Читаем без скачивания В поисках Неведомого Бога. Мережковский –мыслитель - Наталья Константиновна Бонецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
674
Напомню, что самая внешняя литературная форма «Столпа…» – это письма к «Другу», – не столько реальному лицу, сколько внутреннему диалогическому партнеру – собрату по виртуальной «античной школе».
675
Цит. по: Контекст 1991, с. 42–43.
676
Флоренский П. А. Столп… Указ, изд., с. 419. Далее ссылки на эту книгу приводятся в основном тексте в скобках.
677
Быть может, здесь сказалось влияние Розанова на Флоренского: ведь Розанова занимали как раз языческие вкрапления в феномен еврейства, – точнее сказать – извращения Моисеева mainstream’а.
678
Интуиция чисто хлыстовской природы.
679
Категория трагического на самом деле абсолютно чужда Новому Завету (напротив, трагизм языческого мира в христианстве был преодолен). Что же касается Завета Ветхого, но единственным трагическим (в смысле античной эстетики) его персонажем является царь Саул. Обоснованию этого факта посвящена моя неопубликованная работа «Первый помазанник».
680
Гиппиус 3. Н. Влюбленность // Русский Эрос или философия любви в России. М., 1991, с. 181.
681
Примечательно, что в «Столпе…» нет Христа, – это заметил еще Г. Флоровский. Там проблематизированы Св. Троица, Дух Утешитель, София, Богоматерь: этот «пантеон» выражает как раз представление Серебряного века о Божестве, но не святоотеческое учение о Церкви. Что ж, Флоренский и пишет не о Церкви, а о софийной в ее основе (Соловьёв – ее духовный «отец») секте.
682
Приведу несколько проницательных замечаний Г. Флоровского о «Столпе…»: это «книга тоскливая и тоскующая. Не из православных глубин исходит Флоренский» – «в “теодицее” Флоренского странным образом нет Спасителя», на ней «налет богословской прелести». «Прелесть» эта – «эротической природы» и проистекает из предельного «субъективизма» «самозамкнутого писателя», далекого от церковной «соборности» и сосредоточенного на «пафосе интимности, психологического эсотеризма, почти снобизма в дружбе». См.: Прош. Георгий Флоровский. Пути русского богословия. Париж, 1983, с. 493–498. Точки над i Флоровский не ставит, но его намеки совершенно прозрачны. Нам ныне доступно гораздо больше документальных источников, чем в 1930-е годы Флоровскому. Опираясь на исторические и биографические данные, сейчас можно утверждать, что экклезиология «Столпа…» конципирует «Нашу Церковь»; что опытную основу ключевого для этой книги понятия дружбы надо искать в обстоятельствах жизни Флоренского – студента МДА; что эта жизнь ориентировалась на обычаи «братотворений» в кругу Мережковских… вообще, что тайна Флоренского – это Мережковский.
683
Розанов В. Среди иноязычных (Д.С. Мережковский) // Д. С. Мережковский: pro et contra, с. 89. (Ниже, как и прежде, ссылки на критические статьи о Мережковском, помещенные в данном издании, привожу в основном тексте в круглых скобках.)
684
«Хочу, чтоб всюду плавала ⁄ Свободная ладья. ⁄ И Господа, и дьявола ⁄ Равно прославлю я» («3. Гиппиус», 1902 г.).
685
Подробно о деятельности в 1900-е гг. мистагога Иванова говорится в разделе «Башня на Таврической» моей книги «Дух Серебряного века».
686
Как всегда, можно было бы подписаться под каждым словом о Мережковском прот. Г. Флоровского как автора «Путей русского богословия». Но все же это мимолетные – хотя и проницательнейшие заметки. И может вызвать возражение преувеличенный акцент на собственно эстетической тенденции тогдашней эпохи, – тенденции, которую Флоровский почему-то возводит к Ницше.
687
Иеромонах Кассиан (Безобразов). Иисус Неизвестный // Путь, 1934, № 42, с. 87 (ниже ссылки на рецензию привожу по этому изданию в основном тексте в скобках). Итоговая оценка иеромонахом Кассианом труда Мережковского звучит все же пошловато и бестактно: этот труд – «дар любви, как приношение старости, венчает долгую жизнь и звучит лебединою песнью». Мережковский после «Иисуса Неизвестного» написал множество книг, прожив свыше десятилетия.
688
Лот-Бородина М. Церковь забытая. По поводу «Иисуса Неизвестного» // Путь, 1935, № 47, с. 71. Ниже ссылки на это издание я приводу в основном тексте в круглых скобках. Разбирая статью Лот-Бородиной, я буду опираться на пространные цитаты, чтобы донести до читателя ее философски точный, местами возвышенный стиль – эту примету ее блестящей, художественно одаренной личности.
689
«Жало [языческого] соблазна вонзается в ткань истории-мистерии и тонким ядом отравляет всё тело ея» (с. 77).
690
Флоренский осуществил это в «Лекциях по философии культа» (1920-е гг.). Подход Лот-Бородиной чужд склонности Флоренского вносить магический оттенок в интерпретацию церковных таинств. Однако оба исследователя выступают здесь как представители культуры русского символизма.
691
Словно подтверждая идеи кружка Мережковского по поводу глубинной связи православия и самодержавия, возрождение Церкви в России в 1990-е годы привело к росту монархических настроений. Обратно, оживший монархизм (в варианте начала XX века) придал церковности специфический колорит, – в частности, возродил в Церкви компрометирующую ее черносотенную тенденцию. Подобно эпидемии, она поражает темные постсоветские массы; в этой мутной водице ловят рыбку на наживку распутинщины, «сионских протоколов» (эту фальшивку принимают на веру как бы «по умолчанию»), зоологического антизападничества. По радио «Радонеж» ничтоже сумняся на протяжении месяцев читают книги протофашиста Нилуса. Зовут даже не в московское царство ХУЛ в., как это делали славянофилы, а прямо в Византию с ее политикой и экономикой. Мне довелось слышать передачу, где некий священник указывал на библейских царей Валтасара и Навуходоносора как на прототип царей будущей России. Под страхом вечного ада зомбируемым вдалбливают в головы, что православный – он же непременно монархист… К великому сожалению, эта клиническая ситуация развивается под аккомпанемент церковного слова, сделавшегося орудием самых темных общественных сил.
692
Андрей Белый. Мережковский // Д.С. Мережковский: Pro et contra, с. 259. Ниже, как и ранее, страницы данного издания указаны в основном тексте.
693
Исключение составляет статья М. Лот-Бородиной, выше мною обсужденная. Сам ее уровень свидетельствует о масштабе книги Мережковского: для автора XX в. это великая честь, что
