Читаем без скачивания Гордая птичка Воробышек - Янина Логвин

— Осторожно, Женя! Что ты делаешь?! Его опасно трогать в таком состоянии!

Он стоит над поверженным противником, припав на одно колено, и целится сжатой в кулак рукой в разбитое в кровь лицо. Я вижу его холодный профиль, лишенный каких бы то ни было эмоций, кроме решимости, подбегаю к Илье, падаю на колени и обнимаю под каменной грудью, крепко прижимаясь щекой к твердой спине.

— Люков, не смей! Не смей, слышишь!

Его тело так сильно натянуто, что почти ощутимо звенит под моими руками. Под упругой кожей перекатывается шальная сила, отзываясь в мышцах стальной дрожью. Я чувствую, что в этот миг Илье по плечу сокрушить мир. Разнести в пыль, не оставить камня на камне, пусть даже и разбившись о мир самому. Но я не хочу, чтобы он погиб, я так его люблю, и я делаю то, что могу и на что способна. Я приникаю щекой, губами, лбом к его спине и глажу, глажу грудь, плечи, шею… Шепчу, задыхаясь от отчаяния, наплевав на прямые взгляды стольких людей:

— Илья, миленький, не надо! Оставь его, пожалуйста! Вернись ко мне! Вернись…

Я чувствую, как сталь отпускает его. Не уходит совсем, но уступает моему голосу и рукам, скрываясь до поры в сильном теле. Возвращая окаменевшим было мышцам жизнь. Слова даются ему с какой-то внутренней болью, словно горло давно иссохло и разучилось говорить, и оттого только сильнее проникают в сердце.

— В-воробышек… ты.

И я еще сильнее даю ему почувствовать свою ласку, притягивая к себе.

— Да, я нашла тебя!

Он разжимает сжатые в кулак пальцы и опускает руку, справляясь с бьющей его изнутри дрожью. Часто и глубоко дышит, усмиряя отпущенное дыхание, поднимает голову, все еще замерев над соперником.

— Я думал, что сошел с ума… Воробышек! — вдруг выдыхает с такой надеждой, что у меня, кажется, щемит сама душа. И снова мои руки гладят его, касаясь затылка и жесткого ежика волос.

— Я здесь, глупый. Здесь! Ну, посмотри, что ты с собой сделал, — слезы застилают глаза, закрывая от взгляда вспухшие кровоподтеки на плечах, но я провожу по коже осторожными пальцами, желая унять, забрать себе хоть чуточку его боли. — Зачем, Илья? Зачем?!.. — твержу, как заведенная, не понимая подобного выбора. — Ты же мог умереть в этой жестокости!

И он отвечает, не оставляя сомнений в правдивости своего признания. Вставая на ноги и поднимая меня за собой.

— Я хотел.

— Нет!

— Да, Воробышек. Думал, что не нужен тебе.

Я не забыла, какая широкая и ровная у него спина, насколько он выше меня. Я все еще не вижу его лица и таких любимых колючих глаз, но чувствую Люкова в своих руках, и эта долгожданная близость наполняет меня надеждой на наше будущее и, вместе с тем, пугает страхом потерять. Я провожу ладонью вдоль его позвоночника, — успокаивая, возвращая себе, поднимаю вторую ладонь на лопатку… и вновь обхватываю руками под грудью, приникая к нему лбом.

— Никогда не говори… Я так сильно тебя люблю, что своими словами ты приносишь мне боль! Пожалуйста, Илья, — громко всхлипываю, не в силах сдержать в голосе твердость. — Не смей так говорить, слышишь!.. И прости меня, прости, если сможешь!

Он накрывает мои руки сильными горячими ладонями, отрывает от себя и медленно подносит к лицу. Я чувствую, как он касается их губами и затаиваю дыхание, не в силах что-то сказать, кроме повинного и слишком запоздалого:

— Прости, Илья.

Как же мне вымолить у тебя прощение? Как же загладить вину, что не поняла! Что убежала! Какими словами выразить ту тоску, что разъедала без тебя сердце?.. Жесткий ком подкатывает к горлу, а Люков уже оборачивается и крепко прижимает к своей груди, закрывая ото всех широкими плечами. Шепчет, целуя в висок:

— Ты пришла. Сама. Как же я скучал по тебе, птичка! Как же я скучал!..

Он так искренен в своей тихой радости, так сильно обнимает, что дар речи просто отказывает мне, и я послушно растворяюсь в долгожданном объятии.

— Никогда не оставляй меня, воробышек, никогда! Это слишком больно — жить без тебя. Невозможно больно!

— Ну, что ты такое говоришь, Илья!

— Я знаю, моя девочка, что говорю. Поверь мне, знаю.

И я не хочу, но верю ему.

— Я не могла подумать. Ведь ты всегда был таким гордым, а я… я была простой серенькой птичкой. Я просто пыталась выжить и не разбить себе сердце.

— Не разбила?

— Нет, — я улыбаюсь в его шею, зная, что Люков почувствует кожей мою улыбку. — Я сбежала, но оставила свое сердце тебе.

Илья горько смеется, зарываясь пальцами в мои волосы, поднимая к себе мой подбородок и наконец-то заглядывая в лицо. Затягивая меня в такие любимые и искрящиеся, колючие омуты темных глаз.

— Ты никогда не была простой, воробышек. И серенькой тоже. Ты всегда была искренней и настоящей. Желанной. Я не мог забыть тебя с нашей первой встречи. К черту гордость! Я такой дурак, но я боялся тебя обидеть! Если бы я сегодня не сдох, я бы приполз к тебе на коленях. Я бы отдал за тебя свою жизнь.

— Что ты, глупый! Замолчи! — Он вновь пугает меня признанием, и я обнимаю ладонями родное лицо, глажу счесанную в драке щеку, касаясь пальцами разбитых губ. Осторожно целую их, замирая на вдохе под новым пристальным взглядом.

— Женя…

— Илья…

Я знаю, чего он хочет. Я сама хочу того же, но здесь слишком много свидетелей нашей встречи — чужих, незнакомых, не интересных мне людей, чтобы веселить их дальше, обнажая перед ними в свете софитов свои чувства.

— Пожалуйста, давай уйдем отсюда! — оглядевшись, шепчу Люкову. — Ты устал. Зачем они тебе?

Он соглашается. Ступает за мной к краю круга, но останавливается, когда один из его недавних соперников, тот, которого он пощадил, окликает его, пытаясь встать на колени.

— Люк!.. Это был достойный бой одного лучшего бойца и недостойный двоих. Я больше никогда не выйду против тебя и никогда не подниму руки, что бы ни сделал Шаман.

И Люков отвечает ему — коротко и жестко, едва повернув голову и удостоив взглядом:

— Значит, будешь жить, Алим. — А после обнимает меня и уводит прочь, оставив в круге вместо себя Байгали, хищно заявившего в толпу:

— Эй, Айдар! Самое время предъявить справедливым баям общак, и показаться самому. Не дело это — заставлять ждать молодого джигита, когда его чествует такая красавица. И прибери бойцов, у старого пастуха к тебе разговор есть.

— Моя девочка… — в глазах мамы стоят слезы. Она давно уже в зале и видела бой Ильи — изумление все еще читается на ее лице, когда я нахожу ее взглядом и спешу подойти. — Если бы я знала, что здесь творится, я бы никогда не позволила Роману Сергеевичу привести нас сюда. Какой ужас! Этот парень… Ты действительно любишь его? Так сильно?!