Читаем без скачивания Денис Давыдов - Геннадий Серебряков

Вероятнее всего, что именно вероломное и несправедливое удаление Кутузова послужило главным толчком к написанию новой и, пожалуй, самой дерзостной и обличительной басни Дениса Давыдова «Орлица, Турухтан и Тетерев», после которой за туговатым на ухо Александром I до конца его дней укоренится всеобщее прозвище «Глухой Тетери».

Любому, даже неискушенному читателю, взявшему в руки басню, сразу же становилось ясно, что под державною Орлицей имеется в виду добрая и мудрая матушка государыня Екатерина II, царствование которой по сравнению с последующими временами выглядело и впрямь чуть ли не «золотым веком»:

ОрлицаЦарицаНад стадом птиц была,Любила истину, щедроты изливала,Неправду, клевету с престола презирала...

Не надобно было иметь семи пядей во лбу, чтобы угадать и за обликом драчливого кулика Турухтана, избранного на птичье царство, явившегося на смену Екатерине вздорного и взбалмошного Павла I:

А он —Лишь шаг на трон...Кого велит до смерти заклевать,Кого в леса дальнейшие сослать,Кого велит терзать сорокопуту —И всякую минутуНесчастья каждый ждал,Томился птичий род, стонал...

Далее все развивалось в соответствии с недавними, столь всем памятными дворцовыми событиями:

Когда народ, стенёт, всяк час беда, напасть,Пернаты, знать, злодейств терпеть не станут боле!Им нужен добрый царь, — ты ж гнусен на престоле!Коль необуздан ты — твоя несносна власть!И птичий весь совет решился,Чтоб жизни Турухтан и царствия лишился...

Однако недальновидные птицы не придумали ничего лучше, как избрать в цари Тетерева — Александра I. На него самого и на плоды его правления Давыдов не жалел желчи:

И вдруг сомкнулись все, во всех местах запели,И все согласно захотели,Чтоб Тетерев был царь.Хоть он глухая тварь,Хоть он разиня бестолковый,Хоть всякому стрелку подарок он готовый......Любимцы ж царство разоряют,Невинность гнут в дугу, срамцов обогащают...Их гнусной прихотью кто по миру пошел,Иной лишен гнезда — у них коль не нашел.Нет честности ни в чем, идет все на коварстве,И сущий стал разврат во всем дичином царстве.Ведь выбор без ума урок вам дал таков:Не выбирать в цари ни злых, ни добрых петухов.

Действие новой басни на умы было еще более ошеломляющим. Даже хитроумный Николай Греч, которого за изворотливость называли «двудонным», подручный Булгарина и недруг Пушкина, однако в ту пору склонный к некоему либерализму, вспоминал впоследствии, делая вид, что об авторстве он не ведает: «Нельзя сказать, чтоб и тогда были довольны настоящим порядком дел... Порицания проявлялись в рукописных стихотворениях. Самое сильное из этих стихотворений было «Орлица, Турухтан и Тетерев», написанное не помню кем».

То, что басня «Орлица, Турухтан и Тетерев», как и прежние сатирические сочинения Давыдова, сразу же легла на стол Александра I и вызвала его бешенство, несомненно. Мстительный и злопамятный, он не забудет сей обиды никогда и неоднократно сумеет доказать это.

А пока же над буйною головою Дениса сгущалась и клубилась безмолвная грозовая туча государева гнева.

На Давыдова за малейшую промашку, а то и без оной одно за другим посыпались дисциплинарные взыскания по службе. От них не было никакого продыха. Наконец, с некоторою оттяжкой, грянул и тяжелый державный гром: 13 сентября 1804 года Денис Давыдов был исключен из гвардии и переведен в Белорусский армейский гусарский полк, расквартированный в глухом местечке Звенигородке Киевской губернии. Подобострастный Павел Кутузов торжествующе снял с Дениса знаки отличия кавалергарда. Отбыть из Петербурга строжайше предписывалось — немедленно.

По той поре наказание это было весьма суровым, а если точнее — изощренно-суровым, поскольку изгнание из гвардии само собой подразумевало запятнанную честь провинившегося. Считалось, что в армейские полки отсылаются по обыкновению великосветские карточные шулеpa, схваченные за руку казнокрады либо трусы, проявившие перед лицом товарищей заведомое малодушие.

Дениса как могли утешали на прощанье и Александр Михайлович Каховский, и брат Евдоким, и князь Борис Четвертинский, который клятвенно обещал незамедлительно начать настоятельные хлопоты по возвращении его в гвардию, и прочие друзья-приятели.

Однако делать было нечего, и Денис, переодевшись покуда в штатский сюртук и взяв с собою Андрюшку, выехал на почтовых в Киевскую губернию.

Впрочем, все оказалось не таким уж страшным. Звенигородка — большое торговое село, населенное вперемешку украинцами, поляками и евреями, хотя и пыльное, но удивительно песенное и утопающее по плечи в чуть тронутых багрянцем тучных садах, где еще, словно луны, светились поздние яблоки, — Денису понравилось. Новые приятели по полку, до которых, как стало сразу же известно, уже докатилась громкая слава его сатир и басен, встретили восторженнои вперебой искрение предлагали свою дружбу.

Настроение у Дениса поднялось. Да и молодость (ему недавно исполнилось 20 лет) отнюдь не располагала к унынию. Тем более что в богатых звенигородских домах и окрестных именьях уже гремели осенние хотя и простенькие, но балы, а пышнотелые малороссийки и не отличающиеся строгостью нравов знойные полячки весьма благоволили к гусарам. «Молодой гусарский ротмистр закрутил усы, — напишет он впоследствии о себе, — покачнул кивер на ухо, затянулся, натянулся и пустился плясать мазурку до упаду».

Очень скоро Давыдов, к своему удивлению, почувствовал себя в полку более своим человеком, чем это было в Петербурге. Если там ему волей-неволей почти всегда приходилось с горечью ощущать ограниченность своих средств по сравнению со своими состоятельными родственниками и друзьями, то здесь в этом плане все были примерно равны. Да и расходы в Звенигородке не шли ни в какое сравнение со столицей: при местной дешевизне даже при скромном достатке Денис с Андрюшкою чувствовали себя чуть ли не королями. Пришелся по сердцу Денису и царивший в гусарском кругу совершенно иной, чем у кавалергардов, дух вольного офицерского братства, с его веселой, бравирующей бесшабашностью, презрением к опасностям и пренебрежением к богатству. Этот веселый и лихой дух всею своею русскою сутью бунтовал и противился против официального формализма и казенщины, против механических «прусских порядков», насаждаемых в армии.

Живым его воплощением для Дениса явился в первую очередь разбитной и разгульный, отчаянный рубака и бессребреник, троюродный брат Сергея Марина, гусарский поручик Алексей Бурцов, с которым он как-то сразу сошелся более других. Натура его была кипящею и буйной, совершенно не умещающейся в твердые берега здравого смысла. Он мог, например, отдать первому встречному нищему свой последний золотой червонец, потрясти еврея-шинкаря, обиравшего округу, и, потребовав у него под пистолетом долговые книги, изрубить их саблею «в песи»; ворваться на чужую свадьбу, прослышав от кого-то, что невесту выдают против воли, и расстроить вконец сие торжество; въехать на коне на спор в дом дворянского предводителя... Да мало ли чего мог еще забубенная голова Алешка Бурцов, голубоглазый красавец с желтыми пшеничными усами, известный всей армии.

Ему-то и посвятит Денис Давыдов свои лихие и звонкие гусарские «зачашные песни», которые принесут автору славу не менее громкую, чем его острые политические басни.

Лихой перезвон гусарских стаканов, перемешанный с дымом бивачных костров, услышит вся Россия:

Собирайся в круговую,Православный весь причёт!Подавай лохань златую,Где веселие живет!Наливай обширны чашиВ шуме радостных речей,Как пивали предки нашиСреди копий и мечей.Бурцов, ты — гусар гусаров!Ты на ухарском конеЖесточайший из угаровИ наездник на войне!..

Однако в веселье гусарских пиров все явственнее входила тревога.

Ни для кого не было секретом, что Россия стояла на пороге войны. Отношения с Францией, и без того не блестящие после победных суворовских походов, натянулись до предела после известия о том, что Бонапарт сперва объявил себя пожизненным консулом, а затем и императором. Александр I уже обменялся с ним оскорбительными нотами и сколачивал против новоявленного венценосца европейскую коалицию.

В июле 1805 года стало известно, что император вернул из волынского имения Кутузова и назначил его командующим подольской армией, направляемой в Моравию в помощь австрийской, будто бы выступившей против Наполеона.