Читаем без скачивания Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны) - Уральский Марк Леонович

Яркий литературный портрет Дон Аминадо и его восприятия современниками оставил Леонид Зуров:

Хорошо очерченный лоб, бледное лицо и необыкновенная в движениях и словах свобода, словно вызывающая на поединок. Умный, находчивый, при всей легкости настороженный. Меткость слов, сильный и весело-властный голос, а главное — темные, сумрачные глаза, красивые глаза мага и колдуна. <...> Он все видел — жизнь Москвы, Киева, эвакуации. Он встречал людей всех званий и сословий, был своим среди художников и артистов, у него была всеэмигрантская известность, исключительная популярность. В Париже все знали Дон Аминадо. Без преувеличения можно сказать: в те времена не было в эмиграции ни одного поэта, который был бы столь известен. Ведь его читали не только русские парижане, у него были верные поклонники — в Латвии, Эстонии, Финляндии, Румынии, Польше, Литве. Он сотрудничал в либеральной газете, но в числе его поклонников были все русские шоферы, входившие во всевозможные полковые объединения и воинский союз. Его стихи вырезали из газет, знали наизусть, повторяли его крылатые словечки. И многие, я знаю, начинали газету читать с злободневных стихов Дон Аминадо. <...> Сила воли, привычка побеждать, завоевывать, уверенность в себе и как бы дерзкий вызов всем и всему — да, он действовал так, словно перед ним не могло быть препятствий. Жизнь он знал необыкновенно — внутри у него была сталь, — он был человеком не только волевым, но и внутренне сосредоточенным. Он любил подлинное творчество и был строгим судьей. В глубине души он был человеком добрым, но при всей доброте — требовательным и строгим. В жизни был целомудренным и мужественным. Меня поражало его внутреннее чутье, а главное — сила воли и чувство собственного достоинства, а человек он был властный и не любил расхлябанности, болтливости, недомолвок и полуслов. <...> его не только слушали, но и побаивались220.

Как можно судить по тону многочисленных рецензий на книги Дон Аминадо, в «табели о рангах» литературного мира русского Зарубежья он находился на одном из первых мест. Например, Иван Бунин, в дружеский круг которого неизменно входил Дон Аминадо, называл его «одним из самых выдающихся русских юмористов, строки которого дают художественное наслаждение». Эта высокая оценка и в наше время разделяется историками литературы.

Именно Дон Аминадо принадлежит знаменитый афоризм:

Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным,

— а также провидческие строки:

Все возможно... Возможно и то, что грядущим поколениям даже и наша судьба покажется заманчивой. Ибо окажется, что мы присутствовали всего-навсего при конце капитализма, а их под конец социализма угораздило попасть.

Общение Дон Аминадо с Ильей Марковичем Троцким, начавшееся по его собственным словам (см. ниже) в 1912 г., когда им было соответственно 24 и 33 года, прервалось во второй половине 1930-х. С тех пор они почти 15 лет не виделись и ничего не знали друг о друге.

Годы войны Дон Аминадо с семьей провел в оккупированной немцами Франции. То, что ему удалось выжить в атмосфере тотальных облав и репрессий против евреев и масонов221, писатель, с присущей всем его текстам иронической коннотацией, относит к разряду «чуда». После освобождения Франции от нацистов Дон Аминадо переехал с семьей в местечко Иеррс (Yerres) неподалеку от Парижа, «банлье» (banlieue, фр. — квартал бедноты), как он его называл.

Во время войны и оккупации русский Париж был расколот, разбит. От страшных ударов и потерь литературная жизнь никогда не поправилась. <После войны> уже не было старых газет, издательств. Жизнь уцелевших литераторов изменилась — ничего не осталось от довоенных времен. <...> Аминаду Петровичу пришлось работать в учреждениях, не имеющих ничего общего с литературой и журналистикой222.

В области поэзии он ничего больше интересного не создал и за 12 послевоенных лет жизни выпустил всего две книги — «В те баснословные года» (Париж, 1951) и «Поезд на третьем пути» (Нью-Йорк, 1954), относящиеся к разряду воспоминаний.

Итог же своей эпохе Дон Аминадо подвел в 1951 г. следующим четверостишием:

В смысле дали мировой

Власть идей непобедима:

От Дахау до Нарыма

Пересадки никакой.

Все письма Дон Аминадо 1950-1953 гг. «дорогому другу» из Нью-Йорка, хранящиеся в YIVO-архиве, написаны от руки. И.М. Троцкий тоже предпочитал писать свои письма, а не печатать их на машинке. Посвящены они главным образом основным прагматическим вопросам литературы: «На какие

средства издать книгу и как распродать тираж?» Содержание писем проявляет глубоко интимные черты личности крупного русского писателя, раскрывающиеся в сложной для него в морально-бытовом плане житейской ситуации. Интересны они и в историко-литературном контексте, поскольку содержат упоминания известных лиц из литературного мира русского Зарубежья, дают живое представление о его бытовании после окончания Второй мировой войны.

Тексту первого послевоенного письма Дон Аминадо к И.М. Троцкому, в котором писатель рассказывает о своей жизни в годы военного лихолетья, присуща задушевность и даже некоторая сентиментальность, что характерно для переписки людей, знающих друг друга очень давно. В последующих письмах Дон Аминадо представляется «записным юмористом»: они полны поговорок и шуток. Но хотя адресант всячески бодрится, в его смеховой стилистике постоянно звучит тоскливо-просительная нота. По-видимому, для Дон Аминадо И.М. Троцкий — старший по возрасту товарищ, и раньше выступал как доброжелательный опекун, способный активно поддерживать его писательскую деятельность. В послевоенные годы, когда дела русской литературной эмиграции в Европе шли хуже некуда, такая поддержка была ему особенно необходима.

Со своей стороны, И.М. Троцкий, как отмечалось выше, и после войны оставался фигурой весьма авторитетной в литературном мире русского Зарубежья. Дон Аминадо, несомненно, был об этом наслышан и в своих письмах сей факт неоднократно подчеркивает.

Первое письмо Дон Аминадо к И.М. Троцкому, датированное средой 29 ноября 1950 г., начинается с дружеских упреков в невнимании к персоне адресанта:

Дорогой старый друг, Илья Маркович! Живу я несколько в стороне от большой дороги, в деревне <...>. Поэтому вижу мало людей (да и мало осталось, кого видеть). Вероятно, по той же причине не встретил <я> до сих пор, т.н. «общих знакомых», от которых мог бы узнать о Вас, о Вашей семье и Вашей жизни. И вот, только на днях, от И.А. Бунина узнаю, что Вы были дважды в Париже — за эти пять лет, со дня т.н. libération223 и не захотели, что ли, или не подумали меня разыскать, повидаться... Я был этим очень огорчен! В чем дело? Почему? Что случилось? Как это возможно, после стольких лет (ведь я Вас знаю — и люблю — с 1912-го года!.. — т.е. каких-нибудь 38 лет!..) дружбы и взаимной нежности — ни звука, ни вздоха, ни слова?! Ведь в Нью-Йорке тоже Вы так легко могли узнать мой адрес! Или настигла Вас mercredi а mangé <среда заела — М.У.>, что нет времени (ни охоты) встретиться с одной из теней собственной молодости? Хочу надеяться, что ближайшей почтой получу от Вас длинное, предлинное письмо <...> со всеми подробностями о Вас самом, об Анне Родионовне <Троцкой — М.У.>, о Ваших детях, внуках и т.п. и т.д. Тогда, и только тогда, напишу и о себе самом. Покуда же в двух словах — несложная curriculum vitae224.

В 40-м году, <...>, бегство из Парижа. Пять лет скитался по департаментам и деревушкам Франции. Счастливое избавление царской семьи в Борках225. Возвращение на старое пепелище. Конец газетной работе. Служба в Agence de voyages... Надежда Михайловна <Шполянская — М.У.>226, слава Богу, здорова. Шлет Вам обоим сердечный привет. Леночка, если вы ее еще помните, счастливо вышла замуж. И мы теперь дважды grands-parents227.