Читаем без скачивания Разомкнутый круг - Валерий Кормилицын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все эти послания повез в столицу Новосильцев.
Рубанова до особого распоряжения оставили в Варшаве, чему тот не особо огорчился.
Через несколько дней пришло известие, что, несмотря на отказ от трона, Сенат и Госсовет присягнули в верности Константину. Вновь всю ночь цесаревич, а теперь уже император, провел за составлением документов, а утром приказал Рубанову быстро отправляться в Петербург и доставить его ответ Госсовету и Николаю.
В письме он написал: «Мое решение непоколебимо. Вашего предложения прибыть как можно скорее не могу принять, и я сообщаю Вам, что устраняюсь еще дальше…»
Он назвал присягу незаконной, так как она дана без его знания и согласия…
Россия осталась без императора!
Проходят бесконечные заседания Госсовета, а со всех концов страны поступают сообщения, что армия приносит присягу верности Константину.
В это же время к великому князю Николаю пришел на прием генерал Дибич и вручил письмо от капитана Вятского полка Майбороды, в котором тот сообщал о давнем подозрении на своего полкового командира Пестеля в организации тайного общества.
Великий князь сразу понял, что в его руках находится сообщение о заговоре против государства и престола, и обратился за советом не к Аракчееву, а к его злейшему врагу князю Александру Николаевичу Голицыну и генерал-губернатору Милорадовичу.
Двенадцатого декабря Николай получил еще одно послание от брата, в котором прочел об окончательном отказе занять престол.
«Как вскрыл письмо от своего брата, – пишет он Дибичу, – уже в первых строках убедился, что участь моя решена». – И назначил на 14 декабря новую присягу.
Тут же принялся еще за одно письмо – Петру Михайловичу Волконскому. «Воля Бога и воля брата моего, – писал он, – обязывает меня; 14 декабря я буду либо государем, либо мертвым. Да, мы все несчастны, но нет более несчастного человека, чем я. Да будет воля Божья!».
Будущий император предчувствовал трагедию надвигающихся событий…
В этот же день в девять вечера во дворец явился адъютант генерала Бистрома подпоручик Яков Иванович Ростовцев и доложил дежурному генералу, что должен вручить великому князю пакет от генерала.
Николай взял пакет у дежурного офицера и направился в свой кабинет. Нервничая, чуть подрагивающими руками распечатал его и прочитал о заговоре против династии и о подготовке восстания членами тайного общества:
«Противу Вас должно таиться возмущение: оно вспыхнет при новой присяге, и, может быть, это зарево осветит конечную гибель России! Пользуясь междуусобиями, Грузия, Бессарабия, Финляндия, Польша, может быть, и Литва, от нас отделятся. Европа вычеркнет раздираемую Россию из списка держав своих и сделает ее державою азиатскою, и незаслуженные проклятия вместо благословений будут вашим уделом!..
…Всемилостивейший государь! Ежели вы находите поступок мой дерзким – казните меня! Я буду счастлив, погибая за Вас и за Россию, и умру, благословляя Всевышнего! Ежели Вы находите поступок мой похвальным, молю вас, не награждайте меня ничем: пусть останусь я бескорыстен в глазах ваших и в моих собственных!».
В записке не указывалось ни одного имени.
Николай спешит подготовить манифест о своем восшествии на престол…
Суета в эти дни творилась не только в Зимнем дворце, но и в квартире Рубановых.
Воскресным утром 13 декабря в гости нагрянули Оболенский с Нарышкиным. После первых объятий, похлопываний по плечам и прикладываний к ручке Мари они объяснили, что прибыли из 2-й армии – узнать что к чему и забрать присяжные листы.
– Как тут у вас, в столице?..
– Жалеют об Александре, – начала просвещать провинциалов Мари, – пока был жив, так его не возвеличивали… А теперь нарасхват идут гипсовые бюсты, портреты и траурные кольца, – показала им колечко с надписью «Наш ангел на небесах». – Прислуга приносит с рынка новости, а, как известно, именно на рынки стекаются все российские слухи и сплетни, и лишь потом их печатают газеты, – так вот, прислуга рассказывает, что не все хотят присягать Николаю Павловичу… Далеко не все! Молодые офицеры – так те против.
– Молодые офицеры… – хохотнул Оболенский. – Молодым офицерам лишь бы подурачиться и покуролесить, – подмигнул он друзьям, – сами такими были… В нашей 2-й армии это тайное общество ни для кого уже не тайное… Да пустое все! Нарышкин рассказывал, что его новому другу, разумеется литератору, – снова ехидно хохотнул князь, – как бишь его… кушать грибы любит…
– Грибоедов! – обиделся Нарышкин. – По рукам ходит его рукопись «Горе от ума», а вы, Григорий, все фамилию не запомните… Стыдитесь, князь!
Оболенский хотел рассказать, что когда Грибоедову предложили вступить в тайное общество, он ответил: «Вздор! Сто прапорщиков хотят в России сделать революцию!».
– Да что там какому-то Грибоедову… Даже мне Пестель предлагал вступить в общество… Полагает, что у меня более дел нет, как их пиянино слушать и рассказы ротмистра Ивашева об Ундорово…
– Ну конечно, князь, вам важнее у местечкового еврея в корчме сплетни о чинах и бабах слушать, – съязвил Нарышкин. – Лучше бы «Горе от ума» почитали… – «Хотя вам это не грозит!» – в сердцах подумал он.
– Чего вы там смеетесь? – подозрительно поинтересовался Оболенский. – А Грибоедова я уважаю за то, что когда-то в юности, служив гусаром в Брест-Литовске, он забрался в иезуитский костел на хоры и, когда началась обедня, заиграл на органе божественную мелодию, постепенно заменяя ее камаринской… Вот это по-нашему, – хохотал князь.
Все воскресенье друзья провели в разговорах и возлияниях. Поздним вечером, когда Мари ушла спать, Оболенский с Нарышкиным пригласили Рубанова посетить ресторацию или что-нибудь другое, но он отказался под предлогом того, что их полку приказано собраться в шесть утра в Большом Манеже для приема присяги.
– Неудобно совсем пьяным приходить, – отнекивался он, – все же присяга.
– Да они чуть не через день, эти присяги, что же теперь – и не выпить? – выдвигал веский довод князь.
– Нет, господа! Давайте лучше встретимся в полдень в Зимнем. Там имеет место быть большой выход…
На том и порешили.
53
В понедельник 14 декабря конногвардейский полк был построен в Большом Манеже для принятия присяги.
Рубанов, сидя верхом на жеребце перед своим дивизионом, зевал и нервно поглядывал на часы.
Командир полка генерал-майор Алексей Федорович Орлов задерживался, а было хотя и безветренно, но прохладно, всего семь градусов по Реомюру, и гвардейцы мерзли. Некоторые слезли с коней и стали подпрыгивать и приседать, другие хлопали рука об руку и дули на озябшие пальцы.
«Похоже, Алексей Федорович, в отличие от меня, не сумел вчера устоять перед каким-либо соблазном», – подумал Максим, и в ту же минуту командир первого дивизиона полковник Вельо, заметив командира полка, прокричал: «Р-р-авня-а-сь! Смир-р-р-но!»
Темень стояла кромешная, и Орлов, видя, что люди мерзнут, и отчасти чувствуя в этом и свою вину, при свечах, которые держали адъютанты, быстро принялся читать документы, касающиеся отречения от престола великого князя Константина.
Вслед за этим полк привели к присяге – конногвардейцы поодиночке подходили и, торжественно крестясь, прикладывались ко кресту и Евангелию.
После присяги, возвращаясь по Большой Морской, Рубанов увидел, как с Гороховой улицы навстречу ему с барабанным боем и развернутыми знаменами шел Московский полк, окруженный густой толпой гомонящего народа. Шествие замыкала толпа марширующих мальчишек, поминутно вытирающих сопли рукавами.
«Они что, на Сенатской площади, что ли, присягу принимают?» – удивился Рубанов, направляясь домой.
По дороге ему попалась запряженная четвериком карета генерал-губернатора Милорадовича, стоявшая у дома Голлидея.
«По-видимому, к своей балеринке Катеньке Телешовой примчался… – с уважением подумал Максим. – Седина в бороду, а бес в ребро… Непременно следует рассказать Мари».
Оболенский и Нарышкин лишь чуть разминулись с Максимом. Они тоже встретили на Гороховой Московский полк, но, не придав этому значения, направились перекусить и выпить в ресторацию, а затем, поймав извозчика, решили покататься – давно не были в столице, к тому же Нева скрылась подо льдом и восстановился удобный санный путь с заречной стороной, независимый от наведенного Исаакиевского моста. К двенадцати, как и договаривались, направились во дворец, где никого из знакомых не встретили, если не считать графа Аракчеева.
Он сидел в углу залы с мрачным и злым лицом. На расстегнутом мундире его не было ни единого ордена, кроме портрета покойного государя Александра Павловича.
– Ну вот и откомандовался граф!.. – тихонько шепнул Нарышкин князю, выходя на запруженную народом Дворцовую площадь. – Никому не нужен стал. А это не государь? – указал на генерала в полной парадной форме, расхаживающего перед батальоном Преображенского полка.
