Читаем без скачивания Повести и рассказы - Генри Джеймс

— Это все ее ночные поездки, — говорил Рэндолф, — оттого она и заболела. Она всегда уезжала из дому на ночь глядя. И что ей за охота гулять в такую темнотищу! Здесь ночью ничего не видно, разве только когда луна светит. В Америке луна светит всегда.

Миссис Миллер так и не вышла к ним, она, по крайней мере в эти дни, не лишала дочь своего общества. По всему было видно, что Дэзи серьезно больна.

Уинтерборн часто приезжал справляться о ней и однажды повидал миссис Миллер, которая, к его удивлению, держала себя в руках, несмотря на тревогу за дочь, и оказалась весьма умелой и спокойной сиделкой. Миссис Миллер много говорила о докторе Дэвисе, но Уинтерборн мысленно не поскупился на комплименты ей, убедившись, что на самом деле она не так уж безнадежно глупа.

— Вчера Дэзи вспоминала о вас, — сказала Уинтерборну миссис Миллер. — У нее почти все время бред, но на этот раз, по-моему, она не бредила. У меня есть к вам поручение от нее. Дэзи… Дэзи просила передать… просила передать… что она не помолвлена с этим красивым итальянцем. Я так обрадовалась! С тех пор как Дэзи заболела, мистер Джованелли не показывается у нас. По-моему, это не очень вежливо. А я-то считала его джентльменом! Одна дама говорит, будто он боится меня, думает, что я сержусь на него за эти поздние прогулки. Конечно, сержусь, но он должен знать, что имеет дело с порядочной женщиной. Мне бы и в голову не пришло выговаривать ему. Впрочем, теперь уж все равно, ведь Дэзи сказала, что они не помолвлены. Не знаю, почему ей так хотелось уведомить вас об этом, но она повторила мне три раза: «Не забудь, скажи мистеру Уинтерборну!» Еще Дэзи просила узнать, помните ли вы вашу поездку в тот замок в Швейцарии. Но такое поручение я передавать отказалась. А хорошо все-таки, что она не помолвлена!

Но, как в свое время сказал Уинтерборн, теперь это не имело значения. Прошла неделя, и бедняжка умерла; у нее была тяжелая форма римской лихорадки. Дэзи опустили в могилу под кипарисами у стены древнего Рима, на маленьком протестантском кладбище, густо заросшем весенними цветами. Уинтерборн стоял там в толпе других провожающих, которых оказалось гораздо больше, чем можно было ожидать после всех сплетен, ходивших об этой юной девушке. В двух шагах от него стоял Джованелли, потом он подошел еще ближе. Джованелли был очень бледен и на сей раз обошелся без бутоньерки. Ему, видимо, хотелось что-то сказать Уинтерборну.

— Я никогда не встречал такой красивой девушки… Такой красивой и доброй! — наконец проговорил он и потом добавил:

— Какая это была чистая, невинная душа!

Уинтерборн взглянул на Джованелли и повторил его слова:

— Чистая, невинная душа?

— Да! Такая чистая!

Уинтерборн почувствовал, как сердце у него сжалось от боли и гнева.

— Что вам вздумалось, — спросил он, — тащить ее в это гиблое место?

По-видимому, ничто не могло поколебать учтивость мистера Джованелли. Он посмотрел себе под ноги и сказал:

— За себя я не боялся, а ей очень хотелось поехать.

— Это не довод! — воскликнул Уинтерборн.

Субтильный римлянин снова опустил глаза.

— Останься она жива, я все равно ничего не добился бы. Она не вышла бы за меня, я это знаю.

— Не вышла бы за вас?

— Было время, когда я питал кое-какие надежды. Но потом убедился, что этому не бывать.

Уинтерборн выслушал его молча, глядя на свежий холмик, поднявшийся среди апрельских маргариток. Когда он повернулся, мистер Джованелли уже уходил с кладбища, ступая легко и неторопливо.

Уинтерборн уехал из Рима чуть ли не на другой день, но следующим летом опять встретился в Веве со своей тетушкой миссис Костелло. Миссис Костелло очень любила Веве. Весь год Уинтерборн много думал о Дэзи Миллер, о странности ее натуры. Однажды он заговорил с тетушкой обо всем этом, признался, что был несправедлив к Дэзи и что его мучает совесть.

— Не знаю почему! — сказала миссис Костелло. — И причем тут твоя несправедливость?

— Перед смертью она просила передать мне несколько слов. Тогда я не понял их, но теперь понимаю. Она очень ценила уважение к себе.

— Выражаясь столь скромно, ты, вероятно, хочешь сказать, — спросила миссис Костелло, — что она могла бы ответить взаимностью на чьи-то нежные чувства?

Уинтерборн оставил этот вопрос без ответа, но спустя минуту сказал:

— Ваши прошлогодние слова были совершенно справедливы. Я не мог не ошибиться. Я слишком долго жил за границей.

Тем не менее Уинтерборн снова вернулся в Женеву, и оттуда по-прежнему продолжают поступать самые разноречивые сведения о мотивах, вынуждающих его жить в этом городе. Некоторые говорят, будто он «пополняет там свое образование», другие намекают, что он сильно заинтересован одной иностранкой — дамой, не лишенной большого ума.

СВЯЗКА ПИСЕМ

(рассказ)

I

Мисс Миранда Хоуп, из Парижа, к мистрис Абрагам Хоуп, Бангор, Мэн.

5 сентября 1879

Дорогая мама,

Я делилась с тобой моими похождениями вплоть до вторника на прошлой неделе, и хотя мое письмо еще не дошло до тебя, я начинаю другое, боясь, как бы у меня не накопилось слишком много впечатлений. Очень рада, что ты читаешь мои письма всем членам семьи; мне приятно думать, что они будут знать, как я поживаю, а писать всем я не могу, хотя стараюсь удовлетворить всем благоразумным требованиям. Но и неблагоразумных очень много, как тебе, вероятно, известно; я не о твоих говорю, дорогая мама, так как должна признать, что ты никогда не требовала от меня больше, чем следовало. Как видишь, ты пожинаешь плоды: я пишу к тебе прежде всех. Надеюсь, что ты не показываешь моих писем Вильяму Плату. Если он желает читать мои письма, он знает, как этого добиться. Ни за что в мире не хотела бы я, чтоб он увидал одно из этих писем, писанных для обращения в кругу семьи. Если он хочет получить особое письмо, он должен написать мне первый. Пусть напишет, тогда я подумаю, отвечать ли ему или нет. Можешь показать ему это, если хочешь; но если ты этим не ограничишься, я никогда более к тебе не напишу. Я описывала тебе, в моем последнем письме, мое прощание с Англией, мой переезд через канал, мои первые парижские впечатления. Я много думала о прекрасной Англии с тех пор, как рассталась с нею, а также обо всех знаменитых исторических местностях, какие мне удалось посетить, но пришла к заключению, что не желала бы жить в этой стране. Положение женщины в ней вовсе не кажется мне удовлетворительным, а ты знаешь, что к этому вопросу я отношусь отнюдь не равнодушно. Мне кажется, что в Англии они играют чрезвычайно бесцветную роль; у тех, с кем я разговаривала, был какой-то унылый и униженный тон, печальный и покорный взгляд, точно им не в диковину дурное обращение и распеканья, и это вызывало во мне желание хорошенько встряхнуть их. Многих, да и многое в здешних местах, желала бы я подвергнуть этой операции. Приятно было бы вытрясти крахмал из некоторых и пыль из остальных. Я знаю в Бангоре девушек пятьдесят, которые гораздо ближе подходят к моему представлению о положении, которое должна занимать истинно благородная женщина, чем все эти молодые английские «лэди». Но они прелестно говорят там, в Англии, и мужчины замечательно красивы. (Можешь показать это Вильяму Плату, если пожелаешь.)

Я поделилась с тобой моими первыми парижскими впечатлениями, которые совершенно соответствовали моим ожиданиям не смотря на все, что случалось слышать и читать об этом городе. Предметов, возбуждающих интерес, чрезвычайное множество, климат замечательно приятный. Солнце светит постоянно. Должна сказать, что положение женщины здесь значительно выше, хотя отнюдь не достигает американского образца. Обращение жителей, в некоторых отношениях, чрезвычайно своеобразно, и я, наконец, чувствую, что я действительно за границей. Тем не менее, это вполне изящный город, несравненно выше Нью-Йорка, и я употребила много времени на осмотр различных памятников и дворцов. Не буду отдавать тебе отчета во всех моих странствованиях, хотя была неутомима, так как веду, как уже говорила тебе, крайне утомительный журнал, с которым позволю тебе ознакомиться по возвращении моем в Бангор. Поживаю я отлично, и должна сказать, что иногда удивляюсь, как мне все удается. Это только показывает, чего можно достигнуть с помощью некоторой энергии и здравого смысла. Мне не случилось вовсе испытать на себе неудобств, связанных с положением молодой девушки, путешествующей по Европе без провожатого, о которых так много толковали перед моим отъездом, и не думаю, чтобы когда-нибудь пришлось их испытывать, так как, конечно, не намерена гоняться за ними. Я знаю, чего мне надо, и всегда умудряюсь добыть это.

Мне оказывали много любезности, иногда самой горячей, и я не испытывала никаких неприятностей. Я сделала много приятных знакомств во время моего путешествия, сходилась и с дамами, и с мужчинами, и вела множество крайне интересных разговоров. Я собрала пропасть сведений, за которыми отсылаю тебя к моему журналу. Уверяю тебя, что мой журнал будет прелюбопытный. Живу я совершенно так же, как и в Бангоре, и оказывается, что все идет отлично; а если что и не так, — мне совершенно все равно. Я приехала в Европу не за тем, чтобы стеснять себя условными приличиями; я могла это делать и в Бангоре. Ты знаешь, что я никогда не хотела так жить в Бангоре; поэтому трудно ожидать, чтобы я здесь себя мучила. Пока я буду достигать желаемого и управляться со своими деньгами, я сочту свое предприятие удавшимся. Иногда я чувствую себя довольно одинокой, особенно вечером, но обыкновенно мне удается заняться кем-нибудь или чем-нибудь. Вечером я по большей части читаю описания достопримечательностей, которые осматривала в течение дня, или пишу свой журнал. Иногда хожу в театр или играю на фортепьяно в общей гостиной. Общая гостиная в нашем отеле ничем особенно не замечательна, но фортепьяно лучше, чем старое страшилище в SebagoHouse. Иногда я схожу вниз и разговариваю с дамой, которая ведет книги — замечательно учтивой француженкой. Она очень хорошенькая, постоянно носит черное платье, безукоризненно сшитое, говорит немного по-английски; она сказала мне, что ей пришлось научиться этому языку, чтобы разговаривать с американцами, которые в огромном количестве стекаются в этот отель. Она сообщила мне очень много сведений о положении женщины во Франции; в словах ее очень много ободряющего. Но вместе с тем она сообщила мне кое-что, чего бы мне не хотелось писать тебе, я еще даже не решилась занести это в свой журнал особенно, если мои письма будут передаваться из рук в руки в семье. Уверяю тебя, что они здесь толкуют о вещах, о которых мы в Бангоре никогда не только не упоминали, но и не думали. Она, кажется, воображает, что может говорить мне все, потому что я сказала ей, что путешествую с культурными целями. Что ж, я желаю знать так много, что иногда мне представляется, будто я желаю знать все; а между тем есть вещи, которых, мне кажется, я знать не желаю. Но, говоря вообще, все крайне интересно; я под этим не понимаю только то, что говорит мне эта француженка, но все, что я сама вижу и слышу. Мне право кажется, что я должна добиться всего, к чему стремлюсь.