Читаем без скачивания Тучи идут на ветер - Владимир Васильевич Карпенко

Нарком Сталин».

Пробежав взглядом текст, отложил лист на дальний угол стола. Отправит вечером, может быть, что-то изменится до того времени; вестей ждал из Ремонтной или Зимовников, от Ворошилова. Заправил трубку; попыхивая, поднялся, зашагал вдоль окон, поглядывая на залитую солнцем булыжную площадь, Александро-Невский собор. Мыслями вернулся туда, откуда прибыл, на Сал, в Сальскую группу войск. До десяти тысяч пехоты одной; добровольцы-красноотрядники, из местных крестьян, в основном, солдаты-фронтовики, хватившие лиха в окопах с германцами и турками, народ тертый, бывалый, воевать им не привыкать. А кто командует? Свой же брат, серошинельник — урядник, вахмистр. Не желают расставаться с партизанской отрядной вольницей, но все же становятся в ряды — роты, батальоны, полки. Недалек тот час, когда из Сальской группы войск вырастет полнокровная стрелковая дивизия. А кто начальник — генерал? Прапорщик, окопник. Небось генералов-то видел за версту! Командует, получается; бойцы верят ему, идут за ним на смерть.

Отвлекла трубка — погасла. Поднося на спичке огонь, Сталин ощутил что-то похожее на неловкость: не вспомнит имя и отчество командующего Шевкопляса. О начальствующем составе нужно знать по возможности всё. Ворошилов находит его рыхлым, мягковатым; может быть, ничего страшного, жизнь обломает — покрутеет. Главное в нем налицо: классовое самосознание, понимание идеи революции и физиологическая ненависть к контрреволюции. Не чета снесаревым, носовичам и К. Этот может ошибиться по неумению, малограмотности, но не предать.

И совсем привело Сталина в доброе расположение духа воспоминание о сальской коннице. Вот уж к месту суворовское: «Воюют не числом, а умением». Немногим более тысячи сабель! Ужас наводят на кадетов. Наблюдал с бронепоезда в бинокль атаку, сабельную рубку. Впечатляющая картина. Вожак — вахмистр царской службы; года не воюет, а казачьих генералов чешет в хвост и в гриву. Несется впереди эскадронов, распластанных в лаве, в сатиновой черной рубахе, аловерхой серой шапочке. Дух захватывает… Кто-то подсказал, кажется, Шевкопляс, носит-де Думенко траур по погибшей в застенках белой контрразведки жене. Полк свой официально называет «карательный». Что ж, прихоть имеет смысл глубокий и действенный: ненависть к классовому врагу на личной почве — кровной мести — утраивает силы.

Не в пример Шевкоплясу, Думенко не назовешь мягковатым — упрям, настойчив, самолюбив и властен. Качества такие в человеке, особенно последнее, он, Сталин, ценит и уважает; имели бы они под собой основу. Думенко имеет — храбр в бою, не жалеет своей бедовой головы, не щадит и вражьих. Тем и снискал себе крылатую популярность в войсках. Ворошилову и этот партизанский вожак не лег на душу; слава конника показалась ему слишком громкой. Не прав он. Плох тот военачальник, у которого за спиной худая слава, а еще хуже — никакой. Слава у Думенко боевая; добывает он ее в честной битве, на глазах у тысячных масс, своих, красных, и чужих, белых. На месте Ворошилова, наоборот, надо бы приветствовать даже малейшую популярность командира, всячески укреплять ее в войсках; слишком восприимчив луганец ко всякого рода мелочам. Надо бы учиться выделять общественно значимое, главное, подавляя личное.

К подъезду подкатил автомобиль. По светлой челке угадал Иванова, чекиста, сидевшего рядом с шофером. Выстукивая из трубки на ладонь теплый пепел, Сталин перебрал в памяти основные моменты того, что так тщательно им вынашивалось и взвешивалось. Обязанности чрезвычайного уполномоченного по заготовке и отправке продовольствия за время пребывания в Царицыне исподволь претерпевали изменения. Свободные разъезды заготовителей по Ставропольщине и Кубани, по сути, закончились — хлебные благодатные края у врага. Следовательно, сведена до минимума и его, уполномоченного, мирная деятельность. Остается одно из двух: выехать по новому назначению Совнаркома или… брать военную власть СКВО в свои руки. Последнее напрашивается настойчиво. Мотивы и раньше вскрывал Ильичу; нынче отправит конкретные предложения. Если Ильич поддержит, тотчас проведет их в жизнь. Удалит Снесарева, а с ним и его подручных, создаст Военный совет с оперативными функциями. Военный совет возглавит все вооруженные силы юга Республики; человек пять, не больше, ввести в состав, во главе с председателем. Людей подобрать преданных, единомышленников; «спеца» ни одного, чтобы и духу не было. Даже на должность начальника оперативного управления подыскать знающего военного из большевиков — без специалиста не обойтись, «чертежи чертить», составлять планы переформирования и тому подобное.

Сталин вернулся к столу. Мельком скользнув взглядом по листу с текстом телеграммы Ленину, он поймал себя на том, что с усилием обходит в мыслях один момент, существенный, который на сегодняшний день занял самое видное место в рабочих повестках заседаний ЦК, Совнаркома и Высшего военного совета. С первых часов обнародования декрета о формировании регулярной рабоче-крестьянской армии возникли споры: как использовать царских офицеров? Коллегиальность или единоначалие? По сути, его предложения и намеревае-мые действия идут вразрез главной линии партии и правительства: всемерное использование военспецов в строительстве вооруженных сил страны и единоначалие в руководстве. Слов нет, логика железная: кому, как не военным, строить армию! Но военные-то — кто?! Царские генералы, монархисты до мозга костей, волки в овечьей шкуре. Они построят армию. Но поведут куда?.. Военные комиссары при военруках-генералах пока еще не восполняют пробелов.

До недавнего времени у него, Сталина, не было твердого мнения по волнующему вопросу, поддерживал большинство — курс на использование старых офицеров; тут, в Царицыне, столкнувшись лицом к лицу с военспецами, он точно определил отношение к ним, и не в пользу последних. Не верит он ни военруку СКВО Снесареву, ни его начальнику штаба Носовичу, генералам. Пока недоверие строится на интуиции, на каких-то малоприметных глазу внешних признаках. Интуиция подсказывает, что скоро, очень скоро, может быть через минуту, у него в руках будут веские доказательства не только их нерадивого отношения к служебным обязанностям, но и прямого вредительства. Насмотрелся на равнодушие к оперативным делам военспецов, на их психологическую неподготовленность к решительным действиям; об этой стороне дела уже не раз докладывал Ильичу. Понимал, что мотивы для Кремля нужны весомее; недаром Ильич в ответных телеграммах не заостряет на них внимания; кстати, обошел молчанием недавнюю прозрачную просьбу разрешить ему действовать по своему усмотрению, то есть, попросту говоря, развязать руки. Само собой, он, Сталин, берет на себя ответственность перед всеми высшими органами. На эту депешу