Читаем без скачивания Delirium/Делириум - Лорен Оливер

Мои страхи понемногу рассеиваются. Разговаривать с Исцелённым разрешается. В этом случае правила сегрегации не применяются.

Я не уверена, узнал ли он меня или нет. Если даже и так, то он ничем не выказывает этого. В конце концов я не выдерживаю и ляпаю напропалую:

— Ты?! Я видела тебя... — но в последнюю секунду останавливаюсь — не могу окончить фразу: «Я видела тебя вчера».

«И ты мне подмигнул».

Ханна вскидывается от неожиданности:

— Вы что — знакомы?!

Она выстреливает в меня глазами. Ханна знает, что я за всю свою жизнь и двумя словами с парнями не обменялась, если не считать «Ох, извините» где-нибудь на улице да «Простите, я, кажется, наступила вам на ногу», когда я на кого-нибудь налетаю. Нам разрешается иметь только самый минимальный контакт с Неисцелёнными парнями, разве что они наши ближайшие родственники. Но даже после того, как они подверглись Исцелению, нет никаких особых оснований или оправданий для близких контактов, если только они не врачи, или учителя, или ещё кто-нибудь в этом роде.

Он смотрит на меня в упор. Его лицо профессионально невозмутимо, но, клянусь, что-то у него в глазах посверкивает этакое... озорное и весёлое.

— Нет, — не моргнув глазом отвечает он. — Мы никогда прежде не встречались, не то я бы помнил. — И снова та же смешливая искорка. Он что — смеётся надо мной?

— Я Ханна, — представляется подруга, — а это Лина, — и толкает меня локтем в бок.

Должно быть видок у меня, как у рыбы: стою, разинув рот и выпучив глаза. Но я и вправду в таком состоянии, что ни слова вымолвить не могу. Он же врёт! Я совершенно уверена, что это его я видела вчера, чтоб мне помереть на этом месте!

— Алекс. Приятно познакомиться. — Наш новый знакомый не сводит с меня глаз, пока они с Ханной пожимают друг другу руки. Затем протягивает руку и мне. — Лина, — говорит он, словно пробуя моё имя на вкус. — Нет, никогда не слыхал.

Я медлю. Обмениваться рукопожатием с кем-нибудь для меня так же неловко, как, играя в переодевания, напялить на себя платье на пять размеров больше. К тому же я никогда в жизни не касалась кожи чужого человека. Но он стоит, протянув мне руку, так что, секунду поколебавшись, я пожимаю её. В тот момент, когда наши пальцы соприкасаются, меня как будто бьёт током, и я быстро отдёргиваю ладонь.

— Это сокращённое от Магдалина, — говорю.

— Магдалина... — Алекс запрокидывает голову и смотрит на меня из-под полуприкрытых век. — Красиво.

На мгновение меня отвлекает то, как он произносит моё имя. В его устах оно звучит нежно, музыкально, совсем не так трескуче и официально, как, скажем, у учителей в школе. Смотрю в его тёплые янтарные глаза, и в сознании мелькает далёкий смутный образ: мама льёт сироп на стопку блинчиков. Застыдившись, отвожу взгляд. И как будто это он виноват в том, что всколыхнул мои давние воспоминания, буквально срываюсь с цепи и принимаюсь настаивать:

— Я тебя знаю! Видела вчера в лаборатории. Ты стоял на галерее и наблюдал за... — Как всегда, моя храбрость в последнюю секунду куда-то улетучивается, и я не говорю, как намеревалась «за мной», а, смешавшись, заканчиваю: — ...за всем.

Ханна пожирает меня глазами, но я не обращаю на неё внимания. Должно быть, она в ярости, что ей не сообщили такую пикантную подробность.

Лицо Алекса остаётся бесстрастным, лишь улыбка на мгновение меркнет и возвращается вновь.

— Я думаю, ты обозналась. Охранникам строго-настрого запрещается входить в лаборатории во время Аттестаций. Особенно тем, кто работает на полставки.

Ещё секунду стоим и меряем друг друга взглядами. Теперь-то я точно знаю — врёт и не краснеет! Его лёгкая, ленивая усмешка выводит меня из себя — ух, так бы и врезала! Стискиваю кулаки и втягиваю в себя воздух, стараясь держать себя в руках. Я же не хулиганка какая-нибудь. Даже не понимаю, с чего это я так взбесилась.

Но тут, снимая напряжение, вмешивается Ханна:

— Так это что — всё? Сторож на полставки и десяток дурацких табличек?

Алекс ещё на полсекунды задерживает взгляд на мне, потом поворачивается к Ханне, словно только сейчас заметил её:

— Ты о чём?

— Мне почему-то казалось, что лаборатории должны иметь охрану посильнее, вот о чём. Похоже, что вломиться сюда — просто пара пустяков.

Алекс выгибает брови:

— А что, планируешь нападение?

Ханна застывает, у меня тоже кровь леденеет в жилах. Она зашла слишком далеко! Если этот Алекс донесёт на нас как на потенциальных симпатизёров, или возмутителей порядка, или ещё что в этом же роде — прощайте, надежды на хороший балл при Аттестации! Нас тогда будут поджаривать на огне постоянного наблюдения многие-многие месяцы. И придётся мне тогда всю жизнь любоваться, как Эндрю Маркус ковыряется в носу. Уф, гадость.

Должно быть, Алекс ощутил наш страх — он поднимает вверх обе ладони:

— Успокойтесь. Я же стебусь. Вы не больно-то смахиваете на террористов.

До меня доходит, как нелепо мы выглядим в наших беговых шортах, промокших от пота майках и ярко-зелёных кроссовках. Вернее, я выгляжу нелепо. Ханна-то — ну просто модель для показа спортивной одежды. Я чувствую, что краснею, из-за чего опять впадаю в раздражение. Какое счастье, что регуляторы решили ввести сегрегацию, не то моя жизнь превратилась бы в постоянный кошмар. Представьте себе, каково это — чувствовать раздражение, смущение, неловкость и недовольство, причём всё одновременно.

— Да это всего лишь площадка для разгрузки, — говорит Алекс, показывая на ряд небольших металлических ангаров, служащих складами. — Вот ближе к самим лабораториям — там настоящая охрана. Сторожа круглые сутки, камеры, ограда под током, словом, удовольствия на любой вкус.

Ханна не смотрит на меня, но когда она заговаривает, я слышу в её голосе воодушевление:

— Значит, площадка для разгрузки? То есть, это сюда приходят всякие поставки?

Я начинаю молиться про себя: «Только не ляпни какую-нибудь глупость! Только не ляпни какую-нибудь глупость! Только не скажи что-нибудь про Изгоев!»

— Абсолютно точно.

Ханна приплясывает на месте от возбуждения. Пытаюсь послать ей предупреждающий взгляд — без толку.

— Ага, значит, это сюда подъезжают грузовики? С медикаментами и кор... другими вещами?

— Совершенно верно.

Снова у меня подозрение, что в глазах Алекса мелькает какая-то искорка, хотя всё остальное лицо каменно-спокойно. Я ему не верю! Почему он врёт, что не был вчера в лабораториях? Может, потому, что это запрещено, как он утверждает? А может, потому, что он стоял и хохотал вместо того, чтобы прийти на помощь?

И кто его знает, может, он и в самом деле не узнаёт меня. Ведь мы смотрели друг другу в глаза всего каких-нибудь несколько секунд, и моё лицо для него было всего лишь расплывчатым пятном — что-то такое неопределённое, незапоминающееся, увидел — и позабыл. Не страшное, нет, просто невзрачное, каких тысячи на улицах Портленда.