Читаем без скачивания Гибель советского кино. Интриги и споры. 1918-1972 - Федор Раззаков

Нет, если Виктор Чернышев не праздная выдумка раздраженного воображения авторов картины, а фигура, бытующая рядом с нами, изучать его надо. И при этом непременно на глазах у всего народа. Конечно, в утверждении, что Чернышевых – большинство среди молодежи, – подчеркнем это еще раз, пропорции смещены слишком уж явно. С такой мрачной точкой зрения на поколение восемнадцатилетних согласиться никак нельзя. Несоизмеримо более справедливой представляется формула, выдвинутая Л. Вуколовым. «Виктор Чернышев, – пишет он, – типичен в своей нетипичности»...

Судя по газетам, которые так часто пишут о различных формах хулиганства среди молодежи – от мелкого, циничного хамства до опасных преступлений, – именно «чернышевщина» и представляет собой болезнь, требующую наиболее пристального и внимательного изучения. И излечения. (Отмечу, что резкий скачок хулиганства в СССР произошел именно во второй половине 60-х годов: если в 1965 году таких преступлений было зафиксировано 130 422, то год спустя – уже 257 015. – Ф. Р.)

Как раз к такому выводу пришли участники тех зрительских диспутов о картине «Три дня Виктора Чернышева», о которых сообщили «Тихоокеанский комсомолец» и «Челябинский рабочий». Там тоже раздавались опасения: как бы кто-нибудь из наших недругов не воспользовался правдой о Чернышевых, чтобы очернить всю нашу молодежь, весь наш быт. Но как одиноки, судя по газетным отчетам, оказались эти не в меру осторожные товарищи среди других участников диспутов! «Судьба Виктора и ему подобных не может не волновать нас, мы не имеем права допускать ненужные потери, даже самые минимальные. За Виктора надо бороться... Нельзя дать ему оступиться» – таков вывод, к которому дружно пришли в Челябинске. И во Владивостоке, где лейтмотив оживленной дискуссии наиболее точно выразили повар Вера Матвеева и сотрудница крайкома комсомола Вера Степанова. «Меня потряс этот фильм, – сказала первая, – потряс тем, что я увидела на экране правду». А вторая добавила: «Режиссер сумел пробудить мысль, заставил задуматься над тем, что происходит. Откуда такой Виктор Чернышев?»...

Надо четко и определенно условиться, в чем состоит истинный патриотический долг художника: в том, чтобы «не бередить» раны и затыкать уши ватой, проходя по улице, где упражняются в «красноречии» Витины дружочки, или в том, чтобы открыто вступить в бой за Виктора, показать ему себя самого в зеркале искусства и тем помочь обществу вернуть Чернышевых в ту большую и умную жизнь, которая завоевана для них титаническим трудом их отцов...

Давайте спросим себя честно: нашли ли мы в жизни исчерпывающее решение вопроса, поднятого в картине? Почему, в самом деле, еще так много вокруг нас Чернышевых? Конечно, не потому, что жизнь благоприятствует их появлению. Скорее уж потому, что преодоление той обывательской инерции, интеллектуальной спячки, равнодушия, вялости, безразличия, которые порождают Чернышевых, образует болезнь, от которой нет рецепта, годного на все случаи...

Картину «Три дня Виктора Чернышева» делали еще очень молодые, горячие, икренне встревоженные судьбой героя художники. Ее делали искренние – и именно поэтому требовательные, взыскательно правдивые – друзья Виктора. Не случайно на их картину откликнулось столько настоящих друзей Виктора из зрительного зала. Друзей, горячо разделивших с Е. Григорьевым (автор сценария. – Ф. Р.) и М. Осепьяном и их тревогу, и их веру в Виктора. И их глубоко своевременную мысль о том, что нечего Викторам кивать на Петра и Ивана, а пора научиться самим спрашивать с себя за то, по какому руслу потекла их жизнь. В конце концов, им все дано для того, чтобы они смогли взойти на гору, а не погрязнуть в болоте.

Хочется пожелать поэтому, чтобы разговор о фильме «Три дня Виктора Чернышева» не заглох, а продолжился, стал еще активнее, еще острее. И чтобы чаще, как это и было на диспутах в Челябинске и Владивостоке, от него перекидывались мостики в жизнь. Туда, где сегодня идет всенародная борьба за завтрашний день Виктора Чернышева».

Увы, но это пожелание именитого критика не оправдается: власти вскоре предпочтут свернуть дискуссию, а сам фильм снимут с проката раньше его официального завершения. В итоге он соберет всего 11 миллионов зрителей. Кроме этого, фильм ни разу не покажут по телевидению из-за опасения вновь потревожить общество неудобными вопросами. Все это было следствием чехословацких событий, которые так сильно напугали власть, что она из всех возможных мер станет отдавать предпочтение запретительным. Во-первых, так было легче, во-вторых – у власти все меньше оставалось доверия к творческой интеллигенции, поскольку большая ее часть была настроена к ней не просто оппозиционно, а уже откровенно враждебно.

Последние баталии 60-х

Между тем конец 60-х в годов в целом был ознаменован победой державного лагеря, который теснил либеральный по многим направлениям. И решающими здесь стали не только события в Чехословакии, но и воинственная агрессивность восточного соседа Китая, который ранней весной 1969 года спровоцировал военные столкновения на острове Даманском, где погибли десятки советских солдат. Все это и стало главной причиной объединения обоих лагерей державников – почвенников и сталинистов как во власти, так и в среде интеллигенции. И хотя объединение это было чисто формальным, не закрепленным никакими документами, однако оно позволило державникам перехватить инициативу у своих оппонентов и какое-то время быть на коне.

Главным объединяющим фактором для почвенников и сталинистов было их яростное неприятие западничества. Поэтому столь мощным атакам все 60-е годы подвергался оплот либералов журнал «Новый мир» как со стороны сталинистов («Октябрь» с Всеволодом Кочетовым), так и со стороны почвенников (журнал «Молодая гвардия» с Анатолием Никоновым). Последнее издание стало завоевывать себе авторитет в державной среде именно в конце 60-х годов, когда слава «Октября» клонилась к закату (в редколлегию этого органа ЦК ВЛКСМ входила целая группа молодых поэтов и писателей, среди которых были Владимир Солоухин, Владимир Чивилихин, Василий Федоров и др.).

Славу этому журналу принесла в основном не беллетристика, а публицистика, которая печаталась в конце каждого номера. И первыми такими публицистическими «бомбами» стали статьи литературного критика и заместителя главного редактора «МГ» В. Чалмаева, которые стали выходить сразу после чехословацких событий – аккурат в разгар полемики державников и западников. Уже в первой своей статье под названием «Неизбежность» Чалмаев заговорил о возрождении русского духа, которому мешает себя проявить полностью «чужебесие» – то есть пристрастие ко всему чужеземному. Чалмаев отмечал, что «великая страна не может жить без глубокого пафоса, без внутреннего энтузиазма, иначе ее захлестывают дряблость, оцепенение» (насколько он оказался прав, станет ясно спустя два десятка лет, когда страну захлестнет сначала горбачевщина, потом ельцинизм).

Естественно, оппоненты державников не могли оставить без внимания эти тезисы, и вот уже в оплоте либералов журнале «Новый мир» критик И. Дедков заявляет следующее: «На журнальных и газетных страницах замелькали слова: „голос земли“, „твердая почва народной жизни“, „величие русской души“, „народный дух“, „аристократизм нации“, „русское, отчее“, „святыни народной жизни“, „патриотизм народной души“... Бывает монополия на торговлю водкой, табаком, на истину, – бывает монополия на патриотизм...»

Однако голоса либералов тонут в мощном хоре державников, поскольку за теми стоит сама власть. Тот же Брежнев, как мы помним, поначалу старался усидеть на двух стульях – державном и либеральном, однако после событий в Чехословакии и на Даманском принял сторону державников. Тем более что в ту пору те были ему ближе. Брежнев хоть и был коммунистом, но испытывал явную симпатию к православию, симпатия эта поддерживалась в нем стараниями его матери, которую он перевез из Днепродзержинска в Москву за год до пражских событий. Мать генсека была женщиной набожной и справляла все церковные праздники, включая Пасху и православное Рождество. Она и внуков своих крестила по православному обычаю, и сын ей даже слово упрека по этому поводу не сказал. А если учитывать, что Брежнев и Сталину воздавал должное за его государственный талант, то можно смело сказать, что в советском генсеке одновременно сосредоточилось сразу два державника: почвенник и сталинист.

Итак, в 1969 году державники были в явном фаворе, тесня противника по всем направлениям. В киношной среде, например, это привело к смене руководства в журнале «Искусство кино»: вместо либерала Людмилы Погожевой на пост редактора в апреле 69-го года заступил державник Евгений Сурков (тот самый, который вместе с Пырьевым выступал против фильма «Скверный анекдот», а совсем недавно защищал фильм «Три дня Виктора Чернышева»). Правда, державникам не хватило сил уговорить идеолога партии Михаила Суслова принять и обнародовать программное постановление о кино, подготовленное в недрах Госкино, из-за чего его появление будет отложено на три года. Судя по всему, Суслов побоялся прослыть душителем свобод, убаюканный победой советской кинематографии за океаном – именно в том апреле фильм Сергея Бондарчука «Война и мир» был удостоен премии «Оскар» как лучший иностранный фильм, показанный на экранах США в 1968 году.