Читаем без скачивания ПОСЛЕДНИЕ ХОЗЯЕВА КРЕМЛЯ - ГАРРИ ТАБАЧНИК

Несмотря на новую „атмосферу взаимопонимания”, через пять месяцев после московской встречи, выступая в ООН, Горбачев, как и прежде, когда существовала „атмосфера непонимания”, доказывал, что одна из причин, препятствующих урегулированию Москвой и Вашингтоном региональных конфликтов, — это отказ Соединенных Штатов предоставить каждой стране права на свободу выбора своей политической

системы, и что „конфликт в Никарагуа был бы давно разрешен, если бы Соединенные Штаты не подливали масла в огонь”, поддерживая противников сандинистов. О том, что Советский Союз, несмотря на экономические трудности, продолжает тратить свыше миллиарда долларов в год на вооружение сандинистов, Горбачев умолчал. Через некоторое время американская разведка установит, что несмотря на заверения советских руководителей в том, что поставки оружия Никарагуа с 1988 года прекращены, только за первую половину 1989 года Советский Союз и его союзники поставили Манагуа 11500 тонн оружия на общую сумму в 300 миллионов долларов.

Московская встреча была отмечена семью соглашениями по таким проблемам, как обмен студентами и рыболовные права. Если не считать того, что они увеличили число американо-советских соглашений, заключенных за предшествующие поездке в Москву три года, до сорока семи, сами по себе они были не очень значительны. Только ради этого в советскую столицу ехать не следовало. Значение их было в том, что они, как отметил один из помощников президента, „закладывали фундамент здания доверия и согласия, которое мы медленно строим”.

Было еще одно. Встреча американского президента с советскими людьми рушила создаваемые десятилетиями советской пропагандой представления о заокеанской державе и еще раз продемонстрировала, как хрупки пропагандистские построения, основанные на лжи. Весь облик Рейгана говорил об открытой, дружелюбной Америке. „После поездки Рейгана в Москву, — как сказала по его возвращении из советской столицы Маргарет Татчер, — советских людей будет очень трудно убедить в том, что Америка им угрожает”. И это, пожалуй, было самым важным достижением московской встречи.

Все дни в Москве стояла хорошая погода. Но едва Айр Форс 1 с президентом на борту взмыл в небо, как набежали тучи и пошел дождь, застучавший крупными каплями по брусчатке Красной площади. И возник вопрос, а не смоет ли он вместе с весенней пылью и то, что удалось достигнуть в Москве, что символизировала памятная прогулка американского президента и генерального секретаря под сенью Кремля, прогулка, которая должна была стать зримым свидетельством поворота от „холодной войны” к сотрудничеству между двумя державами?

— Не надо заниматься говорильней, — ответил на вопрос о перестройке молодой рабочий в надетой на голое тело оранжевой жилетке, чинивший московскую улицу. — У нас было много генсеков. Все они много говорят. Они пытаются провести перестройку, пусть начинают с себя.

— А как насчет Горбачева? Довольны ли вы его работой?

— Ха, — вступает в разговор рабочий постарше, в засаленной кепке. — У меня свои идеи о перестройке. Но я их лучше буду держать при себе.

— Бюрократия, — делая ударение на „и”, подключается к разговору прохожий в синей куртке и с бакенбардами, — не дает нам развернуться побыстрее...

Это интервью было проведено спустя три года после объявленной Горбачевым в апреле 1985 года программы перестройки. Сказанное рабочими дополняли длинные очереди перед почти пустыми магазинами.

Наверное, апрель был выбран не случайно. 3 апреля 1917 года у перрона Финляндского вокзала остановился поезд, и оттуда вышел автор других Апрельских тезисов, незадолго до этого пересекший вражескую территорию в так называемом „запломбированном” немецком вагоне и обильно снабженный немецкими деньгами для совершения в революционной России „своей” революции, план которой нашел полную поддержку у германского генерального штаба.

Как уверяют официальные советские источники, тезисы, изложенные Лениным на следующий день по прибытии в Петроград на Всероссийском совещании рабочих и солдатских депутатов, а затем и на объединенном собрании большевиков и меньшевиков, предлагали повести борьбу за единовластие Советов, за перерастание буржуазно-демократи-ческой революции в социалистическую.

Новые апрельские тезисы Горбачева, которые его советник А. Аган-бегян тоже назовет революционными, ставят задачу обратную. Хотя он и говорит, что речь идет о том, чтобы дать стране „больше социализма”, на самом деле его тезисы — свидетельство провала и социализма, и первых, ленинских Апрельских тезисов. Это признание ошибочности ленинских утверждений об обреченности капитализма, о его загнивании, признание того, что только пойдя на выучку к капиталистам, переняв капиталистические методы ведения хозяйства, можно вывести страну из застоя.

Хотя Ленину и удалось совершить свою революцию в России, но это не принесло ее гражданам ни свободы, ни благосостояния, ни права на самоуправление. Слова Плеханова о том, то если ленинская попытка „посеять анархическую смуту на Русской земле... не встретит немедленного энергического и сурового отпора... то она с корнем вырвет молодое и нежное дерево нашей политической свободы”, полностью оправдались, и выступления нынешнего ленинского наследника подтвердили это.

Присутствовавший при обнародовании первых Апрельских тезисов корреспондент газеты „Единство” писал, что они произвели „впечатление бреда”, но он, как и остальные, не мог предвидеть, что бред в России станет явью. Через почти семь десятилетий бреда Горбачев сделает попытку вернуться к реальности, но поведет разговор о возврате к ленинским принципам. В числе их он назовет демократизацию. Но свергнувший демократическую республику и установивший диктатуру Ленин и слышать не мог о демократии. Демократия с ее свободой критики была ему ненавистна.

Как писал вскоре после Октябрьского переворота Горький, „Ленин, Троцкий и сопутствующие им... уже отравились гнилым ядом власти, о чем свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия”.

Следуя максиме Сен-Жюста„ провозгласившего, что „революции нужен диктатор, чтобы спасти ее силой”, Ленин на IX съезде в 1920 году доказывает, что „советский социалистический демократизм единоначалию и диктатуре не противоречит. Волю класса иногда осуществляет диктатор”. В ответ на это делегат Сапронов ему задает вопрос: „Тогда зачем говорить о диктатуре пролетариата, о самодеятельности рабочих... никакой самодеятельности нет; вы и членов партии превращаете в послушный граммофон, у которых имеются послушные заведующие, которые приказывают: иди и интригуй, — а выбирать свой комитет, свой орган не имеет права... Я тогда задам вопрос товарищу Ленину: а кто же будет назначать ЦК? А впрочем и здесь единоначальник. Тоже здесь единоначальника назначили... ”

Диктатуру пролетариата он подменяет диктатурой партии, с завидным упрямством схоласта доказывая, что это одно и то же. Затем он утверждает, что диктатура партии — это диктатура ее руководства, и в конце концов требует сосредоточения власти в руках одного диктатора. В 1920 году, уже три года правя страной, в своих черновых записках к незавершенной работе о диктатуре пролетариата Ленин полностью отказывается от фантазий „Государства и революции” и признает, что господство одного класса „исключает свободу и равенство”, а нам остается только, следуя ленинской логике, заключить, что поскольку он отождествил господство класса с господством партии, то и господство одной партии „исключает свободу и равенство”.

Он лишь создает видимость того, что намерен привлечь к управлению страной широкие массы, но, использовав Советы и при помощи их захватив власть, он затем лишает их всякой власти. Уже через несколько месяцев после его прихода к власти Р. Люксембург писала: „С подавлением свободной политической жизни во всей стране жизнь и в Советах все более замирает... Диктатура клики — несомненная диктатура, но не пролетариата, а кучки политиканов”.

До Октябрьского переворота Ленин утверждает, что „у нас есть „чудесное средство” сразу, одним ударом удесятерить наш государственный аппарат... Это... привлечение трудящихся... к повседневной работе управления государством... Мы сможем сразу привлечь в государственный аппарат миллионов десять, если не двадцать человек, аппарат невиданный ни в одном капиталистическом обществе”.

После переворота он пишет совсем иное: „Мы слабы и глупы... на необъятных пространствах царит дикость и полудикость и самая настоящая дикость”. Он так же, как и его наследник в середине 80-х годов будет сетовать на недостаток нужных кадров.

Призывая вернуться в „золотой ленинский век” советской власти и „дать больше социализма”, говоря, что для него источником вдохновения служит „ленинский идеал социализма”, Горбачев забывает о том, как определял социализм Ленин, писавший, что „социализм есть не что иное, как государственно-капиталистическся монополия”.