Читаем без скачивания Емельян Пугачев (Книга 2) - Вячеслав ШИШКОВ

Вечером собрались к нему почетные старики и, чтоб потешить государя, привели с собой древнего слепца-сказителя со старинными гуслями.

Принесли вина. Стали выпивать. Слепцу поднесли большую чару.

Воодушевившись, тот спел былину о том, как была Казань взята:

Уж ты, батюшка грозный царь,Грозный царь Иван Васильевич.До больших бояр немилостив,До простых людей отец родной.

Старики сразу обратили свои головы от слепца к Емельяну Пугачёву:

«Вот он, живой грозный царь!» Но Пугачёв слушал певца рассеянно, думал о чем-то своем. Слепец-гусляр нутром учуял это и повернул свой певучий и широкий, как степные просторы, голос, повернул звонкие трепещущие струны на веселый лад и ударил плясовую-разбойничью, разудалую и страшную:

По головушкам топорики полязгивают,Белы косточки в могилушки попадывают!По боярам панихиду ворон каркает…Ты гори, гори, восковая свеча!Ты руби, руби, топорик, со плеча!

Старики задвигали ногами, заулыбались, подбоченились. Пугачёв тоже улыбнулся и сказал:

– Вот добрая песня, – но сразу же и погас.

Гусляр-сказитель исполнил далее «старину» о Стеньке Разине. Когда он кончил, Денис Пьянов обратился к Пугачёву:

– А вестно ли тебе, батюшка, что Степан-то Тимофеевич единожды в нашем Яицком городке зимовал?

– Да неужто? – удивился Пугачёв.

– Этак, этак, надежа-государь, – откликнулся слепец-гусляр. – Меня в та поры еще на свете не было, а родитель-то мой гулял с ним, с Разиным-то – по Каспию гулял и в персицкие земли хаживал. Ну так он, батька-то, много кой-чего балакал о Степане.

– Занятно! – воскликнул Пугачёв и налил всем хмельнику. – А ну, тряхни памятью-то стар человек, расскажи, слышь.

Густоволосый слепец с белой бородой, которая росла почти от самых глаз, уставился незрячими очами в сторону царя, нахмурил взрытый глубокими морщинами лоб с запавшими висками и неторопливо начал:

– Когда-то некогда поплыл Разин со своими удальцами морем из града Астрахани к устью преславной реки Яика. А там уже наши казаки дозорили-поджидали его в гости, беднота. И потянулись они вкупе всем гамузом вверх по Яику. Тут напыхом настигла Степанушку царская погоня, стрельцы да солдатишки. И содеялся велик бой. На бою том голов да старшин стрелецких со стрельцами многих горазд побили, того боле переимали, а солдат порубили в капусту… А городок-то наш Яицкий взял Степан Тимофеевич хитростью. Человек с сорок вольницы его, да и сам он на придачу, оделись кои нищебродами с костылями да торбами, кои богомольцами и приступили к запертым воротам крепостным. И зачали стучать в те ворота, и зачали просить слезно: «Ой, пустите нас бога для, в церковь христову помолиться: мы люди мирные, мы люди православные». Ну, их и впустили чрез лазеечку… Они же, не будь дураки, всем караульным скрутили руки назад, а ворота-то распахнули да и впустили в крепость всю свою вольницу. Вот ладно… Как вошла вольница в крепость, Разин собрал жителей да стрельцов с солдатами в кучу и зыкнул им: «Вам всем воля! Я вас не силую: хотите – за мной в казаки идите, хотите – оставайтесь». А опосля сего, замест богомолебства, казни начались. Головы, да сотники стрелецкие, да казаки из богатеньких, кои супротивничали Разину, все смерть приняли, до тысячи душ… Вот какие дела-то, да… Он, отец наш, Разин-то Степан, пожаловал к нам седой осенью, перезимовал у нас, а по весне, как Яик вспенился, ушел на стругах на понизовье, к морю. И родитель мой с ним уплыл.

– Что же Разин зимой тут делал? – спросил Пугачёв.

– Царствовал, – ответил гусляр-сказитель. – Он сам царствовал, Степан-от, а вольница его рыбу ловила, зверя промышляла алибо с татарвой да с калмыками торг вела.

– Вот диво! – сказал Пугачёв. – Много любопытного слыхивал я о Степане Тимофеиче, ну, а о том, что в вашем городке зимовал он, впервой слышу.

– Да, надежа-государь, – подхватил старик Пьянов, ласково посматривая на Пугачёва. – Разин-то – превечный покой его рубленой головушке! – за голытьбу стоял, за чернь, бар с воеводами изничтожал, за правду жизнь положил свою. А вот сто лет минуло, как год единый, – ты, не простой человек, а сам царь, явился об это место, на нашем Яике. И мыслечки твои, я гляжу, точь-в-точь как у Степана!..

Слепец всхлипнул и начал ошаривать руками воздух, стараясь нащупать руку сидевшего против него царя.

– Дай рученьку, дай рученьку твою, – прерывистым голосом твердил он.

– Очи мои давно погасли, а руки зрят. Перстами своими оглядеть тебя хочу.

Царь-государь, дозволь!..

И оба они, слепец и царь, поднялись. Пугачёв подошел к нему вплотную, сказал:

– Ну вот, дедушка, зри меня: я весь перед тобой.

– Ой, родименький, ой, дитятко мое! – дрожа и хныча от волнения бормотал слепец, обняв Пугачёва и припав седой головой к могучему плечу его. Растроганный Пугачёв бережно посадил его на место. Похныкивая, подобно малому ребенку, дед отвел в сторону серебряную бороду свою, вытащил из-за рубахи висевший на груди вместе с нательным крестом маленький кожаный кисетик, порылся в нем пальцами и вынул на свет золотой перстень с изумрудом.

– Вот колечко, – сказал он трясущимся голосом. – Знаешь ли, царь-государь, кто оное колечко носил на своей рученьке? А носил его сам Степан Тимофеевич Разин. А сделано колечко мастерами уральскими, и камень в нем драгоценный, уральский же.

Все с изумлением уставились взорами на заветное кольцо. Глаза Пугачёва засверкали, щеки подобрались, губы вытянулись в трубку.

– И жаловал он кольцом этим родителя моего, а своего есаула, – продолжал приподнятым голосом старец. – Родитель мой в тайности держал кольцо, никто о нем не ведал, ни единая душа. А как собрался на тот свет, передал сокровище мне, единородному сыну своему. Я все на похоронки берег кольцо-то, а ведь мне невзадолге сто годов минет. Люди добрые, чаю, и так похоронят меня и поминать станут… И, помоляся господу, – зазвенел старец высоким голосом, – положил я в сердце своем поклониться разинским кольцом твоей царской милости. Прими, отец наш, без всякия корысти дарю тебе! Ни денег, ни чего другого прочего от тебя мне не треба. А как услышишь, что приспело скончание живота моего, поминай в мыслях своих раба божия старца Емельяна… Емельяном меня звать… яицкий казак я родом, Дерябин… На, носи во здравие!

– Ой, дедушка… Сударик мой! – громко воскликнул донельзя взволнованный Емельян Иваныч и, широко улыбаясь, надел на свой палец перстень с зеленоватым самоцветом. – Я сугубое береженье буду к тебе иметь, дедушка, чтоб в сытости да тепле жил ты… А я с этим кольцом заветным ни в жизнь не расстанусь, до гробовой доски буду носить его… – Произнося эти слова, он так и этак повертывал перед пламенем свечи левую руку с перстнем. Самоцветы играли на свету зеленоватыми лучами.

На радостях выпили еще по чарке. У стариков закраснелись носы, а глаза стали слезиться. Денис Пьянов отер слюнявый рот и брякнул:

– Эх, батюшка, царь-государь! Вот у тебя и перстенек завелся знатный.

И не худо бы тебе для уряду обручальное колечко на рученьку надеть да благословясь и ожениться… Ей-богу, правда! Для ради уряду это нужно, батюшка, для благочиния. Ведь всякому государю супруга полагается. На сем русская земля стоит… Душевно тебя просим, прими венец честной!

Пугачёв сразу вспыхнул, даже уши покраснели, а по желобку на спине, между крутых ребер, холодок прополз.

Тут встал другой старик и, поклонившись государю, молвил:

– А жениться тебе, батюшка, предлежит на казачке нашей, незамужней девушке. У нас приглядистые девчата есть и с понятием.

– Вся стать на казачке жениться тебе, ваше величество, – встал и поклонился третий старик с лицом костистым.

А Денис Пьянов подтвердил:

– Ежели оженишься на казачке, все наше войско тебе прилежно будет. Да и нам, казакам, шибко лестно: сам государь нашим родом не брезгует.

Среди наступившего безмолвия раздался задушевный, но укорчивый голос слепца-сказителя:

– Ах, старики… Да ведь батюшка-т женатый… Ведь супруга-то его Катерина Алексеевна…

– Какая она мне супруга! – крикнул, внезапно вспылив, Пугачёв и притопнул о пол. – Она с престола меня свергла, а сама в блуд пошла… Она враг мне лютый!..

– Этак, этак, батюшка, – в голос закричали старики. – А ты, слеподыр, не сбивай батюшку с толков!.. А на Катерину, на немку, нечего глядеть, раз она батюшку эвон как пообидела, смерти предать хотела. Да и войско-то яицкое немало претерпевает через нее. Она не в счет! Ой, надежа-государь, женись, отец наш, на казачке, как и допрежь русские цари, и дедушка твой Петр Великий, и прадедушка на своих же русских боярышнях женились…

– А что! Возьму да и женюсь! – подбоченившись, молвил Пугачёв. – Назло Катьке, а вам, казачеству, на радость. Да ведь которая глянется-то, пожалуй, и не пойдет за меня, фордыбачить умыслит, скажет – стар, – потряс себя за бороду и заулыбался Пугачёв.