Читаем без скачивания Берлин, Александрплац - Альфред Дёблин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Затем наступает вторник, и вот этот товарищ стоит в вестибюле сыскного и изучает объявления, верно ли, что такого разыскивают, верно ли, что этот, как его, да, Рейнхольд в числе разыскиваемых, и верно ли, что за него назначена награда, или Конрад только пушку заливал.
И он совершенно обалдевает и даже сперва не верит своим глазам, когда читает это имя, боже ты мой, убийство проститутки Парзунке в Фрейенвальде, имя это в самом деле тут значится, да тот ли это Рейнхольд, господи боже мой, 1000 марок награды, с ума сойти, 1000 марок! Она так ошеломляет его, эта 1000 марок, что он тотчас же бежит к своей подружке и возвращается с ней еще в тот же день в сыскное, та говорит, что встретила Конрада и что Конрад про него спрашивал – видно, почуял неладное, что же теперь делать, заявить или нет, конечно заявить, чудак-человек, как можно сомневаться, ведь это ж убийца, и какое тебе до него дело, ну а Конрад, подумаешь, будешь ты считаться с Конрадом, когда еще с ним придется встретиться, да и в чем дело, откуда он узнает, что это ты заявил, а деньги-то какие, ты подумай, 1000 марок, сам ты ходишь без работы, а сомневаешься, брать или не брать 1000 марок. «А ну как это не тот?» – «Ладно, ладно, идем».
И вот этот товарищ Конрада сообщает дежурному комиссару коротко и ясно все, что знает: Морошкевич, Рейнхольд, Бранденбург, откуда он это знает, не говорит. Так как у него нет удостоверения личности, ему и его подруге приходится посидеть в сыскном, до выяснения. Ну а потом – все в порядке.
А когда Конрад едет в субботу в Бранденбург навестить Рейнхольда и передать ему всякую всячину от невесты и от Пумса, то в купе лежит газета, старая вечерняя газета, от четверга, и на первой ее странице: «Раскрыто убийство в Фрейенвальде. Убийца скрывался в тюрьме под чужой фамилией». Колеса громыхают под Конрадом, стучат на стыках, вагон качает. От какого числа эта газета? Какая? Локальанцайгер, четверг, вечерний выпуск.
Докопались, значит. Успели, оказывается, даже перевести Рейнхольда в Берлин. Вот что я наделал.
Женщины и любовь приносили ему, Рейнхольду, на протяжении всей его жизни счастье и несчастье, и из-за них же он в конце концов и погиб. Его переправили в Берлин, он вел себя как бесноватый. Немного недоставало, чтоб его поместили в то же учреждение, где сидел его бывший друг-приятель Биберкопф. И вот, несколько успокоившись в Моабите, он ждет, какой оборот примет его дело и что последует с той стороны, со стороны Франца Биберкопфа, который будто бы был не то его сообщником, не то подстрекателем, впрочем, неизвестно, что с этим Биберкопфом вообще еще будет.
Психиатрическая больница в Бухе, арестантский барак [722]
В арестном доме при полицейпрезидиуме, в паноптикуме, правда, сперва предполагали, что Франц Биберкопф симулирует, что он только прикидывается сумасшедшим, так как знает – дело идет о его голове, но потом арестованного осматривает врач, его везут в лазарет в Моабит, там тоже не выжать из него ни слова, этот человек, по-видимому, действительно свихнулся, лежит неподвижно и едва моргает глазами. После того как он два дня отказывался от пищи, его переводят в психиатрическую больницу в Бух, в арестантский барак. Это во всяком случае правильно, потому что надо же так или иначе подвергнуть его наблюдению.
На первых порах Франца поместили в изолятор, потому что он постоянно лежал совершенно голый, не покрывался одеялом и даже срывал с себя рубашку, это было единственным признаком жизни, который в течение нескольких недель подавал Франц Биберкопф. Веки у него были все время плотно сомкнуты, он лежал совсем смирно, отказываясь от какой-либо пищи, так что пришлось кормить его через зонд только молоком и яйцами, с небольшой добавкой коньяку. От такого режима этот здоровенный мужчина сильно исхудал, как бы растаял, санитар мог без посторонней помощи с легкостью переносить его в ванну, ванны Франц принимал очень охотно[723] и, сидя в воде, обыкновенно произносил несколько слов, а также приоткрывал глаза, вздыхал и стонал, но из всех этих звуков ничего нельзя было понять.
Психиатрическое заведение Бух находится несколько в стороне от деревни, арестантский барак расположен отдельно от бараков других пациентов, которые не совершили никакого преступления, а только больны. Арестантский барак стоит на юру, в открытой, совершенно плоской местности, ветер, дождь, снег, холод, день и ночь теснят его со всех сторон, со всей силой и мощью. Никакие улицы не преграждают доступа стихиям, перед бараком растет лишь несколько деревьев и кустов да торчат телеграфные столбы, вообще же там только дождь и снег, ветер и холод, день и ночь.
Вумм, вумм, ветер расправляет свою могучую грудь, задерживает дыхание, а потом выдыхает, словно из бочки, каждый выдох его тяжел, как гора, гора надвигается, наваливается на барак, грохочет басом. Вумм, вумм, деревья качаются, не в силах попасть в такт, надо перегнуться вправо, а они еще согнуты влево, и вот ветер наддает с новой силой, и они ломаются. Обрушиваются тяжелые гири, стон стоит в воздухе, скрип, треск, грохот, вумм, вумм, я вся твоя, приди же, приди, вумм, ночь, мрак.
Франц слышит этот призыв. Вумм, вумм, треск и грохот не прекращаются, что бы им уж перестать. Санитар сидит за столом и читает, вон я его вижу, ему вой бури не мешает. А я уже долго лежу. Ах, эта травля, эта проклятая травля, затравили меня вконец, все во мне разбито, руки, ноги перебиты, шейный позвонок переломан. Вумм, вумм, пускай грохочет, я лежу уже долго, я уж больше не встану, Франц Биберкопф больше не встанет. И если бы даже вострубили громогласные трубы Страшного суда, Франц Биберкопф не встанет. Пускай себе кричат
