Читаем без скачивания Черная жемчужина - Елена Арсеньева

После того как все накопленное нетрудовым путем богатство перешло в истинному его хозяину – народу, Пустошину дали коленом под зад, а то и к стенке поставили как пособника угнетателей трудового народа, семья его тоже неизвестно где, может, сбежала с белогвардейцами за границу и теперь побирается на задворках капиталистической империи или строит козни против первой в мире молодой Советской республики. А в его квартире поселили таких же, как наша семья: выходцев из низов, которыми теперь, после того как взошло солнце Октября, открыты все пути и улучшены условия жизни. Мы пользуемся теперь всеми теми благами, которые раньше были доступны только классу угнетателей. Теперь их подгнивший мир разрушен до основания. Теперь мы строим наш новый мир. Но, конечно, до тех пор, пока это строительство развернется на полную мощь, должно пройти некоторое время. Время становления. Слишком много недобитков, агентов мирового империализма, затаились в нашем новом обществе и мешают процессу созидания. Именно они затягивают снабжение материалами новостроек, оттого у нас еще возникают отдельные, конечно, очень редкие, недостатки в работе. С другой стороны, распределение материальных благ происходит не всегда по коммунистическому принципу: «От каждого по способностям, каждому по труду». Например, в нашей квартире живет четыре семьи. Мы: отец, мать, Мирка и я. Наша комната – одна. Остается еще четыре. В одной живет инспектор райздравотдела. В другой – начальник пожарной охраны с женой и сыном. И целых две комнаты занимают Шаманины. Считается, что Николаю Алексеевичу положен кабинет. Мало того, что у него машина, персональная машина, так еще и кабинет ему подавай! Отдельный. Для работы. А какая у него работа дома?! Он же инженер-строитель. У него работа на стройплощадке, на площади Первого мая, где Дом связи строят. Но он еще и профессор, он лекции в Индустриальном институте читает, ну и, говорят, ему положен кабинет. Но у них там вместо кабинета и столовая тоже. Нина Ионовна сготовит что-нибудь на примусе, а потом несет в этот кабинет. Там и стол круглый, обеденный, стоит, а письменный стол Николая Алексеевича в угол задвинут, под полки с книгами. Нецелевое использование помещения, как пишут в газетах! Вторая комната у них – спальня. Но там спят только Николай Алексеевич с Ниной Ионовной, а Тонька в боковушке, той самой, где когда-то жила пустошинская горничная, а теперь Тонька там как царица. Правда, там еще мольберт стоит, краски лежат, потому что иногда Николай Алексеевич картинки малюет. Выйдет на улицу и рисует какое-нибудь дерево. Или старый дом. Или просто траву с одуванчиками. Тоже мне, рисунки, ерунда одна, мазня. Ну, он был странный во всем. Например, рисовать никогда не ходил один, всегда с ним были или Нина Ионовна, или Тонька. «Это мои советники, – говорил он, – самые строгие судьи моих картин!»

Ой, да что бы они понимали в картинах? Один раз я слышала, как Тонька с отцом спорила. Он ей говорит, что здесь нужен серый цвет, а она – что зеленый. Какое же это художество, если кто угодно может художнику указывать, каким цветом рисовать?! Ну, Тонька, конечно, была права, потому что листья лопуха, которые тогда Николай Алексеевич рисовал, конечно, зелеными лучше смотрелись, ведь лето на дворе, солнце светит, а если они серые, то это вообще ни в какие ворота не лезет!

Нет, кто додумался бы листья лопуха рисовать, когда можно запечатлевать процесс социалистического строительства?! Но, наверное, у него в душе и впрямь живо было прошлое… это потом и выяснилось, все, что я подозревала! Недобитый буржуй он был, вот кто.

Однажды я сказала Тоньке, что они живут, как буржуи, потому что у них три комнаты на троих, а у нас на четверых только одна. Тонька посмотрела на меня сверху вниз, усмехнулась, глазами так повела, как будто хотела сказать: «Ну боже мой, ну какие глупости приходится выслушивать!» – и усмехнулась снисходительно:

– Ленка, ты считать умеешь? Вроде бы, насколько я помню, в шестом классе уже учат складывать и вычитать, делить и умножать.

Это она намекала, что уже в девятый ходит, сильно умная! Ну да, она была по всем предметам отличница, а я только по обществознанию. Зато когда меня вызывали к доске на обществознании, весь класс сидел разинув рот. Я ведь все газеты… от первой странички до последней… любую передовицу «Правды» могу наизусть продекламировать с любого места! И вообще…

«У тебя убийственная логика, Вахрушина, ты все, что угодно, доказать можешь», – сказал Сергей Силыч, наш преподаватель истории, после того как я ему как дважды два доказала, что любой человек, который позволит себе заболеть и пропустить работу, есть уклонист и враг народа, потому что наша страна нуждается в здоровых работниках физического и умственного труда, а если человек заболел, значит, он ставит палки в колеса строительству социализма. В тот день как раз было родительское собрание, и я сама слышала, как наш директор говорил моему отцу, что я готовый инструктор райкома партии, меня надо на агитационную работу выдвигать. Отец глаза вытаращил, а дома рассказал про это матери, а она заплакала. Да и отец, вместо того чтобы гордо посмотреть на свою дочь, то есть на меня, как на достойного представителя будущего поколения, смотрел как-то странно.

– Ты бы это, Ленка… – наконец сказал он сдавленно. – Ты бы потише… Не перегибай палку, не впадай в крайности. А не ровен час, на меня на стройке бревно упадет, слягу я с переломанными конечностями или вообще с проломленной башкой. Что скажешь? Что я враг народа?

– Нет, – усмехнулась я, – я скажу, что враг народа тот, кто допустил, чтобы на тебя скатилось это бревно. Десятник, бригадир или кто там…

– Ленка! – всхлипнула мать. – Да ведь твой отец и есть десятник!

– Да ведь он сам на себя не станет бревно скатывать! – чуть не заорала я, дивясь отсталости и непонятливости старшего поколения.

Нет, все-таки крестьянские корни очень тянут мою мать назад, в прошлое – в замшелый мир устарелых представлений, в бездну отсталости, косности, нежелания воспринять новое, светлое всей душой и всем сердцем!

Но я о чем начала рассказывать? Я начала рассказывать о том, как мы с Тонькой Шаманиной спорили.

– Конечно, умею я считать, – ответила я спокойно. – Вот я и считаю, что три комнаты на троих – это сильно жирно получается, когда нас четверо в одной.

– Ленка, сколько в вашей комнатке метров? – спросила Тонька.

– Откуда я знаю? – пожала я плечами. – Надо в жилтовариществе спросить… или у отца.

– Никого не надо спрашивать, я и так скажу, – отмахнулась Тонька. – В вашей комнате тридцать квадратных метров. То есть на вас на каждого приходится примерно по семь с небольшим, так?