Читаем без скачивания Дитя Всех святых. Перстень со львом - Жан-Франсуа Намьяс

На Пасху 1342 года родители Франсуа, успокоившись на его счет после того, как он показал себя таким молодцом на турнире, преподнесли ему самый чудесный из подарков — лошадь. Это была кобыла по кличке Звездочка, которую Маргарита сама выбрала и выездила специально для него. А Гильом взялся обучить сына верховой езде. Все, кто только обитал в замке Вивре, и слуги, и солдаты, собрались, чтобы присутствовать при столь знаменательном событии. После мессы в часовне Гильом, облачившийся по такому случаю в доспехи, взял своего сына за руку и вышел с ним в середину двора. Маргарита тем временем вывела Звездочку из конюшни и сказала ему:

— Садись! Она твоя!

Еще не веря, Франсуа посмотрел на отца, чтобы понять, не шутка ли это. Вместо ответа Гильом поднял его, как перышко, и усадил в седло. Потом сам сел на своего коня, Маргарита последовала его примеру, и вот так, поддерживаемый родителями с обеих сторон, Франсуа двинулся вперед под ликующие крики. Втроем — отец справа, мать слева — они миновали подъемный мост замка Вивре и пустили лошадей манежным галопом.

Франсуа посмотрел на отца, который не спускал с него глаз. В свете бледного мартовского солнца его доспехи сияли, черные и красные шелковые ленты, прикрепленные к навершию шлема, развевались за спиной. По знаку сына Гильом опустил забрало. Франсуа вздрогнул: всякий раз, когда он видел отца таким, ему становилось страшно — из его облика исчезало все человеческое, и он превращался в какую-то машину, созданную сражаться и убивать. Франсуа изо всех сил старался не отвести взгляда от этого заостренного стального клюва, склоненного к нему; он сделал отцу еще один знак, который тот понял, — вытащив меч, рыцарь де Вивре взмахнул им и воздел к небесам. И три голоса слились в торжествующем смехе: ребенка, Гильома, гулко звучавший из-под стальной клетки забрала, и звонкий и ясный — Маргариты, которая ничего не упустила из этой сцены.

Когда они вернулись в замок, Франсуа, едва успев слезть с лошади, попросил у отца его латную перчатку. Тот снял ее с руки и протянул ему. Ребенок взял эту большую железную членистую лапу и пристально на нее посмотрел: когда-нибудь и его собственная рука будет такой же большой, когда-нибудь и он сам вырастет таким же большим, как его отец, когда-нибудь он сам станет рыцарем!

Тут он вспомнил про Жана, о котором все позабыли. Франсуа очень любил брата и захотел поделиться с ним своей радостью. Долго искать не пришлось. Жан оказался совсем рядом, в толпе, но никто, даже слуги, не обращали на него ни малейшего внимания. А он, как обычно, стоял с задумчивым видом. Как по своему физическому облику, так и по поведению Жан являл полную противоположность старшему брату. Он был черноволос и тщедушен. Жан де Вивре бегло заговорил в восемнадцать месяцев, но еще в два с половиной года передвигался лишь на четвереньках. Он рос существом замкнутым и нелюдимым. Этот мальчик любил проводить целые часы, даже средь бела дня, в своей наглухо закрытой бретонской кровати, и кормилице, единственной, кто занимался им по-настоящему, приходилось вытаскивать его оттуда силой.

Франсуа протянул брату латную перчатку.

— Хочешь? На, держи.

— Нет. Зачем она мне?

— Ты не хочешь стать рыцарем?

Жан отрицательно покачал головой. Затем его взгляд устремился на что-то, что находилось за спиной у брата. Франсуа обернулся и увидел их мать…

Если маленький Жан так и липнул к юбкам Маргариты, которая постоянно отгоняла его от себя, то Франсуа предпочитал общество Гильома, и, надо заметить, ему было чему научиться у отца.

Для начала Гильом де Вивре преподал старшему сыну несколько основных нравственных уроков, что было немаловажной частью рыцарского воспитания. Он пояснил Франсуа, какую ответственность Бог возложил на него, сподобив родиться рыцарем. Всю свою жизнь он будет обязан защищать слабого от сильного, бедного — от богатого, женщину, старика и ребенка — от мужчины; униженного — от могущественного, а монаха и богомольца — во всех обстоятельствах. Он должен стать орудием Господним и в любом месте и в любое время творить во имя Господа немедленную справедливость.

Франсуа внимательно слушал отцовские назидания. Правда, с гораздо большей охотой он проводил бы время верхом на Звездочке, но, поскольку речь шла о рыцарстве, мальчик силился как можно лучше постичь все эти отвлеченные материи. Франсуа молчал, морща лоб и напрягая свои нарождающиеся способности к мышлению.

Как-то раз он явился к отцу весь в крови. Оказалось, при нем два пса напали на лисицу, и мальчик бросился спасать ее в самую гущу схватки, пренебрегая явной опасностью быть растерзанным собачьими клыками, — а все потому, что лиса была слабее. В тот день Гильом де Вивре понял, что сын усвоил его уроки.

Однако еще сложнее для Франсуа оказалось следить за политическими рассуждениями отца. Но мальчик и тут старался. Гильом объяснил ему, что между королем Англии Эдуардом III и королем Франции Филиппом VI идет война. Началась она в тот самый день, когда он родился. Эти владыки были кузенами, что отнюдь не сделало их друзьями — напротив, именно поэтому они и вступили в борьбу. Ведь король Эдуард утверждал, что именно он должен унаследовать французскую корону, а вовсе не Филипп. Впрочем, он и так уже владел изрядной частью Франции — провинцией, которая называлась Аквитанией, где делают очень хорошее вино.

Гильом и дальше сообщал старшему сыну новости о войне, по мере того как сам их получал. Вначале Франсуа не очень-то понимал, что к чему. Речь шла о какой-то битве, проигранной французами. Это была морская битва. Как сражаются на кораблях, Франсуа представлял себе с трудом. Ведь для него битва была похожа на турнир. Упоминалась также еще одна провинция, где шли бои, — Фландрия; она находится к северу от их Бретани. Но сражения там мало что решали.

И вдруг все переменилось. Распря двух действующих лиц, далеких и таинственных, какими оставались для Франсуа Эдуард III и Филипп VI, вдруг сделалась близкой и понятной. Потому что отныне события перенеслись на бретонскую землю.

Герцог Жан III скончался в апреле 1341 года, менее чем через год после турнира. По всем правилам наследовать ему должна была его племянница, Жанна де Пентьевр, крестная мать Франсуа. Ей предстояло принести герцогство в приданое своему мужу, Карлу Блуаскому. Но, ко всеобщему удивлению, наследником покойного герцога объявил себя другой дядя Жанны, Жан де Монфор. Он немедля начал вербовать сторонников. Это означало еще одну войну, которая сразу же переросла границы Бретани, потому что Филипп VI принял сторону Жанны де Пентьевр, а Эдуард III — Жана де Монфора.

Раньше с Франсуа не случалось ничего подобного. Он воспринял новую ситуацию всей глубиной своего существа. Несправедливость, которую учинили его крестной, подло лишив ее законного наследства, вызвала в нем негодование, вполне естественное для будущего рыцаря. В своем воображении он всех теперь поделил на два лагеря: на хороших — друзей Жанны и короля Франции, и плохих — союзников зловещего Жана де Монфора и Эдуарда Английского. К тому же война в Бретани заставляла его думать о перстне со львом.