Читаем без скачивания Охота на зайца. Комедия неудачников - Тонино Бенаквиста

Его голова ныряет вперед, и я едва успеваю привстать на пятках, чтобы подхватить его раньше, чем он клюнет носом в пол. Он рухнул на меня всем телом.

— Мне надо… лечь… мне надо отдохнуть…

На какую–то секунду мне показалось, что он умер. Я выхожу из игры.

— Я все прекращаю. Вызову начальника поезда, найдем «скорую помощь». Это слишком рискованно. Тем хуже.

— Ни в коем случае… Я еще не подох… Это все из–за недосыпа; если остановиться сейчас, то все пропало для меня, для моих ребятишек, для вас тоже… Найдите мне место, чтобы поспать…

Я смиряюсь. А что еще остается.

Открываю дверь и высовываю нос наружу. Маленький старичок по–прежнему здесь и поворачивает ко мне голову.

— Слушайте, Жан–Шарль, я хочу попросить вас сделать последнее усилие, и я вас положу на настоящую кровать… на полку по крайней мере. Только надо до этого продержаться, нам остался всего один бросок, и лучше, чтобы вас не засекли. Так что вы пойдете по коридору своими ногами, я впереди, а вы сразу за мной. Чувствуете себя на это способным?

Кивок согласия. Прежде чем он изменит решение, я сгребаю в комок свои одеяла, простыни и подушки, хватаю все это в охапку и проталкиваюсь через дверь в коридор.

— Идемте.

Комок застревает, где только можно, я ничего не вижу. И смех и грех, уже не знаю, что и подумать. Все это ради того, чтобы уберечься от взглядов того старичка, который наверняка спит наполовину, стоя облокотившись о поручень. Может, он никогда и не видел моего зайца, или забыл, или ему наплевать. Пытаясь думать обо всем, я становлюсь еще большим параноиком, я становлюсь психом.

Беттина просыпается, подскочив, и видит, что напротив нее приземляется комок постельного белья. Я пытаюсь успокоить ее, насколько могу, представляя соню как пассажира с температурой, который ищет тихий уголок до Милана. Не переставая говорить, я раскладываю на верхней полке постельные принадлежности, приставляю лесенку и помогаю Жан–Шарлю вскарабкаться туда. Беттина смотрит на меня своими маленькими, слипающимися ото сна глазами, вокруг нее витает сладкий аромат спящей кожи. Она прекрасно видит, что Жан–Шарль ничуть не похож на ужасный призрак, напротив, она меня робко спрашивает, не нуждается ли он в какой–нибудь помощи. Не знаю, что ей сказать. Разве что пусть закроется на задвижку, выходит как можно реже и в случае чего предупредит меня.

— До скорого, — говорит она мне по–французски.

— Который час? — спрашивает Жан–Шарль.

— 3.50.

— Я должен принять следующую пилюлю через три четверти часа.

— Я подумаю об этом. Попытаюсь.

Это последнее, что он сделает в этом поезде. Едва он проглотит ее, как окажется в Милане. Я закрываю купе.

Сам я хочу виски, потому что знаю, что меня ожидает в течение этих трех четвертей, — стояние на стреме в коридоре. Невозможно вернуться в свою кабинку и отгородиться от остального вагона. Может случиться все, что угодно, я уже начинаю к этому привыкать. И я был бы зол на себя самого, если бы после всего, что я вытерпел, дело сорвалось. В случае если вернутся воры, я забаррикадируюсь у себя, а там видно будет.

Допиваю свою бутылку почти одним духом и иду ополоснуть лицо. Старичок вернулся на свою полку. Я занимаю место перед одним из окон и начинаю свое бдение.

В конце концов, мне за это платят.

Антуан…

Ты торчишь тут будто сломанный пополам колышек, и уже не слишком понимаешь, что происходит. Ты даже не пытаешься понять, стоит ли делать то, что ты делаешь. Каждый из твоих членов весит целые тонны, особенно ноги, и ты закрываешь глаза, чтобы попытаться хоть немного поспать стоя… И однако тебе никак не избавиться от мысли, что на твоем месте должен быть кто–то другой. Что сам ты в этот момент должен преспокойно спать во флорентийском составе и что завтра бы ты вдобавок проспал весь день, как всегда там делаешь. Почему ты отказался? Злишься за это на себя? Тебя это задевает? Это слишком глупо, да? Но ты говоришь себе, что этому рейсу наверняка придет конец, как и всем остальным, что все завершится на Лионском вокзале, как обычно. И быть может, ты даже не сразу вновь отправишься в путь. Вернешься к Кате, попросишь ее не отпускать тебя больше, и она сделает это, потому что любит тебя. Только у нее есть терпение выслушивать твои истории, на кого еще ты можешь рассчитывать, а? С ночными поездами покончено. В Италию ты больше ни ногой, и ты больше не будешь возиться со всеми этими незнакомцами. В один прекрасный день ты забудешь все, и тебя тоже забудут. Вот ради этого–то ты и должен держаться сегодня ночью, только ради этого. Пространство отдаляет тебя от Лионского вокзала, зато время приближает к нему. Оставь забвение на потом, у тебя для этого вся жизнь.

Мне ненадолго надо в туалет. Только там я еще чувствую себя самим собой. Виски затуманило мое сознание и обожгло нёбо. Решительно, я никогда не смог бы сделаться алкоголиком, как обещал себе, если все полетит к чертям. Слишком много думаешь о вещах, о которых сам же потом и жалеешь.

***

Или все произошло слишком быстро, или я потерял чувство времени. Я вышел из ватерклозета, ни на что не глядя, почти с закрытыми глазами, и столкнулся с каким–то человеком, входившим в мой вагон. Я не успел даже ни рассмотреть его физиономию, ни извиниться, как он бросился прямо в коридор и остановился в сомнении перед купе номер два. Именно в эту секунду я почувствовал, что ночь еще будет долгой. Он обследовал купе, не производя шума и ничего не обнаружив. После чего вернулся ко мне, и только тут я наконец увидел его лицо. На черепе проплешины, волосы, наверное, вылезали у него целыми пучками, а те, что остались, очень длинные. Лицо странное и замкнутое. На нем просторная черная кожаная куртка, пожалуй даже чересчур просторная.

— Здесь были два человека, на местах двадцать пять и двадцать шесть, американец и француз. Куда они делись?

Он говорит быстро и отрывисто. Его вопрос звучит как приказ. С субъектами такого сорта чем меньше слов, тем лучше.

— Они сошли, не помню даже где… в Швейцарии, кажется… ближе к Лозанне.

Я увидел его гримасу, его перекошенный рот и сразу же после этого стукнулся от его затрещины головой о стекло. Я схватился за горящую щеку и, не зная, как на это реагировать, опустил глаза.

— Ты сейчас быстро все поймешь. Сам–то ты мне не нужен, придурок, но попробуй опять небылицы плести… ты их и так уже кучу наплел в Лозанне. Не было их в Лозанне, придурок, их там ждали, а ты сказал, что никого не видел!

Блондин в синем пальто… Я ведь заметил, как он говорил с кем–то и как тот бросился бежать по перрону… Откуда мне было знать, что немного погодя этот человек начнет хлестать меня по щекам?

— Я тут ни при чем… я всего лишь проводник, я видел, как они садились в Париже, а потом, не доезжая до Швейцарии, они дернули за стоп–кран и исчезли, мы из–за них и в Лозанну–то прибыли с опозданием…

Моя голова снова стукнулась о стекло, но на этот раз я задеваю ухом за железный поручень. Крик боли застрял у меня в горле.

— Ты недолго будешь забавляться, придурок несчастный. Я ведь на этом поезде что угодно могу сделать и тоже могу за стоп–кран дернуть, после того как искрошу тебя в отхожем, хочешь, а? Я до конца пойду, чтобы узнать, куда они подевались.

— Но я же правду вам говорю, они на самом деле сбежали.

Тут он взрывается, хватает меня за грудки и тащит в туалет. Я приземляюсь на унитаз, а он закрывает дверь на защелку.

Потом его рука ныряет за пазуху…

Револьвер?.. Он нацеливает его словно лук — на вытянутой руке — прямо мне в лоб. Мне надо что–то говорить, но вряд ли из моего рта выйдет что–нибудь иное, кроме тошноты.

— Послушайте… я в самом деле видел, как американец дергал за стоп–кран, но еще до этого я видел, как он говорил с итальянцами, которые сели в Валлорбе. А после этого он сошел. Он мне дал немного денег, чтобы я закрыл на все глаза…

— А француз?

— Этот остался. Он зашел ко мне с теми двумя итальянцами за своим паспортом, и они все втроем ушли в сторону первого класса.

Вскрикнув, он размахнулся своим оружием. Я закрыл руками голову. Но его кулак обрушился всего лишь на раковину умывальника.

— Какие они из себя, эти итальяшки?

— Хм… один весь в джинсовом, а на другом коричневый шерстяной пиджак…

— Где тут первый класс, придурок?

— В голове поезда, я видел, как они ходили взад–вперед по коридору, но уже без француза, — должно быть, посадили его где–нибудь в другом месте…

Сам не знаю почему, у меня вырвалась еще одна фраза. Глупость, без которой вполне можно было обойтись:

— Я у одного из них нож видел.

И тут, вопреки всякому ожиданию, он засмеялся.

Сунув свою пушку за пазуху, не угрожая и ни о чем не спрашивая, он вылетел вон, как фурия.

Я остался один, сидел, не двигаясь, на унитазе. У меня ощущение, что только что осквернили последнее место, где мне еще было хорошо. Теперь я уже никогда не смогу запереться в сортире, не ощутив вкуса блевотины во рту. Я мало что успел понять, это был не страх, а настоящий ужас, как в самолете, когда сделать ничего нельзя и ты чувствуешь себя просто наблюдателем.