянул со вздохом: — Вот возьми и прости меня, дела, понимаешь? Совсем неотложные дела». — «Устраивался?» — сразу помягчела она. «Да. Устраивался». Ему показалось, что он сказал правду. В конце концов, в ее понимании, работа всегда была результатом какого-то устройства, беготни, связей и «отношений»! Но ведь он не баклуши бил. И чтем не: менее объяснить ей внятно, на доходчивом и понятном для нее языке, что сегодня, сейчас, это и есть искомая, желанная работа, — все равно не смог бы. Пусть будет: «устраивался». Не нужно идейных сложностей в собственном зыбком доме. Но как плохо, оказывается, знал он любимую после двадцати совместно прожитых лет! Окинув его настороженным взглядом, она по-собачьи потянула воздух, и подозрительно усмехнулась: «По-моему, на тебе чего-то нет… Только чего? — снова по миллиметру осмотрела его с ног до головы. — Так-так-так… Где обручальное кольцо?» — «Это подарок мамы, и я счел возможным…» — «Твоей мамы? Ска-ажите… Забыл, что имущество, нажитое в браке, совместная собственность?» — «Но это неверно… Кольцо купила мама…» — «А то, что ты в это время уже спал со мною в одной постели, не довод?» — «А регистрация?» — «Я тебе покажу регистрацию! Ты у меня сразу все вспомнишь. Короче: кольцо вернуть, иначе будет плохо. У меня все». Неприметно вильнув платьем (лет пятнадцать тому она призналась ему с глухим отчаянием: «Когда иду по улице — всем женщинам смотрю в спины. И радуюсь. Не я одна… А когда колыхнется — могуче, притягательно, основополагающе и незыблемо — горькая зависть»), она удалилась на кухню, и долго, еще: доносился оттуда смягченный дверьми и расстоянием визгливый ее голос. Как это у Толстого? Все счастливые семьи похожи, каждая несчастлива по-своему? На всякий случай он открыл седьмой том и на первой странице нашел подтверждение. Нда… Сколь сиюминутны подчас озарения даже гениев… Кончилась, ушла в небытие Россия Толстого, и все изменилось, перевернулось… Разве сегодня одинаково счастье? Оно ведь такая редкость, такая удача, такое произволение, Промысел высший, — как оно может быть одинаковым… А несчастье?. Оно овладело умами и делами и естеством — разве оно может быть разным, если причины уныло-однообразны: безденежье, выматывающее душу, сердце и ум; плохая квартира, перенаселенная, холодная, с падающим на голову потолком; бессмысленная работа, по сравнению с которой потогонный конвейер Форда — невозможная мечта; дебильные дети, вырастающие в материал для уголовного розыска; отсутствие друзей; доносы и зависть, зависть… Одинаково и безысходно несчастье…

А может, это минутная слабость? И не все так мертво и черно? И на самом деле совсем не больше несчастья сегодня и счастья столько же, сколько всегда?.

Кто знает?

Какое-то навязчивое воспоминание пришло и властно потребовало исхода: Строев, кажется? Ну да, именно он. Была одна шершавочка, заусеница одна, которая тревожила, заставляя вспоминать последовательно, детально, до запятой, до интонации. Тогда он не обратил на этот нюанс ни малейшего внимания, но теперь он всплывал и всплывал из глубин памяти темным, неразгаданным пятнышком и вот, кажется, всплыл совсем и приобрел реальные очертания — показалось, даже тембр голоса Строева обозначился явственно и четко — чуть глуховатый, с хрипотцой, такими голосами необыкновенно получаются старинные романсы типа: «Эх, друг гитара…» И лицо возникло, как в стереоскопическом кино — сначала сдвоенно и смутно, будто без специальных очков, а потом — четко и объемно. И фраза, фраза — тогда совсем проходная, как бы между делом, а вот теперь…

«Понимаете, нам нужно получить такую программу к проанализированным фактам и такую модель построить — я правильно употребляю вашу терминологию?..» Здесь Хожанов увидел себя как бы в зеркале и сразу же некоторым мускульным напряжением снял с лица снисходительную усмешку профессионала, который вынужден слушать лепет непричастного интеллигента, а Строев в это время продолжал, ничего не замечая: «…которая позволит нам выявить не только всех существующих фигурантов, но и всех возможных, понимаете? Ну, даже тех, которые должны, так сказать, возникнуть в ближайшем будущем?».

Еще бы, конечно, он понимал. Им нужно построить модель «они» — «другие», вписать в нее реальные взаимосвязи и ситуации, спроецировать сюда связи и ситуации дополнительные и определить направление (их службы имели совершенно необъятный материал: связи, их характер, имена, адреса и многое, многое другое), потом системно отобрать факты, соединить их с реальными предположениями и составить программу, которая позволили бы компьютеру выдать на-гора всех: и фигурантов, и причастных, и просто собирающих старину, и вообще — всех возможных, имеющих возникнуть в будущем. И вот эта глобальность, не вызвавшая тогда ни малейших сомнений, сегодня не просто озадачивала — зачем? — а будила тяжелые подозрения… Ну, в самом деле: зачем демократизирующемуся государству держать на учете не только преступников (что понятно), не только потенциальных преступников (что допустимо), но и вообще всех, кто собирает антиквариат для собственного удовольствия и даже вкладывает в купленные вещи «капитал», но не нарушает при том законов и даже инструкций и правил торговли, например. Что это за предположение такое: «отдаленно-потенциальный» фигурант? Зачем это? Профилактика должна направляться на лиц, обладающих реальной преступной потенцией, а острие репрессии — только на совершивших преступление…

Вспомнил: о своих размышлениях доложил доктору. «Ну и что? — не удивился тот. — Они должны смотреть далеко и копать глубоко. Или вы не знаете, как расплодились в последние годы эти рвачи, эти грязные людишки, эта ржа, разъедающая души подрастающего поколения… Оставьте, любезный мой, я не разделяю ваших опасений. И кроме того: все делается там, у них, под неусыпным и бдительным надзором. Чего же вам еще?»