Читаем без скачивания Россия и Германия. Союзники или враги? - Густав Хильгер

Тиф находил свои жертвы и среди иностранного персонала, оказывавшего помощь. Среди многих людей из моего ближайшего окружения, которых унес тиф, были английский врач Фаррар, один из компаньонов Фритьофа Нансена в одной из поездок последнего по районам, охваченным голодом, и молодой многообещающий германский ученый Гертнер, образцово выполнявший свои обязанности в госпиталях Казани. Я сам заразился этой страшной болезнью через тифозных вшей в феврале 1922 года во время официальной поездки в Петроград и едва избежал смерти. Моя храбрая жена, узнав о моем заболевании, немедленно поспешила в Москву; когда она приехала через две недели, я все еще не пришел в сознание. Я обязан своей жизнью ее неутомимой заботе и искусству опытного московского врача Линга, но прошло еще четыре месяца, пока я смог вернуться к работе.

Глава 3

К возобновлению нормальных германо-советских отношений

Начальные трудности

Переписка между д-ром Симонсом и Чичериным

Как ни велико было удовлетворение, которое доставляла мне гуманитарная деятельность по оказанию помощи пленным, голодающим и в борьбе с эпидемией, я со дня отъезда в Москву считал своей главной миссией вклад в нормализацию общих политических и экономических отношений между Германией и Советской Россией. Конечно, тогда, летом 1920 года, перспективы такой нормализации были на самом деле плохи; и все-таки неоднократно предпринимались попытки усугубить имевшиеся трудности. В середине июля, например, в парижском издании «Чикаго Трибюн» был помещен следующий заголовок: «СОВЕТСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО ОБРЕЧЕНО» – и далее: «Это лишь вопрос времени, как утверждает германский дипломатический представитель». Далее статья начинается с заявления, что газета получила в свое распоряжение первое частное письмо, которое я написал из Москвы. Письмо, как говорилось, содержало подробный отчет об ужасающей обстановке, царящей в России, и якобы заканчивалось предсказанием, что судьба советского правительства предрешена, а его падение – лишь вопрос времени. Далее статья содержала пространные выдержки из письма, которое якобы написал я, в которых ситуация в России описана в самых черных красках и с фантастическими преувеличениями. Среди всего прочего, например, мне приписывается, что я утверждал, что Москва окружена колючей проволокой, находящейся под напряжением, отрезав все связи московского населения с внешним миром.

Первые четыре дня своего пребывания в Москве я вообще не писал никаких частных писем и совершенно точно – того, на которое ссылается газета. Поэтому данная статья в «Чикаго Трибюн» не более чем беззастенчивая попытка поставить меня с самого начала в неприемлемую ситуацию по отношению к советскому правительству и тем самым саботировать установление каких-либо отношений между Германией и Советской республикой. К счастью, мои политические друзья в Берлине вовремя привлекли мое внимание к этой статье. Это позволило мне доказать, что данная статья – грязная фальшивка, потому что моя первая почта из Москвы еще не прибыла в Берлин на тот день, когда статья была напечатана в Париже. Поспешность, с которой была опубликована эта статья, позволила мне разоблачить мошенничество, в противном случае советское правительство, возможно, отказало бы мне в разрешении на пребывание в Москве.

Через несколько дней после того, как я едва избежал этой проблемы, тогдашний министр иностранных дел Вальтер Симонс написал пространное письмо Чичерину, в котором выразил желание германского правительства восстановить дипломатические отношения с Советской Россией. Видимо, первопричиной для этого письма было желание Симонса придать германского офицера связи правому крылу советских армий, в то время наступавших, почти не встречая сопротивления, по Польше, с целью предотвращения неуместных инцидентов, когда Красная армия подойдет к старой германской границе. Но куда более важной была долгосрочная перспектива возобновленных дипломатических отношений, которую открывало это письмо. Эта перспектива, в свою очередь, не была никоим образом связана с непосредственным предлогом, то есть из-за чего это письмо было написано. Быстрое продвижение Красной армии через Польшу (в конце июля и до 16 августа 1920 года, когда поляки перешли в контрнаступление. – Ред.), которое привело ее почти к воротам Варшавы и к границам Восточной Пруссии, породило в Германии состояние близкое к панике. В некоторых пунктах советские войска действительно пересекли границы Восточной Пруссии, и в пограничных городах Зольдау и других были предприняты попытки установления советского режима. Правда, части Красной армии сразу же после германских протестов были выведены; тем не менее министр иностранных дел решил, что отношения Германии с Советской Россией больше не могут оставаться неурегулированными и неопределенными, как прежде.

В своем письме к Чичерину Симонс объединил свои надежды на возобновление дипломатических отношений с предложением, каким образом советское правительство могло бы внести свой вклад в такое сближение. По его мнению, главной причиной для разрыва отношений был отказ Советов внести надлежащие поправки после убийства графа Мирбаха. Даже если заведомо невозможно наказать убийц, немецкий народ, писал он, мог бы, по крайней мере, ожидать каких-то публичных извинений за ущерб, нанесенный его национальному достоинству. Поэтому он предложил Народному комиссариату организовать церемонию, в ходе которой над дворцом Берга будет торжественно поднят германский флаг, а рота Красной армии под руководством красного командира отдаст салют и после этого пройдет парадным шагом перед зданием. «Если бы Вы согласились на такую церемонию, мой уважаемый народный комиссар, Вы в то же время могли бы высказать Ваши предложения в отношении времени и места для совместной конференции по возобновлению дипломатических и экономических отношений». Словами наподобие этих министр завершал свое письмо.

Несколько дней спустя мне был вручен собственноручный письменный ответ Чичерина на безошибочном немецком для передачи Симонсу. Он выражал свое искреннее удовлетворение тем, что доктор предоставил возможность для возобновления отношений между двумя странами. Искренне говоря, заявлял он, советское правительство давно удивляется, почему Германия так долго пренебрегала такой возможностью. В конце концов, эти две лишенные привилегий нации являются естественными партнерами, учитывая взаимную добрую волю и понимание. Он даже позволил себе удовольствие погрузиться в короткие идеологические рассуждения с целью заявить, что коммунистическое государство не имеет желания навязывать свой образ жизни другим странам. Марксистская теория общественного развития, заявлял он, – это органическое целое; коммунист слишком реалистичен, чтобы делать какие-то глупые попытки с целью привить свои идеи общественной организации какой-либо не желающей того нации силой оружия (Чичерин, конечно, по-ленински лукавил. – Ред.). Короче, заверял германского министра иностранных дел Чичерин, Германии нечего бояться контактов с Советским государством.

Но, приступив к обсуждению предложенной церемонии «искупления грехов» в деле гибели германского посла, Чичерин был непреклонен. По правде говоря, для советского правительства не было ничего проще, чем удовлетворить желание немцев. Церемония прошла бы в маленьком переулке Москвы, который был бы закрыт для всякого движения, чтобы избежать скопления публики. Так что присутствие могло быть ограничено определенным кругом лиц; население в основном ничего бы об этом не знало. Но вероятно, это предложение значило нечто большее, чем могла переварить советская настойчивость на принципах достоинства и престижа «пролетарского» режима. Кроме того, возможно, Чичерин или его вышестоящие начальники были чересчур уверены в быстрой победе над Польшей, а потому, может быть, считали, что вполне могут себе позволить отвергнуть ухаживания и просьбы германского правительства. Победа польских войск (при большой материальной помощи Франции; операцию под Варшавой разрабатывал генерал Вейган. – Ред.) быстро развернула ситуацию в противоположном направлении. После неудачи в воплощении советских грез об экспорте пролетарской революции в сердце Европы настала очередь советского правительства искать сближения с Германией. Но пыл германского министра иностранных дел, похоже, поубавился. В то же время поражение армий Тухачевского привело к заметному ужесточению позиции западных союзников по отношению к Германии, особенно в вопросе репараций; и в качестве реакции на непримиримость Запада ряд влиятельных германских политиков и государственных деятелей начали размышлять над идеей, что улучшение германо-советских отношений могло бы явиться наиболее эффективным средством вынудить державы Антанты проявить большую умеренность.