Читаем без скачивания Могикане Парижа - Александр Дюма

Вскоре после этого Карманьоль крикнул:

– Готово!

Болт тяжело ударился о плиту пола.

В то же время дверь широко распахнулась.

– Эге! Хоть не легко далось, а все же на своем поставили! – вскричал Карманьоль, сторонясь, чтобы пропустить начальника полиции и его свиту.

При свете фонаря Карманьоля и двух факелов Жакаль быстро огляделся. Они стояли в просторном зале, но он был совершенно пуст, и лишь на самой середине его лежала какая-то темная, бесформенная масса.

Жакаль кивнул головой, как бы говоря:

– Ну, да, – я так и знал.

– Да, да, вы смотрите… – начал было Карманьоль.

– Ведь это он?

– Я узнал его по крику, а потому и поторопился. Я тут же сказал ла Барбет: «Слышала? Это Воль-о-Ван с нами прощается».

– Он уже умер?

– Умер самым прочным образом и больше уже не встанет.

– Вдове его будет назначен пенсион в двести франков! – торжественно произнес Жакаль. – А теперь надо осмотреть этот вертеп.

Зал оказался ротондой в шестьдесят метров в диаметре и столько же в высоту. Выкрашенные простой известкой стены сходились в куполообразный свод, в вершине которого было оставлено для освещения круглое пространство, прикрытое стеклянным павильоном, а пол был вымощен плитой.

Как раз под отверстием проломленного павильона лежало изуродованное тело Воль-о-Вана.

В той стороне, которая соприкасалась с домом ла Барбет, в стене виднелся пролом, футах в двенадцати над полом. В этом проломе стояла со свечкой в руках какая-то старуха и с любопытством заглядывала вниз.

Признаков, обыкновенно отличающих жилые постройки, здесь не было никаких: ни мебели, ни печей, – везде полнейшая пустота, точно в развалине какой-нибудь циклопской постройки.

Жакаль прошел вдоль стен, пристально разглядывая их, и на лбу у него выступил холодный пот от чувства оскорбленного самолюбия. Теперь не оставалось сомнения в том, что он одурачен.

Он огляделся вокруг и провел взглядом сверху донизу. На потолке не было ничего, кроме проломленного окна, в которое провалился Воль-о-Ван, на стенах нечего, кроме пролома, в который впрыгнул Карманьоль.

Удостоверившись в том, что все дальнейшие подвиги ни к чему не приведут, он занялся трупом Воль-о-Вана, все еще лежавшим в луже крови.

– Несчастный! – пробормотал он, не столько из жалости, сколько из желания хоть чем-нибудь почтить подчиненного, погибшего при исполнении своих обязанностей.

– Просто непонятно, как могла ему прийти фантазия скакнуть с высоты шестидесяти футов! – заметил Лонг-Авуан.

Жакаль молча пожал плечами, но Карманьоль поспешил за него ответить:

– Фантазия! Понятное дело, что фантазии тут никакой не было, а просто думал человек, что спрыгнет в мансарду, а вместо того хватил прямо на землю. Ну, я бы на такое путешествие не согласился.

– А ты как справился? – спросил Жакаль. – Надеюсь, ты не сделал такой же глупости, какую делает теперь Барбет, стоя в проломе и заглядывая вниз?

– То-то и оно!

– Ну рассказывай, – я слушаю, – проговорил Жакаль, который вовсе не слушал, а только старался выиграть время, чтобы вдуматься в ситуацию и скрыть свое смущение.

– Да ведь всем известно, что мы, жители побережий Средиземного моря, все либо рыбаки, либо матросы.

– Ну, и что же? – спросил Жакаль, не переставая зорко вглядываться во все стороны.

– Что у нас делают, когда собираются удить или хотят осторожно войти в порт? Известное дело, надо первым долгом вымерить глубину. Ну, вот я это самое и сделал, спустил туда свой лот и, когда увидел, что пол от меня не глубже, чем футов шесть, то и спрыгнул туда, как акробат, подогнув ноги.

– Ну, мой милый, – сказал Жакаль, – хоть ты и отличный рыбак, а я все-таки побаиваюсь, что на этот раз мы вернемся домой без всякого улова.

– А в самом деле, очень интересно бы узнать, куда делись те шестьдесят молодцов, которые сюда забрались, – заметил Карманьоль.

– А вы их хорошо видели? – спросил Жакаль.

– Еще бы!

– Ну, так они, значит, улетели, высохли, исчезли.

– Этого уж совсем быть не может, мосье Жакаль! – возразил Карманьоль. – Шестьдесят мужчин не могут исчезнуть, как кольцо либо часы в руках у фокусника, если бы даже в это дело вмешался сам черт.

– Черт-то тут есть, а молодцы все-таки пропали! – заметил Жакаль.

– По правде сказать, этот дурацкий свод очень похож на бокал фокусника, а все-таки шестьдесят человек… Тут что-нибудь да не так!

– Да куда они могли деться, господин Жакаль? – наивно спросил Лонг-Авуан, глубоко уверенный, что начальство ошибаться или не знать чего-нибудь не может.

На этот раз Жакаль окончательно потерял терпение.

– Черт возьми! – вскричал он. – Да разве ты, дурак, не понимаешь, что если я чего-нибудь не знаю сам, то не могу объяснить этого и тебе! А вы чего стоите и смотрите на меня дурацкими глазами!? – продолжал он, обращаясь к остальным своим подчиненным. – Ступайте и простучите стены, у кого чем есть.

Полицейские тотчас бросились к стенам, но все их простукивания повсюду давали один и тот же короткий и сухой звук.

– Ну, дети мои, – сказал Жакаль, – кажется, нам надо признаться, что мы нарвались на молодцов похитрее нас самих.

– Или, как говорится, мы в дураках остались! – заметил Карманьоль.

– Однако осмотрим стены еще один раз все вместе, – распорядился Жакаль.

Команда покорно выстроилась в прежнем порядке и двинулась следом за ним. Жакаль сам выстукивал все стены своим кастетом, но после часа бесплодных поисков снова остановился.

Тотчас же состоялся генеральный совет, но так как уже и заранее было известно, а теперь было даже и очевидно, что в этом доме ни погребов, ни других комнат, кроме прихожей и зала, не было, то все члены совета только и ограничивались утверждениями, что дело это странное, не без греха и т. д. и что за невозможностью его разъяснить остается его только бросить.

Один только Жакаль все еще не терял надежды.

X. Говорящий колодец

Двое из команды подняли труп Воль-о-Вана и вынесли его на улицу.

Остальные шестеро все еще оставались в зале.

Жакаль приказал потушить факелы и вышел с Карманьолем и Лонг-Авуаном. Команда уныло поплелась за ними.

Перед домом Жакаль встретил своих караульных и приказал им расхаживать по улице Пост до самого утра.

Начальник полиции был очень задумчив и, низко опустив голову, направился к улице Говорящего ручья.

Но в ту минуту, когда ему нужно было сворачивать туда, он вдруг остановился. Карманьоль, Лонг-Авуан и команда – тоже.

Из-под мостовой совершенно явственно послышались стоны.

Этот-то странный звук и поразил Жакаля. Он стал прислушиваться, чтобы узнать, откуда он доносится.

– Слушайте! – проговорил он.

Все напрягли слух и внимание, одни, неподвижно стоя и затаив дыхание, другие, припав, как индейцы, ухом к земле.

Не было ни малейшего сомнения в том, что где-то глубоко под ними был живой человек, который отчаянно стонал и кричал, но точно определить, где именно он был, оказывалось невозможным.

– Надо мной положительно забавляется какой-то злой колдун! – вскричал Жакаль. – То шестьдесят человек испаряются, как рюмка спирта, то мостовая начинает умолять о помощи, то откуда-то раздаются страшные стоны, точно в «Освобожденном Иерусалиме» Тассо. Дела – истинно непонятные, однако не следует смущаться, надо доискаться до причины!

После этой речи, сказанной ради поддержания бодрости в команде, видимо приунывшей после смерти Воль-о-Вана, Жакаль снова нагнулся и стал опять прислушиваться. Остальные стояли, затаив дыхание, а из-под земли продолжали раздаваться человеческие крики и стоны, принимавшие все большее выражение отчаяния.

Вдруг Жакаль выпрямился и твердо подошел к тому месту, где над уровнем улицы фута на три поднималось нечто, похожее на четырехугольный сруб.

– Вот здесь! – сказал он.

К нему тотчас же подбежал Карманьоль.

– Да, да, совершенно верно! – вскричал он. – Да, впрочем, и удивительного тут нет ничего, ведь это Говорящий колодец.

На повороте с улицы Пост на улицу Говорящего ручья, действительно, существовал заколоченный колодец, от которого она и получила свое название.

В средние века обыватели квартала никогда не решались подходить к нему ночью, да и по самой улице пробирались не без великого страха.

Ходил слух, что многие из самых храбрых горожан и несколько удалых школьников собственными ушами слышали, что из глубины этого колодца раздаются человеческие голоса и пение на каком-то неизвестном языке. Иногда слышались оттуда и удары огромных молотов о колоссальные наковальни или звяканье цепей, которые точно таскали по каменным ступеням.

Впрочем, эта дьявольская отдушина неприятно поражала не одни уши, а также и обоняние, потому что по временам из него неслось отвратительное зловоние, насыщенное всяческими миазмами, которыми и объясняли появление чумы и горячки, которые так часто опустошали город в четырнадцатом и пятнадцатом веках.