Читаем без скачивания Последыш III (СИ) - Мах Макс

С другой стороны, Игорь Викентиевич знал, как минимум, четырех мужчин, живших одновременно с тремя женщинами. Вернее, трех, поскольку еще один имел — во всех смыслах, — не только жену и любовницу, но и любовника. Такой в современных понятиях был неутомимый бисексуал. Впрочем, у женщин такое тоже случается, пусть и реже. В студенческие годы была у Бармина подружка, которая одно время встречалась, имея в виду и секс, сразу с тремя парнями, да еще и с Игорем пару раз переспала исключительно по дружбе. И позже, уже как психиатр, — и в особенности, в Америке, — он таких случаев видел не два и не три. Там речь шла, правда, не о самом сексе, — все-таки Бармин классический психиатр, а не сексолог или, упасите боги, сексопатолог, — а о последствиях измен или отношений с двумя мужчинами одновременно. О чувстве вины, — типа, мужу случайно изменила и так семь или восемь раз подряд, — о конфликте между долгом перед семьей и супругом и неожиданно вспыхнувшим чувством к случайному таксисту или о разрушении привычной картины мира, в которой богом и обществом заповедано иметь в каждый отрезок времени всего одного сексуального партнера, и лучше, чтобы это были официально признанные муж или жена.

Все это Бармин знал, но при этом никогда не задумывался над тем, как в реальности могла бы выглядеть узаконенная обществом и государством полигамная семья. Даже, читая о восточных гаремах в исторических книгах или любуясь картинами Энгра[51], он не воспринимал все это по-настоящему всерьез. Есть и есть. Можно даже помечтать перед сном на тему «если б я был султан…». Однако рассматривать такую возможность в качестве реальной альтернативы тому мироустройству, к которому Игорь Викентиевич привык, что называется, с младых ногтей, ему бы и в голову никогда не пришло.

Однако здесь, в иной реальности, являясь уже не постсоветским немолодым психиатром в эмиграции, Бармин столкнулся совершенно с другим устройством общества, другой моралью и культурой. Здесь многоженство являлось не роскошью, — типа, есть, потому что могу себе позволить, — и не социальным извращением, скрывающим гипертрофированное чувство собственности, а суровой необходимостью. Во всяком случае, для тех, кого здесь называют Хомо Магикус. Обществу и, прежде всего, высшему обществу, аристократам, являвшимся в этом мире элитой любого государства, были остро необходимы одаренные мужчины-маги, а их, как назло, рождается катастрофически мало. Как минимум, в три раза меньше, чем одаренных женщин. Отсюда и полигамия, вернее, институт полигамной семьи или, говоря языком востока, гарем. Ну, а если ты к тому же язычник и титулованный аристократ, которому нужны не только сами по себе жены, обладающие магией, но также их семейные связи, не говоря уже о приданном, то и выбора у тебя, собственно, нет. Однако устройство такой вот полигамной семьи и всегда-то представляет собой ту еще организационную проблему, а в случае Бармина ситуация осложнялась тем, что он женился на четырех женщинах практически одновременно, что, на самом деле, случалось в высшем обществе совсем нечасто.

В обычном случае мужчина увеличивает свою семью постепенно, последовательно и с перерывами, часто не на год, а на пять. Поэтому процесс затягивается иногда на годы и годы, и, значит, среди жен возникает естественная иерархия, — возраст, опыт, стаж, — и это многое решает в отношениях мужчины и его женщин, и между самими женщинами тоже. Но не только это отличает семью Бармина от иных имперских семей. В большинстве случаев речь, и впрямь, идет о гареме, и вся разница только в том, что в новое время в Великорусской империи уже практически не осталось настоящих, — на восточный лад, — гаремов, в которых, живут теремные затворницы, лишь пару раз в году, — да и то лишь по великим праздникам, — выходящие в свет. Свободы теперь у женщин, разумеется гораздо больше, но по-настоящему свободными они являются лишь в небольшом количестве случаев. В восточных княжествах намного реже, чем в западных, где брак иногда действительно становится практически равноправным. Такое положение вещей раздражает буквально всех: и консерваторов, которым искренно нелюб прогресс, и либералам, которые хотели бы дать женщинам, — всем и каждой, — как можно больше свобод, но, увы, добиться этого никому пока не удалось. Бармин же в силу обстоятельств и своего особого двойственного «Я», решил идти до конца, создав де-факто нечто вроде полиаморного[52] брака. Практически, он предлагал своим женщинам род дружеского союза и полную свободу в выборе стиля жизни. Требование было одно, но кардинальное: не предавать. Пока ты член семьи и не объявила об обратном, мужу не изменять, — или, по крайней мере, делать это так деликатно, чтобы никто ничего об этом не узнал, — и, разумеется, не рожать от других мужчин. Брак-то не католический, развод возможен точно так же, как и полное отселение. Живи отдельно и делай, что хочешь, но без скандала и без последствий в виде внебрачных детей. Хочешь ребенка от другого мужчины, флаг тебе в руки. Объявить о разводе дело нескольких дней, да и то большая часть времени уйдет на формальности, а не на объявление, как таковое.

Глава 3 (2)

— Итак, милые дамы, — Бармин закончил с отварной осетриной с хреном, промокнул губы салфеткой и, подняв взгляд, обвел им всех, собравшихся за столом, — какие будут предложения?

Вопрос касался светской жизни. Тут ведь как? Ну, ладно Бармин. Граф Менгден, известное дело, дикарь и заполярный маугли. Друзей у него, по сути, нет, есть одни лишь враги и немногочисленные союзники. Другое дело — его женщины. Они все, как одна, плоть от плоти мира сего, а, значит, знакомы, как минимум, с половиной молодых аристократов империи. С кем-то лучше, с кем-то хуже, а с кем-то, и вовсе, шапочно. И все-таки знакомы. Росли по соседству, вместе выходили в свет, — на бал дебютанток, например, или на дни рождения сверстников, — учились в одних и тех же лицеях, гимназиях и прочих академиях, пересекались в студенческие годы, учась, в основном, в университетах Пскова, Новгорода и Ниена, встречались в общих компаниях и подходящих им по статусу танцевальных клубах, кафе и ресторанах, все еще называвшихся в империи на старый лад чайными и трактирами. И все это, не считая ближних и дальних родственников, навестить которых по тому или иному случаю всегда входит в обязательную программу.

В практическом плане все это означало, что, приехав в столицу на Большой Летний бал, «семейство» Бармина не могло игнорировать своих светских обязательств, и значит, все вместе или порознь они должны были посещать различного рода мероприятия: коктейльные и танцевальные вечеринки, организуемые светской молодежью, и официальные приемы, устраиваемые старшим поколением. Да и просто сходить в гости, заглянув на огонек, или принять у себя малым составом. Тем более, теперь, когда нежданно-негаданно в Усть-Угле объявился новый граф Менгден, да при том не один, а с сестрой и невестами, одна из которых дочь Самого! В общем, приглашениями Ингвара и его «женский круг» начали заваливать сразу после Малого императорского приема. И на некоторые из этих приглашений стоило, как минимум, ответить. А ведь кроме всего прочего, объявившись в столице, нужно было, — обязательная программа, — нанести визиты кое-кому из родственников, не говоря уже о том, чтобы наладить отношения кое с кем из потенциальных союзников. Учитывая все это, прибыли они в Новгород загодя, — за три дня до обозначенной в императорском приглашении даты, — и предполагали задержаться в столице еще, как минимум, дней на восемь после бала, планируя устроить за это время также одну коктейльную вечеринку и один раут в Ковенском палаццо. Noblesse oblige, как говорится, да и связи нужны. Как без них? Поэтому планы на столичный визит были сверстаны еще в Усть-Угле, но это не значит, что в них ничего нельзя было изменить. Об этом Бармин, собственно, и спросил.