Читаем без скачивания Избранные произведения - Лайош Мештерхази
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он опять долго молчал; мы тоже не знали, что сказать.
— Во-первых, что бы вы ни задумали, только шею себе сломаете и мне тоже.
— Будь спокоен, тебя мы ни в коем случае…
— Постой!.. Почему вы обратились первым делом ко мне? Вот и они сразу обо мне вспомнят. Вы что думаете, наивные люди: если человек работает в таком месте, как я, на него не заведено досье? Да им, наверное, уже известно, что сегодня вечером я с вами ужинал в «Кеттере». Еще бы им не было известно, если мы по телефону договаривались!.. Их нельзя недооценивать. Думаете, мол, болтаем мы всякую всячину — и ничего? «Пусть себе болтают!» Но вы другое задумали, а это… не шутка.
— Земля горит у них под ногами, земля, которую они заняли! И бьют их на всех фронтах!
— Бьют? Уже разбили… Только ведь раненый зверь, смертельно раненный, он всего опасней, пока жив. А он пока жив!.. Вы меня хорошо знаете, не первый день… Знаете, что я не изменился, я их ненавижу не меньше, чем вы. Но я не хочу играть с умирающим зверем!.. Прислушайтесь! Слышите!.. Пока мы здесь с вами гуляем, внизу целых две дивизии прошли, бронетанковая и моторизованная пехотная. Если не больше! Вы представляете, кто тут столкнулся? Мировые державы напрягают последние силы! А вы туда же — с ящиком… этого…
Мы собирались было ответить, но он громко, чуть не крича, зашептал:
— Да если б я даже целый вагон вам дал?! Вы хоть примерно представляете, сколько вагонов боеприпасов, да не того, о чем вы просите, а тээнтэ[69] съедает за один день только восточный фронт?! А вы туда же, с рогаткой!.. Да, я не шучу: именно с рогаткой!.. Разница небольшая.
— Но ведь вся Европа…
— Постой!.. Не вся. Только те, кого победили, оккупировали…
— А нас — не оккупировали?
— И кого задолго готовили к борьбе, к сопротивлению. А здесь был Хорти, была традиционная дружба, Северная Венгрия, Трансильвания,[70] здесь из каждого солдата воспитывали немецкого прихвостня, из каждого дворника — доносчика!.. А вы утратили здравый смысл!.. И это сейчас, в последний момент!.. Так вот: нет и нет! Во-вторых, потому, что я не хочу быть орудием вашего самоубийства! Понятно?
— А терпеливо все сносить, как скот, который гонят на бойню, это не самоубийство? Самоубийство нации.
— Слова! Дешевые, избитые слова!.. Вы думаете, война остановится у Карпат?
— Нет.
— Еще как нет. Уж я-то это знаю… — Он рассмеялся будто вздохнул. — Нет. И тогда, как вы думаете, что будет со страной, с городом?! Думаете, они чудом уцелеют?… Этому самому народу, о котором вы так любите разглагольствовать, нужны будут как воздух все конструктивные силы; не впервые в истории, но впервые в такой степени — нужны будут все таланты! И это не фраза! Вот вы оба — талантливые люди. Мы все трое талантливые. Мы с тобой, когда настанет время, заново построим этот город. Вдвое красивее, чем прежде! На кого же вы его хотите бросить? На Пехене?… Талант — это не что-нибудь. Талант — это ответственность. Это — самоотречение. Да, да, самоотречение! Постоянная самодисциплина, постоянная готовность. Да! И отказ от таких вот жестов в духе девятнадцатого века! Понятно? Вот что такое талант! Запомните это! Какая-нибудь посредственность может позволить себе мыслить дурацкими, устаревшими категориями. Как ребенок! Ведь это ребенок думает, что чем больше сахару, тем лучше Красиво то, что цветное и блестит… Дешевые эффекты, вера, надежда, любовь, stille Nacht, heilige Nacht,[71] древняя венгерская честь… Да разве вы не понимаете, что тоже лезете в этот балаган! И для чего? Чтобы избежать самого трудного!
Мы остановились на нижней террасе, Отто оперся на железные перила, глядя вниз, на невидимый город.
— Наша смелость не в том, чтобы гарцевать верхом на коне. Мы жизнью своей — понимаете? всей жизнью! — должны принести как можно больше пользы, отдать все, на что способны. Пусть этого не заметят. Пусть оценят лишь через сто лет. Неважно. По совести… Мы жизнь должны отдать, но что толку, если мы с эшафота крикнем хохочущим кретинам: «Да здравствует свобода, да здравствует родина!» …Вы думаете, я оправдания подбираю для своей трусости. Так ведь?
Мы молчали. Не знаю, может быть, мы действительно так думали.
— Говорите же! Я трус, да?! — уже кричал он. — Отвечайте! Скажите честно! Ведь так легко заклеймить того, кто… Я трус, конечно, трус, слизняк, баба.
Он в истерике бил рукой по железу перил.
— Когда-нибудь вы узнаете, когда-нибудь поймете! Не допущу безумства…
— Ты сам безумец! Что ты делаешь! — Контра крепко обхватил Отто, удерживая его руки.
— Я докажу еще, что я не трус, — шептал Отто, сникая. — Я тоже способен делать безумства, хоть и не такие… пагубные…
Он без сопротивления дал свести себя вниз. В тягостной тишине гулко стучали ступени под нашими каблуками. Только у моста Эржебет, в крохотном конусе света, отбрасываемом сигнальным фонарем, мы увидели: рука у Отто посинела и вспухла, как боксерская перчатка. На такси мы увезли его в больницу на улице Петефи.
Контра поднялся с ним в рентгеновский кабинет, я остался в вестибюле. Вернулся он не скоро.
— Пришлось ждать, пока подействует снотворное… Трещина, почти перелом… Зачем он это? Неужели подумал, что мы… Перед тем, как заснуть, он мне сказал: «Делал я над собой операции и побольнее».
Такси у Восточного вокзала мы не поймали, трамвай уже не ходил. Молча шагали мы по пустым улицам в Буду.
В том проклятом году я еще раз встретился с Отто. Двадцатого ноября. Дата мне хорошо запомнилась. В этот день арестовали Контру. Не смея идти домой, я бродил по улицам Обуды, наивно надеясь, что в этой части города у меня нет знакомых. Потом, немного придя в себя, сообразил: такое вот подозрительное блуждание хуже всего. К тому же было довольно холодно. На Полынной улице из дверей какой-то корчмы просачивался свет. Я вошел, питейный зал был пуст. За одним из столиков в одиночестве сидел Отто.
— Садись! — позвал он, совсем не удивившись неожиданной встрече, словно я материализовался из его собственных мыслей. — Садись, пей! Еды здесь не получишь. Нету. Но вино —
