Читаем без скачивания Королевский тигр - Джинни Эбнер

Она обхватила малыша левой рукой и крепко прижала к груди. Ее лицо приняло выражение напряженного раздумья, верхняя губа приподнялась, обнажив зубы, из груди вырвалось тихое предостерегающее рычание.

Врач потянулся, чтобы схватить мальчика, как вдруг сзади к нему подскочил служитель и удержал, железной хваткой стиснув разом обе его руки.

— Что вы себе позволяете? — тихо сказал Клингенгаст. — Необходимо забрать у нее ребенка, он подвергается величайшей опасности.

Ее шрам теперь полыхал огненно-алым и пульсировал все новыми более темными, багровыми волнами, подобно тому как наливается кровью зоб обозленного индюка.

— Нет, — так же тихо возразил служитель. — Она не сделает ему ничего плохого, потому что он ее не боится. Пока нет страха, они никому ничего плохого не сделают.

— Мы тут не на манеже, а в сумасшедшем доме, дорогой друг! — возмутился Клингенгаст. У него было такое чувство, будто служитель вероломно нанес ему удар в спину, именно этот человек, которому он доверял как союзнику. Тем не менее он позволил на несколько шагов отвести себя от кровати, затем, уже добровольно, вернулся к двери, — он вспомнил, что возле двери находится кнопка сигнализации для вызова санитаров. Однако прежде чем он успел до нее добраться, мальчик свободно выпрямился и отвел стеснявшую его руку больной. Он схватил яблоко, которое скатилось на белую простыню, и обратился к матери с радостной услужливостью и так, будто присутствие в комнате двух чужих мужчин было для них с матерью, двух заговорщиков, занятых лишь собой, совершенно несущественно:

— Хочешь его съесть, мама? Давай я разломаю его пополам? Я умею просто руками, я сильный, мама.

Но она не обращала на него внимания и по-прежнему не отводила от врача враждебного взгляда, и вдруг вытянула шею, как будто захотела подняться, и раздраженно повела головой.

— Йозеф! Слезь с кровати, — тихо приказал служитель. — Иди сюда, ко мне!

Мальчик повиновался мгновенно, и больная не попыталась его удержать. Врач приоткрыл дверь палаты и вытолкнул за порог сначала мальчика, потом, не спуская глаз с пациентки, служителя. Прежде чем Клингенгаст успел выйти из палаты, она вдруг сделала движение. Медленно простерла длинную руку и повелительно указала на дверь.

— И ты, — сказала она.

— Конечно, милая фрау Кутиан, — ровным голосом успокоил ее врач. — Я ухожу. Вам больше ничего не нужно?

— Вон! — крикнула она, резко согнула руку в локте и с силой выбросила ее перед собой резким отвергающим жестом. — Если твой возлюбленный — королевский тигр, — сказала она медленно и холодно, — тебе вовсе не нужен тот, кто чистит за ним клетку.

Часто бывает, что какое-то случайное слово, слово человека, которому вовсе нечего сказать другому, и даже слово глупца, лишенное смысла, не нацеленное на что-то реальное, все же поражает цель. В течение долгого времени расстройство накапливается под тонкой оболочкой сознания. Ненароком оброненное слово падает именно в это место. Падает камнем, и тут твердая почва оказывается топью, в которую погружается камень. Тогда начинают следить за опасным местом или обходить его стороной. Но по ночам сновидения кружат вокруг опасного места, потом и те, кто днем был тебе другом, приближаются как враждебные образы ночных снов и бросают все новые камни туда, где первое потрясение наметило болевую точку. Лучше было бы не знать о ней.

Клингенгасту приснился сон, похожий на тот, который когда-то уже снился ему в детстве. Празднично убран стол, и он, аппетитно украшенный, лежит на тарелке перед своей матерью, но она отталкивает тарелку. Он страстно желает быть съеденным матерью, и потому встает, берет нож и вилку вместо весел и, как в челноке, плывет к ней по скатерти.

— Мама, — просит он, — пожалуйста, съешь меня. — Но она рассеянно отказывается:

— Нет уж, прошу тебя! Я должна следить за моей фигурой!

В этот миг он видит, что на другом конце стола сидит Мелитта. Радуясь и спеша, он плывет к ней и просит, чтобы она его съела.

— Не могу же я есть руками, — говорит она, пожимая плечами. Тогда он протягивает ей вилку и нож, которые служили ему веслами. Но она не берет их, а устремляет карающий взгляд на скатерть, и тут он к своему ужасу тоже видит, что, когда плыл к ней, оставил за собой полосу мясной подливки.

— Прости, Мелитта, — говорит он убитым голосом. Она не отвечает, только смотрит на него с ледяным презрением. Он пытается оправдываться: — Я не нарочно. Не будь такой мелочной, ведь ты же моя жена, ты должна меня съесть!

— В таком случае я могла бы и скатерть съесть, — говорит она холодно. Но он непременно хочет отдать себя на заклание, ему кажется, что все счастье и весь смысл его жизни зависит от того, будет ли он съеден. Невозмутимый лик Мелитты повергает его в отчаяние. Наконец он вдруг вспоминает, что они сегодня ждут к обеду фрау Кутиан. С новой надеждой он разворачивает свою тарелку и в поисках фрау Кутиан плывет вдоль края стола.

— Разумеется, она не пришла, эта особа, — говорит мать.

И снова он находит последний выход:

— Может быть, приведем из зоопарка тигра, чтобы он… — Но в ту же секунду обе женщины в ярости вскакивают со своих мест и кричат:

— Нет никакого тигра! Нет никакого тигра!

Он так страстно желает настоять на своем, что силой этого желания совершает во сне поворот в свою пользу: дверь распахивается, и входит могучий королевский тигр, он шествует к столу, чинно кладет на скатерть передние лапы и говорит тоненьким детским голоском:

— Досыта наелся, прямо до отвала!Мне теперь не съесть и травинки малой!

Вспомнив, что это слова из детской сказки, Клингенгаст возмущается:

— Я уже не ребенок!

Но обе женщины с громким издевательским смехом указывают на него пальцами, и он, опустив глаза, вдруг видит, что одет в короткие штанишки с вытянутыми карманами, штанишки маленького Кутиана.

Он проснулся в испарине.

В момент пробуждения он помнил весь сон и тогда же решил его записать и проанализировать. Но когда встал и побрился, все уже было забыто, сохранилось только тягостное чувство, как будто он забыл что-то необычайно важное, о чем, однако, помнят все остальные.

Действительно ли Мелитта изменилась в последнее время? Она была такой молчаливой, но она ведь и раньше не отличалась болтливостью. В ней всегда было нечто холодно-выжидательное и наблюдающее, однако теперь она, похоже, поставила перед собой единственную задачу — ни на секунду не спускать с него глаз. В ее взгляде не выражалось ни озабоченности — хотя он и в самом деле выглядел бледным и переутомленным, — ни ревности, нежности или страха. Если вообще признать за столь тщательно контролируемой невыразительностью наличие какого-то чувства, то скорей всего это было презрение. Во всяком случае, ему казалось, что он угадывает в ее глазах презрение и еще желание раздобыть доказательства его презренности, чтобы положить к своим ногам как добычу и тем подтвердить правильность своей самооценки. Она всегда любила возвышать себя за счет унижения других.

«Для нее я тоже лишь кто-то, кто чистит чужую клетку», — подумал он.

Его безотчетно повлекло к людям, чья симпатия служила несомненным доказательством его ценности, или к таким, которые нуждались в его помощи и тем самым могли бросить вызов его силе, побудить ее к действию. Он стал проводить с пациентами больше времени, чем было необходимо, и взял себе в привычку бывать дома как можно меньше — лишь в часы семейных трапез.

Вскоре его потянуло туда, где он надеялся встретить мальчика — поскольку тот нуждался в его помощи, чтобы получить возможность навестить мать, — или служителя, хотя чувство, что он обрел в этом человеке корректного партнера, каким-то до конца не постижимым образом было поколеблено в тот момент, когда он почувствовал на себе железную хватку чужих рук, которые ограничили его свободу, удержали на месте и не позволили сделать то, что он считал правильным. Однако тем больше ему хотелось заново удостовериться в почтительном и доброжелательном отношении к себе со стороны этого человека.

Он сразу почувствовал облегчение, как только увидел в глазах служителя непритворную радость встречи, и при первых же его словах подтвердились и возобновились странные, не выразимые обычными словами, добрые взаимоотношения этих двоих людей.

— Как я рад, что вы пришли, господин доктор! Вы должны мне помочь. Вы ведь знаете, что маленького Йозефа отдали в детский дом, но он сразу же удрал, и боюсь, теперь, если его разыщут, то отправят, пожалуй, в приют для труднодрессируемых детей, а там он станет еще несчастнее. Несчастный будет и злой. Я хочу усыновить мальчика или хотя бы стать его опекуном. Вы не знаете, можно ли это устроить и как такие вещи делаются?