Читаем без скачивания Игнач крест - Георгий Федоров

— Князь, — недовольно прогудел тысяцкий, — то, что ты большую дружину оставил без воеводства на вражеских рубежах, в том твоя воля, но бросил ты и полки новгородские, а се без воли веча делать не положено. И ты это знаешь!

Ярославич до боли стиснул зубы и откинул корзно, одетое поверх кольчуги и прикрывавшее ножны, но прежде чем он взялся за меч или произнес в ответ хоть одно слово, прозвучал над смолкшей толпой голос посадника. Он сказал сдержанно и даже с какой-то несвойственной ему мягкостью:

— Ты вельми храбр и честен, князь Александр Ярославич, и славный Новгород как сына тебя привечает не первый год. Но молод ты, кровь твоя кипит и ясный ум твой затуманивает.

При этих словах князь опять грозно нахмурился и приподнялся на стременах, но Степан Твердиславич, словно не замечая этого, продолжал:

— Да, страшный невиданный враг движется на нас с полуденной стороны и вступил на земли новгородские, уже бьются с ним воины русские в Торжке, готовимся к битвам и мы здесь…

— В Торжке нет даже князя и княжеской дружины! — вскричал Александр. — На сколько дней он сможет задержать врага без нашей помощи?!

— То один Бог ведает. Новоторжцы — храбрые воины. Но ты сам понимаешь, князь, что если мы оголим или просто ослабим защиту наших западных и полуночных рубежей, то никакое замирение нам не поможет. Зря, что ли, магистр Ливонского ордена Герман Балк говорит, что им нужна наша земля, чтобы заселить ее своими конунгами и холопами, а нас всех уничтожить? А Литва? А шведы? Было многолюдное славное племя пруссов, где оно теперь? Почти всех тевтоны истребили, одно название осталось. Так и с нами может быть. Если кто из них и спас себе жизнь тогда, теперь ходит в одежде кнехтов. Разве не так?

При этих словах посадника один из ближайших к Александру воинов закричал что-то не по-русски и уже успел наполовину вытащить меч, когда князь придержал с силой его руку и строго сказал:

— Не честно говоришь, Михалков. Вот Ракша, стремянный мой, воин изрядный. Он из рода пруссов, а доспех на нем не орденский, а наш, русский.

— Прости, воин, не хотел тебя обидеть, — с большим уважением поклонился Степан Твердиславич Ракше, но затем продолжал с твердостью: — Да что пруссы, а где братья наши славяне, что жили по Лабе и Одре? По берегам Балтийского моря? Где лютичи, ободриты, лужичане, сорбы, поморяне? Перебиты да покорены, а которые онемечились, так что не узнать. Поэтому нет у тебя задачи важнее, князь, чем наши западные и полуночные рубежи охранять. Туда тебе и вернуться надобно. Там сейчас твое место. А не дай Бог, придет час, призовем тебя возглавить новгородское войско и ополчение. Обещаю.

— Даниил Романович был мне сверстником, — хмуро ответил Александр, — но это не стало ему помехой доблестно сражаться с окаянными и умереть с честью.

— Да и про тебя, князь, все ведают, что ты истинно храбрый воин, славный воевода, — негромко, но так, что все услышали, произнес архиепископ Спиридон. — А теперь нам надо решать всем миром, как уберечь наш Новгород от иноземных врагов…

Тут на вечевую степень, откуда ни возьмись, взошел невысокий мужик лет тридцати, с пегой бородкой, облаченный в потертую, подбитую ветром одежу, из-под которой виднелись холщовые порты, обернутые онучами, в лаптях. Кто таков — неведомо, может, и новгородец, может, с какого погоста или пятины, может, из пригорода: на вече приехали люди аж из самой Ладоги да из Пскова. Одно видно сразу, что из черных, меньших, людей, может, смерд, а может, и вовсе худой мужик, только не холоп, не закуп, не раб, да и не при отце живущий сын, такой, зная, что вече не для него, столь дерзостно не полез бы на степень. Пока Степан Твердиславич раздумывал, под каким бы предлогом согнать непрошеного оратора, тот, поклонившись на три стороны, снял ветхий колпак без околышка и, оборотясь к князю, спросил голосом скрипучим, как ворот в колодце, нещадно цокая:

— Цем шум поднимать, скажи луцше, князь, где твой отец Ярослав Всеволодовиц? Поцему его сейцас нет с нами? Одни говорят, цто он в Киеве остался, иные — цто в Переяславле, друзи — цто здесь, на Городище, замкнулся ото всех в своих хоромах, а нет его с нами в сии горькие дни.

Александр Ярославич дернул поводья, и его могучий конь подступил грудью к самой вечевой степени. Звякнули удила. Конь захрапел, задрав морду с белой отметиной на лбу, губы его задрожали, открыв желтые зубы, и мужика обдало горячим лошадиным дыханием и брызгами слюны. Оказавшись на одном уровне с говорившим, он почти заслонил его от толпы. Князь с презрением сказал:

— Я не ведаю, где отец, но не тебе его судить, холоп! Я знаю, таким, как он, — повернулся Александр к народу, — все князья в докуку. Али забыли, что это мы, князья, пятнадцать зим назад встретили таурмен с боем, что пятерых князей, забрав в полон, они связали, положили под доски и уселись на них пировать, пока те не приняли мученическую смерть? А сейчас разве не князей русских убивают они перво-наперво?

Мужик утерся рукавом, но не сошел со степени.

— Все помним, все знаем, — сказал он. — Однаце разве тебе неведомо, Ярославиц, цто окаянные убивают одних князей, а на их место ставят других, более послушных?

Притихшая было толпа опять недовольно загудела и стала сжимать кольцо вокруг Александра и его дружины.

Но тут Степан Твердиславич поднял руку, призывая к порядку, и проговорил:

— Вечевые сходы — вот что иноверцы проклятые запрещают в первую голову во всех городах, которые захватывают. Они быстро смекнули, что не бывает вече покорно злой воле, дьявольскому наущению, не было и не будет оно в услужении ворогов наших. Так что не обессудь, князь, ведь и тебе наше вече бывает в докуку, не всегда ты согласен с его решениями. А ведь только вечем да Святой Софией и жив Новгород.

— Так, — горько усмехнулся Ярославич, — мою отчину Переяславль-Залесский поганые сожгли и разгромили, родного брата, что княжил в Твери, убили, у дяди моего, великого князя Юрия Всеволодовича, всю семью изничтожили, а вам, видать, всего этого мало… — Глаза Александра сверкнули такой яростью, что все дружинники разом потянулись к рукоятям мечей. — Выходит, князья для вас такие же вороги, как иноземцы поганые?

Поднялся ропот, который все усиливался, растекаясь по близлежащим улицам, как бурный паводок. Тогда опять прозвучал голос тысяцкого Никиты Петриловича, достигавший самых задних рядов:

— А и так бывало, чего греха таить. Да только князь князю рознь. Кто, как ты, например, честен сердцем и прямодушен, тот у нас всегда желанный гость и друг. Ведь так? — обратился он к толпе.

— Так! Так! — раздалось в ответ. — Не дадим в обиду Ярославича!

Напряжение как будто начало спадать, и тысяцкий продолжал:

— Да, гость и друг, но не хозяин, не господин. А господин у нас один — Новгород, и глаголет он устами своего веча. Возвращайся немедля к ливонской границе, князь, к своей большой дружине и новгородским порубежным полкам. Там ты пока нужнее всего.

Князь, понурившись, молчал.

— Поезжай, Александр Ярославич, — мягко напутствовал его посадник. — Будет в тебе нужда или какая весть от дочери — пошлю сразу же гонца.

— А где Алекса? — вскинулся князь.

— Где-то с отрядом разведки у Торжка обретается.

Голубые глаза Александра стали чернее ночи от расширившихся зрачков, он в бешенстве скосил их на посадника, потом круто развернул коня, и, издав грозный клич «Гойда!», так что стоявшие поблизости шарахнулись в стороны, князь чуть ли не с места перешел в галоп, а за ним и вся его малая дружина. Разметав толпу, они поскакали в полуденную сторону — к мосту через Волхов.

— Там ворогов сила несметная! — крикнул кто-то из толпы.

— Да хоть по тысяче на одного! — огрызнулся Ракша, взмахнув плеткой, и всадники быстро скрылись в морозной пыли, словно наваждение какое.

У Степана Твердиславича вся кровь отхлынула от лица. «Вот, — подумал он, — и мига не прошло, как узнал князь про Алексу и уже скачет ей на выручку. А я, отец, уговариваю вече никакой помощи Торжку не посылать.

Как же так? Зачем мне постылая жизнь моя… Что же делать? Нет, мы не можем распылять силы, иначе нас разобьют по частям, и Новгороду конец. Я должен их убедить!»

И тут впервые за восемь лет Степан Твердиславич до конца осознал, что он посадник, а значит, жизнь его вся без остатка принадлежит Новгороду, особенно сейчас, в этот страшный для него час испытаний. «Люди выбрали тебя, верят тебе, надеются на тебя, и ты должен теперь за все ответ держать».

Неожиданно его грустные мысли прервал певучий голос архиепископа Спиридона, и посадник поднял понурую голову.

— Пора решать, сограждане, — говорил архиепископ, — посылаем мы помощь Торжку или нет? По зрелому смыслению, я перехожу на сторону посадника: не зря бьются новоторжцы, не зря кровь проливают — они нас спасают, Святую Софию и Новгород. Их жертва не должна быть напрасной. Соберем все силы в один кулак, чтобы антихристы поганые не смогли больше отсечь у нас ни единого пальца, не смогли разжать руку. А потом, дай Бог, ударим со всей силой по врагу.